Вид на сельскую местность из окна небоскреба

В то утро он первым из дагестанцев узнал, что Мустафу увезли в больницу. Участковый решил не портить себе воскресный день общением с горцами, и подъехал к ним утром в понедельник. Предупреждение Авраменко относительно беспорядков он пропустил мимо ушей. Это к ним не относилось — спускать на тормозах покушение на жизнь одного из них дагестанцы не собирались. Впрочем, называть их дагестанцами было бы неправильно. Мустафа был родом вовсе из Ливии, а Муса — из Герата, что аж в Афганистане. Остальные члены их маленького общества тоже не лыком шиты: все, как один, прошли и Ливан, и Афганистан, и Чечню. А что братья, так братья по вере, по оружию. Из тех, кто гордо несет зеленое знамя Аллаха по землям неверных, щедро сея на них смуту и несчастья. Ясир Палестинец (в миру Руслан Каюмов — совхозный кладовщик) воевал вместе с Ширвани Басаевым, занимавшего пост начальника штаба вооруженных сил Чечни. Затем, после его смерти, Шамиль приказал Ясиру охранять своего младшего брата — Хамида, начальника диверсионно-террористического подразделения. Хамиду было всего двадцать семь лет, когда Аллах забрал его к себе.

Однако Шамиль отчего-то осерчал не на Аллаха, а на Ясира, и тому пришлось временно покинуть театр боевых действий вместе с такими же неудачниками, попавшими в опалу, либо накуролесившими сверх всякой меры, даже с точки зрения моджахеда. Несколько тысяч километров, отделявших березовскую глухомань от всяческого рода горячих точек, показались им достаточной гарантией. Захваченные с собой семьи высоко оценили мирную окружающую обстановку, в которой можно жить, не опасаясь бомбежек, артобстрелов и прочих "радостей" военного времени. Ведь, по большому счету, женщина — это созидающее начало. Мамочки Баркер не так часто попадаются в реальном мире, чтобы на их примере выстраивать закономерности.

За годы, проведенные в Березовке, воины Аллаха обросли дурным мясом и некоторыми цивилизованными привычками, поэтому тот же Муса сразу не полез в подвал за оружием, а собрал всех своих родичей и объявил трагическую новость. Ясир предложил, не дожидаясь конца расследования, драпать отсюдова на другое место жительства. Муса же хитро прищуривался и говорил, что на этом месте еще есть парочка неоплаченных долгов, которые мужчина и воин просто обязан оплатить. Остальные двое боевиков согласились с обоими. Разговор велся на русском языке, так как все четверо представляли разные регионы и даже страны. Даже семьи у них были разные: у кого походные, а кто привез и свои настоящие, справедливо полагая, что здесь опасности для них никакой нет. Один Муса ходил неприкаянный, потому что с его характером и наклонностями семью содержать было прямо-таки немыслимо. И вообще, понять стороннему наблюдатель, кто из мусульманок является определенной женой определенного мусульманина... странное общество и странные люди. Так думали о приезжих "дагестанцах" жители Березовки и чесали языками по этому поводу лишь за стаканчиком вина. А там чеши не чеши, все равно, много не вычешешь.

"Успокоив" родственников таким заявлением, Муса пошел на "центр" — к магазину, чтобы уловить, что носится в воздухе. Было приблизительно десять часов утра. Возле магазина ошивалась уже разномастная компания подростков вместе со своим бессменным ведущим — уголовником по кличке "Век воли не видать". Опохмеленный вином, он был настроен благодушно, поэтому встретил появление Мусы ворчанием:

— Ну что, друг, поредели ваши ряды?

Муса едва не взвился, но усилием воли удержал свой порыв. Лишь блеснувшее пламя в глазах выдало его.

— Ага, не нравится! — заявил Антон, — век воли не видать! Небось, вы у себя в Дагестане всех русских вырезали, если бы кто-то из нас девку вашу пекануть вздумал?

