Обед в офицерской столовой сам по себе был церемонией, каждая деталь которой регламентировалась вековым церемониалом, повторяемым везде, где есть Иностранный легион. Сначала все присутствующие офицеры налили себе по глотку вина, поднялись со стульев с поднятыми бокалами и хором повторили: 'За наших друзей, оставшихся в песках'. Затем все выпили залпом и поставили со стуком бокалы на стол. Это память о боевых традициях легиона в пустыне и называется 'вытряхнуть песок из стакана'.

Затем, по сигналу присутствующего старшего офицера, они запели незабываемую, нервирующе медленную походную песню Иностранного легиона, намного медленнее, чем обычный походный темп, поскольку в песках нужно идти медленнее, но более широкими шагами. Это была песня о кровяной колбасе, которая была там 'для эльзасцев, швейцарцев и лотарингцев', но не для бельгийцев, которые являются 'des tireurs-au-cul' — сачками.

После этой части церемонии все сели, кроме самого младшего офицера, который теперь читал дни рождения, поздравлял соответствующих офицеров, затем зачитывал меню дня, желал всем хорошего аппетита и заканчивал церемонию зажигательным 'Да здравствует Легион!'.

Еда была почти так же хороша, как в превосходном парижском ресторане, но полковник извинился, что пока не смог найти повара из 'Ритца' ('1-й полк перехватил последнего, который завербовался'), но итальянский повар, который у них был ('из первоклассного заведения в Милане; он избил хахаля своей жены'), действительно старается изо всех сил. Веснушчатый молодой лейтенант на дальнем конце стола оказался Пьером Жюэном, сыном маршала Жюэна, старшего офицера французской армии.

Как и в большинстве армейских столовых во всем мире, разговор перешел от женщин к текущим делам. Один из батальонных командиров рассказал о группе из трех деревень, которые доставляли ему неприятности.

— Бессмысленно говорить им, чтобы они не торговали буйволами с вьетами, и в довершении всего, они очень нахальны. В нас стреляют каждый раз, когда мы проезжаем по шоссе, и мне не хочется терять хороший взвод, чтобы зачистить кучку грязных хижин. Давайте подключим к этому ВВС и просто сотрем их с карты.

Оперативный офицер кивнул. С серыми глазами и короткой стрижкой, он выглядел очень по-американски.

— Мы свяжемся с Торричелли сегодня днем и посмотрим, что они смогут сделать (Торричелли — кодовый позывной северного штаба ВВС). Звено Б-26 должно справиться с этой работой и сделает это место должным образом 'бикинизированным'. (Отсылка к ядерным испытаниям на атолле Бикини — прим. перев.)

Еще обсуждались различные детали, но главное было согласовано между десертом и кофе. Стереть три деревни с их нахальным гражданским населением.

Но Легион продолжал сражаться и сражался хорошо, до самого конца. Правда, некоторые легионеры дезертировали к противнику. Приемный сын Хо Ши Мина, Хо Ши Лонг, изначально был таким немецким дезертиром, а несколько других были репатриированы противником в Восточную Германию через красный Китай и Советский Союз, где в течении некоторого времени их использовали для пропаганды против войны в Индокитае.

Звездный час легиона пришелся на Дьенбьенфу, где шесть его батальонов составляли треть гарнизона (из других подразделений там было два батальона тай, один вьетнамский десантный батальон, четыре французских десантных батальона, два батальона алжирцев и один батальон марокканской пехоты, а также французская артиллерия, танки и вспомогательный личный состав. Однако даже генерал Риджуэй, которому следовало бы знать об этом лучше других, утверждает в своих мемуарах, что гарнизон Дьенбьенфу состоял 'главным образом из наемников французского Иностранного легиона. Прим. автора). На долю 3-го батальона 13-й полубригады Иностранного легиона выпало стать последним подразделением, погибшим в бою. Изолированный в опорном пункте в 2,5 милях от Дьенбьенфу, он наблюдал за агонией крепости, выпустил последние тяжелые артиллерийские снаряды по центру форта, а затем приготовился к последнему натиску.

Когда в пятницу вечером, 7-го мая, 1954 года, над Дьенбьенфу опустилась ночь, солдаты 3/13-й, увидели, как к ним приближаются волны вражеской пехоты. Они методично уничтожили все бесполезное вооружение, перевязали раненых, а на рассвете, под предводительством своего командира, полковника Лаланда, легионеры в призрачном свете осветительных ракет примкнули штыки и — 600 против 40 000 — пошли навстречу смерти.

Сиди-бель-Аббес, Алжир — квартал Вьено, штаб Иностранного легиона, 8-е мая 1954 года. Голос полковника Гарди едва дрожал, когда он читал приказ на день.

— ...Мы собрались здесь, чтобы почтить память героев, павших в этой эпической битве. Воздадим почести флагам наших частей, павших в бою:

— 13-я полубригада Иностранного легиона, ее полковые вспомогательные части и ее 1-й и 3-й батальоны;

— 1-й батальон, 2-го полка Иностранного легиона;

— 1-й и 2-й десантные батальоны Иностранного легиона;

— Минометные роты 3-го и 5-го полков Иностранного легиона и многочисленные добровольцы других частей Иностранного легиона, сброшенных в крепость во время осады...

