— Мне нужно проверить... — сказал Бакли громче, чем следовало.
Лорд-капитан поднял его над палубой и без особых усилий швырнул за борт. Девять и Дейв втащили его в лодку. Он утирался и отплевывался, а они отвалили от "Гордости" и двинулись в обратный путь.
— Дельце не выгорело, брат? — спросил Девять.
— Кто тебе сказал? — ухмыльнулся Бакли.
Дельце выгорело. Кортни Бенефит сказал: "Солдаты не знают о бочках". В настоящем времени. Значит, бочки все еще там.
Грязный кабачок на задворках Порта Альбатросов в дневное время был пуст и всеми забыт. Он служил местом встречи для Бакли и Родриго. Пока Могер с Девяткой и Дейвом проводил последнюю проверку, Родриго, Семь и Восемь собирали команду. Широкополый задерживался, Бакли не видел в том беды. Полезно будет перекусить перед делом, а еще полезнее — выпить. Говоря по правде, у Бакли тряслись поджилки. Если не вино придаст смелости, то что же? Девятка с Дейвом ели, Бакли пил. Девятка вполголоса мечтал о бабе, которую видел вчера. Дейв задал вопрос:
— Слушай, Могер, а мы не слишком круто загнули?
— Это ты о чем? — удивился Бакли. Дейв не знал всего масштаба плана. Никто не знал.
— Ну, детишки Рико-Сводника... Жестко с ними обошлись.
— Да плевать на них, — отмахнулся Бакли.
Дейв долго жевал.
— Отца зарезали на глазах, мать избили, а потом их — в яму. Неспокойно мне.
— Так выпей и успокойся.
— Слышь, Могер, когда мы их оттуда выпустим?
Бакли едва не поперхнулся. Вот так вопрос! Он собирался вернуться за пленниками в единственном случае: если для спасения шкуры самого Бакли придется продать Хармона или Ванессу с детьми. Но если план сработает, этого не потребуется. Погреб нанят на месяц. Через месяц хозяин отопрет замок — ну и... хм... выпустит.
— Заткнись ты, Дейв. Когда надо — тогда и выпустим. Не твоего ума дело.
— А ты им сколько еды оставил? А водички?..
Бакли очень пристально поглядел на Дейва.
— Знаешь, парень, с тобой явный непорядок. Тебе то ли память отшибло, то ли мозги выветрило. Я тебя зачем нанял, баран? Чтобы ты меня допрашивал? Чтобы ты, сука, донимал меня сраными вопросами?! Или чтобы молчал и делал дело?!
— Я просто...
— Ты просто подумай про своего сынишку! Так о чужих печешься — а ты лучше о своем! Каково ему там, в Грейсе?
Дейв посмурнел, даже почернел лицом.
— Могер, я тебя предупреждаю...
Он не договорил, поскольку дверь скрипнула, и Бакли поднялся встретить Родриго. Но вошел отнюдь не широкополый. В белоснежном мундире, придерживая шпагу, в кабак вступил помощник шерифа Халинтор. За ним следовали двое солдат. Не констеблей, а именно солдат: мечников в кольчугах и шлемах.
— Господин Мо, мне нужно с вами поговорить.
Бакли метнулся взглядом в окно: за грязным стеклом — канал. Если прыгнуть в воду и выплыть на ту сторону, Халинтор вряд ли догонит. Не станет же он нырять со шпагой! Но оконце узко, вылезти — нужно время. Тогда — драться? Он хотел дать знак своим парням, но мечники встали за спинами Дейва и Девятки.
— Вашим друзьям, господин Мо, лучше не двигаться с мест. А вам лучше ответить. Третьего дня пропала белокровная Ванесса-Лилит с детьми, оба ее слуги найдены мертвыми. Что вы знаете об этом?
— Клянусь именем матери, я не знаю абсолютно ничего!
— Господин Мо, вам следует понять ситуацию. Леди Магда Лабелин больше не имеет в Шиммери никакого веса, а тем более — когда речь идет об убийстве. Ее покровительство вас не защитит. Ваша ложь вас не защитит. Я знаю, что это вы убили слуг и выкрали Ванессу.
— О нет, святые боги свидетели, я не...
— Если Ванесса-Лилит и дети еще живы, немедленно выдайте их мне и получите каторгу. Если один из них мертв или будет мертв к минуте, когда я их найду, — вас колесуют. Ваш выбор, господин Мо.