— Шутник! — выдохнул Муса, — русские у нас на цыпочках ходят. Никому из них даже в голову не пришло бы посмотреть на мусульманскую женщину.

Ярошевич угрюмо посмотрел на молодежь.

— Видите, пацаны, он прав. Русские — говенная нация, их всегда бьют поодиночке. Ну. А если случится так, Муса, что придется и тебе на цырлах походить?

Мусульманин рассмеялся.

— Русских всегда резали, как баранов, и резать будут. Они трусы, жалкое подобие мужчин...

В это время кулак Антона впечатался ему в челюсть. Уголовный элемент очень болезненно реагирует на проблемы истинности и мужества. Теряя зубы, Муса встал и опрометчиво вытащил нож — длинный узкий стилет с трехгранным лезвием.

— И я вас всегда резал! — зашипел он, плюясь кровью, — и резать буду! Неверные свиньи!

Стремительным движением ноги "Век воли не видать" выбил нож из руки моджахеда. Он пролетел в сантиметрах мимо уха одного из пареньков и вторкнулся в землю. Увидав, что противник безоружный, Антон заорал:

— Пацаны! Бей черножопую падлу!

Малолетки только и ждали возможности безнаказанно поизгаляться. Муса мычал и уворачивался, чувствуя, как под ударами неопытных ног трещат его ребра и едва не лопается печень. Пару раз ему попало ботинком по голове; казалось, в ней вспыхнула радуга. Несколько раз и он угодил по мальчишечьей физиономии, но это только распалило дерущихся.

-Хватит! — приказал Ярошевич, — все, я сказал! Хватит с него!

Пацаны неохотно отступили. Избитый моджахед поднялся на ноги и принялся блевать на примятую траву. Что-то он сделал не так, чувствовал, но не было рядом Мустафы, чтобы удержать не в меру горячего братца. Уголовник же подобрал оброненный нож и подошел к нему.

— Небось, о мести думаешь, — спокойно произнес он, — так вот, о мести забудь.

И отточенным движением вогнал нож в брюхо Мусы. Посадил, так сказать, "на пику".

— Все, пацаны, по домам! — скомандовал он детворе, — я один здесь останусь — с меня и спрос. И позвоните кто-нибудь ментам — а то я заколебусь их ждать.

Ментов ждать долго не пришлось. Авраменко, обнаружив в кукле и одеяле Надежды лишь порез и дыру, возвращался с Галиной Петровной к Артему, чтобы уточнить у Надежды некоторые детали. Тут то он и обнаружил свежего покойника, и сидящего рядом с ним "известного рецидивиста" Ярошевича.

— Твою мать, Антоша! — вылез из машины капитан, — что тут происходит?

— Мой жмурик, гражданин начальник! — показал гнилые зубы "Век воли не видать", — вяжи!

— Подожди! — отмахнулся Авраменко, — ты ведь у нас вроде специалист в другой области. А именно — нажраться нахаляву и уснуть на месте преступления. Что случилось?

— Этот пидер хвастал, что резал русских, как баранов. Ну, я его и сделал — как свинью.

Галина Петровна вышла из "бобика" и, преодолевая отвращение, подошла к телу Мусы.

— Вот он! — произнесла она, держа руку у рта, — тот самый нож.

— Ты уверена? — спросил Авраменко. Женщина кивнула, — может, он живой еще?

— Не-а! — протянул "Век воли не видать", — качественно насел.

— По рукоятке узнала. Филигранное исполнение — я ведь когда-то холодным оружием увлекалась. Это — весьма хорошая подделка под Италию, восемнадцатый век.

— Твой ножик? — спросил у Антона участковый.

— Откуда, гражданин начальник? — хрипло рассмеялся тот, — я бы давно пропил. Его штучка.

Кивком головы Антон указал на мертвеца.

Капитан с сожалением посмотрел на Галину Петровну, но все-таки смачно выругался. Вполголоса. Достал из машины рацию и соединился с отделом. Выслушал поздравления по поводу превращения его участка в зону боевых действий и сожаления по поводу урезанных премиальных. Смачно сплюнул.