Молчаливыми рядами, в белых кепи и малиновых эполетах, сверкающих на солнце, люди стояли выпрямившись как шомполы. Звуки горна отражались от стен казарм цвета охры, когда он играл пронзительные ноты '... aux Morts'. Иностранный легион провел свою последнюю битву в Индокитае.

Последняя глава красочной истории Иностранного легиона в Азии была дописана, из всех возможных мест, в унылой обстановке израильского военно-морского трибунала в мае 1958 года. Обвиняемым оказался 25-летний парень, одетый в аккуратную белую униформу израильского матроса. Элиаху Ицковица обвинили в дезертирстве из израильского военно-морского флота, но его дело не было обычным, так как он дезертировал в мирное время из Хайфы, чтобы провести двадцать семь месяцев в Иностранном легионе в Индокитае.

Элиаху вырос в маленьком городке в восточной Румынии, когда страна попала под власть нацистов в начале Второй мировой войны. Вскоре румынский Conductorul ('Вождь') Антонеску начал подражать всем приемам нацистов, его собственная версия коричневорубашечников называла себя 'Железной гвардией' и практиковала массовые убийства в больших масштабах. По словам британского писателя Эдварда Крэнкшоу в книге 'Гестапо', они фактически 'обогнали немцев на месте, не потрудившись похоронить своих жертв; и они оскорбили R.S.H.A.(Reichs-Sicherheitshauptamt — главное управление имперской безопасности, административная часть полиции нацистов, ответственная за массовые убийства. Прим. автора) своей неспособностью наладить надлежащий учет и бесконтрольным грабежом'

Семья Ицковиц не избежала коллективной судьбы румынских евреев. Элиаху, его родителей и трех братьев отправили в концентрационный лагерь, не лучше и не хуже большинства восточноевпропейских лагерей; прожить там можно было от нескольких дней до нескольких недель, и погибали от самых разных причин, в основном от побоев и расстрелов. Румынские лагеря не были так хорошо оборудованы, как образцовые немецкие, 'фабрики смерти' Освенцим и Треблинка, с их сложными газовыми камерами. Опять же, по словам Крэнкшоу, 'румыны проявили большую склонность к массовым убийствам и устроили свою собственную резню в Одессе и в других местах' и семья Ицковиц заплатила свою цену — в течение короткого времени в живых остался только Элиаху, самый младший из мальчиков.

Но он видел, как погибла его семья, и запомнил того, кто их убил. Это был один обычный подонок, не хладнокровный эсэсовец, а румын из городка, расположенного не слишком далеко от их родного города, которому нравилась его новая работа. И Элиаху поклялся, что убьет этого человека, даже если на это уйдет вся его жизнь. Скорее всего, именно эта ненависть поддерживала в нем жизнь; он был скелетом, но живым, когда русские освободили его в 1944 году. Затем Элиаху начал свой терпеливый поиск, из города в город. Конечно Станеску (как его звали в то время) по уважительным причинам не вернулся в родной город, но Элиаху нашел там его сына и отомстил ему первому: он зарезал сына Станеску мясницким ножом и в 1947 году румынский Народный суд приговорил его к пяти годам исправительной колонии для несовершеннолетних.

Элиаху отбыл свой срок, но не забыл. Убийца его семьи все еще был на свободе, и он поклялся его убить. В 1952 году он был наконец освобожден и получил разрешение коммунистических властей эмигрировать в Израиль, где в 1953 году он был призван в израильскую армию и направлен в воздушно-десантные войска. Обучение проходило в залитых солнцем казармах и полях с низкорослым зарослями к югу от Реховота, и мысли о мести превратились в смутное воспоминание. Здесь можно было начать новую жизнь, среди людей со всех концов света, которые все еще стекались сюда, и которые из немцев, поляков, индийцев, йеменцев или румын становились израильтянами. Конечно, Элиаху все еще встречался с некоторыми из румынских друзей, и разговоры часто возвращались к 'старой стране', к войне и ужасам преследований. Лагеря и палачи перечислялись деловито, как особо суровые школы или требовательные учителя и Станеску упоминался совершенно естественно.

— Этот сукин сын сделал это. Он успел уйти до того, как русские успели его схватить, — сказал один из недавно прибывших, — затем он бежал в Западную Германию и попытался зарегистрироваться в качестве беженца, но его опознали и прежде чем мы успели доложить о нем, он снова исчез.

Сердце Элиаху на мгновение остановилось, а когда оно вернулось к нормальному ритму, он стряхнул с себя апатию жизни в армии мирного времени. Охота снова началась.

— А ты не знаешь, куда отправился Станеску? Есть какие-нибудь идеи?

— Ну... кто-то говорил, что он уехал в Оффенбург, во французской зоне, где набирают людей для французского Иностранного легиона, и что он завербовался на службу в Индокитай. Ты же знаешь, французы там воюют.