В этот миг Бакли восславил свою предусмотрительность. Какое счастье, что он сохранил Ванессу! Теперь можно поехать за нею и выкупить свою жизнь, а главное — купить немного лишнего времени. Пока до погреба, пока обратно — будет пара часов на раздумья. Авось Халинтор ослабит хватку, авось констебли зазеваются.
— Господин Халинтор, — голос Бакли зазвенел слезами, — я сознаюсь. Да, я чистосердечно сознаюсь в своем тяжком проступке. Видимо, сам Темный Идо спутал мои мысли...
— Где? — оборвал Халинтор.
— Я оставил бедных детишек и их маму... — и тут Бакли увидел кое-что, пока незаметное Халинтору, и завопил: — О, боги, как гложет меня совесть! Я — несчастный безумный зверь! О, нет мне пощады!
Входная дверь скрипнула, но скрип потонул в стенаниях Бакли. Помощник шерифа не услышал и шагов. За спинами солдат возник Родриго с парой матросов. Родриго кивнул им, и матросы выхватили ножи.
Бакли прекратил вопить и холодно бросил:
— Бей.
Матросы ударили. Один солдат упал с ножом в шее. Другой успел дернуться, нож сломался о кольчугу. Солдат развернулся и пронзил матроса мечом. Девять и Дейв вскочили с мест.
Все закрутилось с бешеной скоростью. Мелькали клинки, рычали люди, скрипели доски под ногами. Бакли присел за столом, глядя на смертоносную возню и ожидая одного: мига для побега.
Девятка прыгнул на спину солдату, стал душить, обхватив за шею. Дейв выхватил кинжал и ринулся на Халинтора. Раздался свист. Шпага вылетела из ножен с такою быстротой, какая и не снилась парням Бакли. Клинок прочертил линию на щеке Дейва.
— Бросьте оружие и встаньте на колени, — приказал Халинтор.
Дейв попятился, трогая пальцем рану.
Тем временем солдат шерифа стряхнул с себя Девятку, развернулся, занося меч. Оставшийся в живых матрос огрел его скамьей. Солдат зашатался, оглушенный. Матрос с размаху всадил нож ему в живот, налег всем телом, чтобы проколоть кольчугу. Но тут же сам завыл от боли и рухнул на колени — это Халинтор хлестнул его шпагой. Девять и Дейв отступили за стол — помощник шерифа оказался неожиданно опасным противником. Он двинулся за ними вокруг стола, дерзко поигрывая шпагой, а за его спиною открылся проход к двери. Только этого Бакли и ждал — он без раздумий ринулся на выход. Родриго понял намек и выбежал первым. Могер задержался в дверях, оглянулся на драку. Девятка и Дейв плясали между столов, спасаясь от длинной шпаги Халинтора и ища способа зайти ему за спину. Он не давал им такого шанса.
— За мной!
Бакли швырнул табурет. Халинтору угодило в бок, он пошатнулся, ослабив внимание, и Девять кинулся к двери, а Дейв — на Халинтора. Тот увернулся от выпада, нож не достиг цели, но Дейв ударил головой, размазав врагу нос. Халинтор умылся кровью, заорал, отступил. Дейв промедлил на миг, не добил его в ту же секунду — ну и кретин! Шпага-то все еще в руке!
Бакли увидел все, что хотел. Он вытолкнул Девятку и выбежал сам. Захлопнул дверь кабака, вбил в щель кинжал вместо клина.
— Бежим!
— Но там же Дейв...
— Бежим, сука!
Они побежали.
* * *
Вот тогда в Хармоне что-то сломалось.
Он запомнил и час, и миг — да и как забудешь? Он сидел в холодной подвальной темени, а рядом бесконечно плакали дети Онорико-Мейсора. Белокровная Ванесса как-то пыталась их утешить — без малейшего шанса на успех. Дети страдали от голода и жажды, и теперь, на исходе второго дня, начинали осознавать, что означает этот голод. Мо не собирался никого оставлять в живых. Подвал станет их могилой.
В первый день Хармон с Ванессой перепробовали пути спасения. Отчаянно звали на помощь, силились поднять люк, ногтями царапали стены подвала. Их криков никто не слышал: подвал был вырыт под сараем, а тот стоял на запоре. Люк оказался закрыт на засов и завален сверху, он даже не шевелился от самых лютых ударов. Стены — камни, скрепленные раствором. Стерев ногти до мяса и отрастив новые, можно вывернуть несколько камней, затем прорыть ход на поверхность. Но не за те трое суток, которые осталось жить без воды.