— Галя, давай я тебя пока домой отвезу! — сказал тетке, — тут сейчас такое начнется! Эй, Ярошевич, подежуришь возле трупа?

— А то! — с готовностью отозвался Антон, — это ж мой первый "жмурик". Ты только долго не пропадай, вот-вот ваши налетят.

— Это точно! — глянул на часы капитан.

Затем он повез Галину Петровну до дома, где они совместными усилиями вправили мозги уже пришедшему в себя Пешеходову. Тот испытывал жесточайшее похмелье пополам с запоздалым раскаянием, поэтому готов был провалиться сквозь землю. Услыхав, что на его дочку ночью было совершено покушение, Геннадий Николаевич взвыл.

— Удавиться, что ли? — тоскливо спросил он у супруги, — все против меня".

— Только попробуй мне! — показал ему Авраменко свой жилистый кулак, — я тебя и на том свете найду. И хватит с меня жмуриков — мысли глобальнее, зри в корень. Ладно, родственнички, я отчаливаю. Скоро опергруппа прибудет, нужно будет полдеревни опросить и три пачки бумаги исписать.

— На обед придешь? — спросила его Галина Петровна.

— На обед приду, — кивнул он, — а на ужин — к Артему обещался.

— Много чести этому лохматому! — буркнул из зала Пешеходов.

Авраменко повысил голос.

— Орлов — нормальный мужик. В хищениях государственного имущества замечен не был, с "черными" дел никаких не имеет, баб на стороне тоже. Все, чао!

После того, как племяш в ментовской форме ушел, мадам Пешеходова заглянула в зал. Ее супруг возлежал на диване с мокрым полотенцем на голове и тупо пялился в телевизор.

— Рассолу томатного принести? — спросила она.

— Принеси, — слабым голосом произнес он.

Через две минуты он вскочил с дивана, спасаясь от томатного душа.

— Ты чег-го, Галка, с-сдурела? — от волнения Геннадий Николаевич даже стал заикаться.

— И много у тебя баб на стороне? — невинно осведомилась супруга.

Пешеходов сел на облитый диван и обхватил голову руками. Хозяйка, уперев руки в бока, смотрела на него.

— Бля, я твоего братца отравлю! — простонал он, — пусть только заявится на обед! Однозначно, отравлю!

— Пестицидами крадеными? — угрожающе спросила жена, — ах ты, козел северный! Ах ты, блядун паршивый! Ах ты!!!

— На Севере нет козлов — там олени! — завопил Пешеходов, скрываясь в ванной, — и было то всего пару раз!

— Открывай, козёл!!! — заорала Галина Петровна, колотя снятой тапочкой в дверь ванной, — открывай, свинья! Открывай, сукин кот!!!

— Так что, не простишь? — упавшим голосом спросил он из-за двери.

— Почему, не прощу? — удивилась супруга, — вот только морду твою кошачью разукрашу, и сразу прощу.

Вернувшись на главную площадь деревни, участковый застал там все в почти таком же состоянии, как и до отъезда. Единственное, что изменилось — значительно выросло количество зевак. Человек пятьдесят народу всех мастей: школьники, пенсионеры, небритые личности с помятыми мордами — все удобно устроились и наблюдали за разворачивающимся действом. Кое-кто подкалывал сидящего рядом с трупом Ярошевича.

— Антон, ну хоть раз нормально на "дачу" съездишь!

— Пора звездочки рисовать за убитых басурман!

— Они их накалывают, — разъяснял кто-то авторитетным голосом.

— Где? — недоумевала старушка.

— А на заднице!

— Да будет вам! — ворчливо отозвался "Век воли не видать", — лучше бы сто грамм кто налил — весь кайф прошел, скоро ломать начнет.

Какая-то бабулька развязала торбу и протянула рецидивисту бутылку водки.

— Держи, касатик, — жалеючи, сказала она, — только вот закусить нечем.