На следующий день Элиаху принял решение. Он подал рапорт своему командиру о переводе в израильский военно-морской флот; он любил море, кое-что узнал о нем, проживая в Румынии, которая граничит с Черным морем, и был бы счастливее на борту корабля, чем в качестве десантника. Через несколько дней его просьба была удовлетворена и Элиаху направился к небольшому отряду израильских корветов и эсминцев, базирующемуся в Хайфе. Несколько месяцев спустя возможность, которой он так долго ждал, осуществилась: его кораблю было поручено отправиться в Италию за снаряжением.

В Генуе матрос Ицковиц попросил увольнительную на берег и просто сошел с корабля; сел на поезд до Бордигеры и без малейших затруднений переправился во Францию, в Ментону. Три дня спустя Элиаху подписал в Марселе документы о вступлении в армию и был уже на пути в Сиди-бель-Аббес, Алжир, в штаб-квартиру и учебный лагерь Иностранного легиона, а через три месяца он был на борту транспортного судна 'Пастер', направлявшегося в Иднокитай.

Оказавшись в Иностранном легионе, найти след Станеску было не так уж трудно. Хотя ни одна часть не состоит из какой-либо одной национальности, каждое подразделение будет иметь свои небольшие группы и неформальные кланы в зависимости от языка или нации происхождения. Это требовало терпения, но в начале 1954 года он нашел свою намеченную жертву в 3-м пехотном полку Иностранного легиона. Последний шаг был самым легким; Иностранный легион, как правило, не возражал, если человек просил о переводе, чтобы оказаться рядом со своими друзьями, и просьба Элиаху о переводе в батальон Станеску прошла совершенно обычным образом. Когда через десять лет Элиаху снова увидел Станеску, он не почувствовал особой волны ненависти, как ожидал. После того, как он провел десять лет, представляя себе момент встречи с убийцей своей семьи с глазу на глаз, материализация этого момента могла быть только разочарованием. Станеску почти не изменился; возможно, в Легионе он немного полысел; что касается Элиаху, то он был испуганным тринадцатилетним мальчиком, а теперь стал крепким молодым человеком, загорелым после двух лет подготовки в израильских десантниках, военно-морском флоте и во французском Иностранном легионе.

Элиаху оставалось только выбрать подходящий случай для 'казни', ибо в его глазах убийство Станеску было казнью. Станеску (его звали, конечно, уже не так) стал капралом, и умело руководил своим отделением. Новоприбывший тоже оказался грамотным солдатом, может быть, немного молчаливым, но хорошим. На самом деле, он был возможно, обучен лучше, чем те кто выходил из жерновов 'белль-Аббса' в эти дни. Он был достаточно хорош, чтобы взять его с собой в патруль. И именно во время патрулирования в одном из последних отчаянных боев вдоль шоссе ?18, между Бакнином и Семью Пагодами, Станеску встретил свою судьбу. Они с Элиаху отправились на разведку в кустарник на обочине шоссе, когда Вьетминь открыл огонь с расстояния ста ярдов. Оба рухнули в грязь. Опасаться было нечего: остальная часть отделения была неподалеку на шоссе и прикрывала их отступление. Элиаху находился в нескольких шагах сбоку и позади Станеску.

— Станеску! — позвал он.

Станеску обернулся и уставился на Элиаху, а Элиаху продолжал по румынски:

— Ты ведь Станеску, не так ли?

Человек, униформа которого на груди была черной от грязи, в которой он лежал, смотрел на Элиаху скорее с удивлением, чем со страхом. Насколько он знал, Элиаху мог быть другом его сына, парнишкой из соседнего Кишинева.

— Да, но...

— Станеску, — сказал Элиаху совершенно ровным голосом, — я один из кишиневских евреев.

И разрядил магазин своего автомата МАТ-49 в грудь человека. Он потащил тело обратно к дороге: легионер никогда не бросает товарища.

— Не повезло, — сочувственно сказал один из солдат взвода. — Он ведь был румыном, как и ты, не так ли?

— Да, — сказал Элиаху, — совсем как я.

Поиски закончились, и дело было сделано. Теперь Элиаху был в мире с самим собой и остальным миром. Он отслужил свой срок в легионе, получил документы, подтверждающие 'службу с честью и преданностью', и отбыл во Францию. Ему ничего не оставалось, как вернуться домой, в Израиль. Израильский военный атташе в Париже сначала отказывался верить в эту невероятную историю, но вскоре факты были проверены французскими властями, и через несколько недель Элиаху уже был на пути в Израиль. В Хайфе два военных полицейских, идеальные копии своих британских коллег, с начищенными белыми брезентовыми портупеями и пистолетными кобурами, взяли его под стражу и вскоре за ним закрылись ворота военной тюрьмы в Хайфе.

Трое судей израильского военно-морского флота поднялись. Матрос Ицковиц стоял по стойке смирно, пока председательствующий судья зачитывал приговор. "...и с учетом обстоятельств дела Суд Государства Израиль не может заставить себя вынести суровый приговор. ... Один год тюремного заключения ... "

Иногда случается почти не относящийся к делу инцидент, который в свете более поздних событий кажется знаком богов, похожим на сон предостережением, которое, если бы к нему прислушались, могло бы изменить судьбу — или так кажется.