А дети рыдали, и это было хуже всего. В первый день матери удавалось как-то заговорить их, утешить, и они забывались недолгим сном в ее объятиях. Во второй день не помогало ничто. Дети захлебывались плачем, задыхались, срывались на кашель... Обессилев, тихо всхлипывали, повторяли: "Мама... мама... мама... мама..." Мама и сама рыдала. Доведенная до края ужасом и жаждой, принималась выть как волчица. Потом находила в себе какие-то силы, пыталась приласкать сына и дочь. Они рыдали только громче, чувствуя мамино бессилие. Просили пить и есть, спрашивали: "Папа вернется?" Позже, отчаявшись во всем, потеряв надежду, уже только шептали: "Мама... мама... мама..."
Ничего страшнее Хармон не видел за всю жизнь. Куда там скелету Молчаливого Джека, куда там "спелым яблочкам" и "голодным волкам"! Детский плач вынимал душу из тела и рвал на клочки. Даже жажду, даже ужас близкой смерти можно было бы стерпеть — но не плач. "Мама... пить... мама... мама..." Если б Хармон имел оружие, он убил бы их или себя. Он, пузатый торгаш, трус и жизнелюб, прикончил бы двоих детей или себя самого — да только оружия не было. А они рыдали — то взахлеб, то тихо: "Мама... мама...". Ванесса рвала на себе волосы и царапала каменную стену, и билась головой. Они рыдали. Когда утихал сынишка, всхлипывала дочь. "Мама... мама..."
Хармон отсчитывал время по щели в люке. Большинство щелей перекрывал стоящий сверху груз, но одна осталась открытой и днем прочерчивалась тусклою линией света, а ночью гасла. На исходе второго дня — щель посерела, готовясь исчезнуть — Ванесса избила сына. Дети обессилели и впервые за день оба утихли. Девочка уснула, рвано дыша. Мальчик тоже молчал, и Хармон почувствовал чуть не животную радость: тишина! Веки отяжелели, глаза стали закрываться. И вдруг в сырой темени отчетливо раздался голос мальчика:
— Мама, когда папа придет?
Видимо, Ванесса успела задремать и не поняла спросонья:
— Что, милый?..
— Когда папа придет за нами?
Тогда она не выдержала:
— Убили папу! Ты сам все видел!
Мальчик всхлипнул раз, второй — и зашелся истошным плачем. А Ванесса опрокинула его и принялась хлестать по заднице, по спине, по чем попало:
— Умолкни! Умолкни! Утихни наконец! Я не могу! Умолкни!
В какой-то миг он действительно утих. Рыданья унялись, в темноте повисли хлесткие звуки шлепков. Потом и они исчезли. Ванесса спросила испуганным шепотом:
— Милый?..
Это и был миг, когда в Хармоне что-то сломалось.
Он вдруг сказал:
— Я больше не хочу.
Он не обдумывал слова — кто смог бы обдумать что-нибудь после двух дней детского плача? А если бы подумал, то понял, что сложно изобрести более идиотскую фразу. Что, тьма сожри, он имел в виду? Больше не хочу слушать плач? Будто раньше хотел! Не хочу умирать от жажды? Покажи того, кто хочет! Не хочу снова попасть в темницу? Так и не попадешь, чертов болван, ты подохнешь прямо здесь. Однако он все же произнес таким голосом, словно обращался прямо к богам:
— Я больше не хочу.
И добавил:
— Такого больше не будет.
От этих слов, как от успешной молитвы, на душе стало легче и чище. Никуда не делись ни страх смерти, ни жажда, но их будто озарил луч света. Вроде бы темнота — но стало яснее. Вроде бы нет надежды — но она есть.
— Святые Праматери, клянусь: если выберусь на этот раз, то стану жить иначе. А если не выберусь — значит, поделом. Наверное, я заслужил все это.
Он сотворил священную спираль и ощутил абсурдную радость. Нечему было радоваться — но было, на самом деле. То, что сломалось в Хармоне, — была его ложь самому себе. Фальшивая насквозь вера, будто он — хороший человек, и лишь раз ошибся, выпустив тот болт, и ничем не заслужил темницы и смерти. Сломалось, рухнуло — и стало чище, правдивей. Нет, Хармон Паула, ты — жадный трусливый подонок. Благодари богов за то, что дали тебе осознать этот факт. Хотя бы последний день побудешь честным с собою!