Еще кто-то отломил половину кольца колбасы. Протянули кусок батона, пару помидорин, плавленый сырок. Так что к приезду участкового бутылка опустела наполовину, а вздувшийся живот Ярошевича указывал на то, что ему такой ход развития событий начинает нравиться.

— Начальник, а можно я еще одного "чеха" замочу? — спросил он, когда Авраменко вышел из машины, — впервые себя человеком чувствую. Типа снайпера в войну...

— Ты мне это прекрати, Ярошевич! — строго сказал участковый, — граждане, ну кто просил поить подозреваемого? Он же сейчас при составлении протокола такого наговорит — бумаге мало не покажется!

Народ ответил нестройным гулом, в котором преобладало старушечье мнение, что "касатика" расстреляют за убийство. Капитан едва не расхохотался.

— Смотрите, если покойничек окажется в списке международных преступников, то как бы нашему самураю орден не повесили. Граждане, кто свидетель происшествия, подходите — записывайтесь!

Прием старый, от Остапа Бендера, но в сельской местности работающий безотказно. Как представили бабульки да прочие, сколько раз им придется мотнуться за сотню километров до райцентра, так толпа стала понемногу рассасываться. В итоге, к прибытию опергруппы, на месте осталась лишь Алена — продавец из местного "супермаркета".

— Ты свидетельница? — спросил участковый у девушки.

— Ага! — кивнула она, — а меня по телевизору показывать будут?

— Смотря от того, что ты видела, — улыбнулся капитан, — если назовешь мне еще парочку свидетелей, то я сам тебе из Теплоград съемочную группу привезу. На своем "бобике". И корреспондента из областной газеты.

— Ага! — еще раз кивнула продавец и стала морщить лобик, — так а что тут вспоминать: метелили его младший Лещинский, Мишка Веремейчик, Ваня Жлобович и еще пара пацанов. Не рассмотрела точно — жопами стояли. Ой!

— Ничего! — фыркнул участковый, — жопами, так жопами. Не мордами же...

Из дальнейших показаний девушки выяснилось, что самое ценное в ее показаниях — это первое предложение. Ни причины ссоры, ни момент убийства Мусы она не видела, но зато смогла без запинки назвать нескольких людей, действительно все видевших и слышавших, и изволивших лично принимать участие в заварушке.

Тем временем прибыла долгожданная опергруппа из Петровска в составе двух дознавателей и судебного врача. Дознавателями были двое молодых сотрудников — старший лейтенант Пирогов и лейтенант Васильева. В качестве судмедэксперта выступал старый циник из обоймы эскулапов, рожденных в послевоенное время и проходивших интернатуру в конце шестидесятых. Он был универсальным специалистом: патологоанатом, медэксперт и монстр в дактилоскопии. Звали судмедэксперта Федор Михайлович, а фамилию его мало кто уже помнил, так как обращались к нему уже не менее двадцати лет по кличке "Дядя Федор". Чтобы закончить пространственное описание опергруппы, добавим следующее: бравый верзила-капитан тайно мечтал о лейтенанте Васильевой. Поэтому он в ее присутствии тушевался и немного путался в мыслях.

— Здорово, Олег! — протянул участковому руку Дядя Федор, — неужто наши встрепенулись и стали "черных" теснить? Или это месть за Чечню?

— Как ни странно, но все началось с женщины! — вздохнул Авраменко.

После этих слов почему-то покраснела Танечка Васильева. Николай Пирогов, будучи старшим в группе, обнаружил известную деловитость.

— Имеем кого допрашивать? — спросил он мужественным голосом.

— Одного свидетеля, вернее, одну свидетельницу я уже допросил, — ответил капитан Авраменко, — она назвала фамилии тех, кто находился рядом в момент убийства.

— Ну вот! — обреченно выдохнул Пирогов, — Авраменко, как обычно, самую приятную часть работы выполнил. Бьюсь об заклад, что все остальные свидетели — мужики.

— Какие там мужики! — махнул рукой Авраменко, — пацаны от шестнадцати до восемнадцати лет. Нигде не работающие.