Поскольку он произнес клятву вслух, Ванесса-Лилит восприняла его слова и ответила злым шепотом:
— Ты заслужил всего! Ты втянул Рико в свою грязь! Его убили из-за тебя!
— Да, — ответил Хармон.
— Ты подлый гад, ничтожество. Ты поплатишься сполна!
— Да.
— Но почему мы с детьми должны страдать из-за тебя? Ответь! Ты виноват — за что же нам наказание?!
— Ни за что.
— Я тебе выцарапаю глаза! Не смей насмехаться!
— Я не насмехаюсь. Ты права: я заслужил наказания, а вы нет. Боги должны вас спасти.
Она разразилась диким ядовитым смехом.
— Должны спасти? Так объясни это детям! Скажи им, что боги придут и спасут!
— Придут и спасут, — повторил Хармон с абсолютной уверенностью.
Он посмотрел вверх, поскольку там, в сарае над подвалом, послышался какой-то шорох. Скрипнула доска под чьей-то ногой, что-то затрещало, что-то ухнуло на пол. Возле одной тусклой черты показалась вторая, третья, четвертая — с люка сдвинули груз.
— Боги справедливы, Ванесса, — сказал торговец, а вверху лязгнул засов, и крышка откинулась со стуком.
— Славный, ты здесь?
Голос Низы он не спутал бы ни с чем!
Очень скоро пленники были на свободе.
Ванесса-Лилит задержалась лишь на минуту, чтобы сжать руку Низы, спросить имя и сказать:
— Я никогда не забуду, что вы для нас сделали.
И вот она с детьми уже умчалась за помощью, а Хармон остался с Низой наедине. Он не смог удержаться и заключил ее в объятия. Странно, но девушка не противилась.
— Низа... ты — мое спасение! Сами боги послали тебя! Как ты сумела?..
— Я следила за тобою издали, как Ханош за Оллаем. Увидела, как эти увезли тебя. Моя вина: не сразу нашла коня, потому отстала.
— Ты еще и на коне!.. — потрясенно выронил торговец.
— Было непросто отыскать ваш след — южане неохотно беседуют с дочкой Степи. Но вот я здесь. Похоже, успела вовремя.
— Ты не представляешь, насколько вовремя! — вскричал Хармон, стискивая ее покрепче. — Еще час — и я свихнулся бы от детского плача. Еще ночь — и мы все померли бы от жажды!
Он подумал, что, приди Низа часом раньше, тоже было бы плохо: у него не раскрылись бы глаза, и он не поклялся бы изменить свою жизнь. Впрочем, Низа и не смогла бы явиться раньше его клятвы. Боги нашли бы способ задержать ее, пока Хармон не поймет все, что должен понять.
— Ты хочешь пить! — ахнула Низа. — Я не знала, в Степи всякому пленнику оставляют воду. Идем, напою тебя!
Она вывернулась из его объятий и дернула за руку, увлекая на улицу, где ждал ее конь. Но, повернувшись к выходу, Низа и Хармон замерли. На фоне дверного проема чернела фигура человека. Пришелец поднял руку и учтиво коснулся шляпы.
— Приветствую вас, господа. К вашим услугам Родриго, широкополый. Славный Хорам, у нас с вами осталось одно неоконченное дельце.
* * *
Когда "Лиана" развернулась по ветру, Бакли наконец перестало тошнить. Обычно морская хворь не брала его. Может быть, сказались дрянные харчи из того кабака, а может — нервы. Встреча с Халинтором, будь он неладен. Предстоящее дело. Команда "Лианы". Едва солнце легло за горизонт, Бакли вышел в море на борту скрипучей старой лохани с командой законченных головорезов. Он повидал столько головорезов на своем веку, что вполне мог считать себя знатоком, и как знаток понимал: эти — самой низкой породы. Подонки, готовые убить за агатку, за косой взгляд, от нечего делать, от скуки. Каждый из них смердел, как козел. Окажись кто-то чистым и опрятным — остальные перерезали бы ему глотку. Каждый носил на себе отметины прошлых драк: тому не хватало уха, этому — глаза или куска носа, у того крюк торчал вместо кисти руки. Каждый настолько привык быть зверем, что почти разучился говорить по-человечески. Бакли слышал только мычание, рык, карканье, гогот — но сами пираты каким-то образом понимали друг друга. Их было шесть дюжин. Семьдесят зверюг — и Бакли с тремя своими людьми. В одном старом корыте. Его снова стошнило.
