Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

И что в итоге? Да ничего. Пребывая в сердечной фрустрации, я не выразил по данному поводу ни малейшего энтузиазма. Человек, хотя бы раз в жизни переживший проблемную любовь, меня поймет: пришибленно сокрушаясь из-за сердечной разлуки, бегать с ножом по кустам, гоняясь за верткими, шустрыми грибами?.. Нет-нет! Невозможно! Такая жестокая глупость не для меня! Я и не стал бегать. Демонстративно выбросил корзинку и нож, а сам, злющий, как Чёрная псина мифической скотины Дандо, горестно удалился в кунсткамерный свой вигвам.

Однако коварные доброжелатели не унимались. Раз, аккурат после второго завтрака, Рудольф привел в Кунсткамеру смурного, явно маявшегося от намеднившего "горлового пения" Ганса-сантехника, и тот, явно же маясь, угрюмо сообщил, что сейчас будут рассаживать русалок из Аквариума по, как выразился, "банкам".

— Видать, девки, знаешь-понимаешь, поспели, — пояснил хрипло. — Так што... эта... позвать велено. Сходняк во дворе. — И добавил неизменно-коронное "тудыть".

Несколько удивленный и даже встревоженный, для экономии времени я выпрыгнул в окно и поспешил "во двор", под коим замечательный, но, увы, простой, темный Ганс наверняка подразумевал орфееэвридиковую площадь.

И оказался прав. А на обычно тихой площади царила теперь сдержанная трудовая суета, главной действующей силой которой были (на миг аж присел от испуга) сторожа-джинны: ежели не изменяет память, четырехрукий, трехглазый марид Хадраш и крылатый, с огромными кулачищами ифрит Ябир. Впрочем, крылья последнего были сейчас аккуратно связаны за спиной, чтоб не мешались при работе и не путались под ногами при ходьбе.

Сперва я не всё в нюансах трудового процесса уразумел и потому удивился: джинны, громкогласно бранясь промеж собой на каком-то давно вымершем языке (лингвиста бы главврача моей первой психбольницы сюда), развешивали на длинных копьях старый, гниловатый местами бредень. Развесили, подсушили на солнышке и стали чинить прорехи. Ябир острыми, как бритвы, зубами кромсал на куски тонкую бечеву и подавал огрызки Хадрашу, который "в четыре руки" проворно латал бредневы дыры. Делал Хадраш это ужасно ловко не только человеческими пальцами, но и комплектом снабженных мощными когтями то ли львиных, то ли тигриных лап.

Потом, всё так же непонятно переругиваясь, ифрит с маридом начали подвязывать сверху недостающие поплавки, а снизу оторвавшиеся грузила. Подвязав, уселись на брусчатку передохнуть.

Как всегда неожиданно, вместо хоть и пахучего, но своего в доску симпатяги сантехника нарисовался горластый наглец Ганс-завхоз. Нарисовался, наорал за якобы тунеядство на джиннов и прошепелявил персонально мне:

— Ты, это, подсоби. — Пояснил: — А то, слышь, отпуска, народу, так-перетак, не хватат!

Я меланхолично пожал плечами, продолжая бесперебойно тосковать по незабвенной Эсмеральде, но кому-кому, а уж завхозу было точно не до тоски какого-то там внепланового пациента.

Джинны взялись за концы отремонтированного бредня, мне же борзая ипостаська дерзко рыкнула:

— Чё ворон лавишь? Хватай мотню!

Я вроде проворно схватил, однако в мотню оказалось вшито тяжеленное чугунное ядро. Ничего себе разделение труда! Эти великаны держат в громадных ручищах невесомые бредневые палочки, а я, все же фактически элитный гость, должен корячиться с пудовым ядром?!

Но виду не подал и слабости не выказал. Мы же солдаты, Рудольф побери! И потому после зычной команды гадкого Ганса:

— В Аквариум... ша-а-го-ом-м-м...арш! — наќскольќко сумел молодцевато засеменил следом за джиннами со своей мотней. И вот в те-то несколько нелегких минут, друзья, я и впрямь позабыл об Эсмеральде. Ну а уж когда вошли в Аквариум...

Ну а уж когда вошли в Аквариум, память и все прочие признаки лебединой, так сказать, верности, увы, отшибло наглухо.

В Аквариуме же царила теперь совершенно непривычная, просто невероятная бестолковая суета. Я отказывался верить увиденному и абсолютно не узнавал столь индифферентных и холоднокровных обычно обитательниц бассейна. Выпучив глазищи и стиснув зубы, они, быстро-быстро работая красивыми руками и ногами, темпераментно носились от бортика к бортику. Особенно много скопилось их на мели, под искусственным "Солнцем", — вода там аж кипела и пенилась. И даже на появление нашей шумной экзотической гоп-компании под руководством Ганса-завхоза с его неизменными противноголосыми бубенцами русалочки не обратили ни малейшего внимания. Даже на огромадных и страшенных, как смерть, Хадраша с Ябиром. А напрасно.

Ифрит с маридом развернули снасть во всю ширь и спрыгнули в бассейн, подняв дополнительные буруны и волны. Благодаря гигантскому росту они едва замочили свои благообразные лопухи-бикини, но мне-то там было с ручками, и на хамский приказ Ганса-администратора контролировать мотню я ответил решительным и тоже не самым вежливым отказом. Таким образом, еще до начала операции мы крупно повздорили, наорались и наговорили друг другу немало гадостей. Гном обозвал меня конченым космоголиком, а я его поганым сопляком. Не знаю, чем бы вся эта акция завершилась, кабы в наидраматичнейший ее момент вместо завхоза на минутку не объявился Ганс-пинакотекарь. Пинакотекарь дипломатично пожурил, пристыдил, а после помирил нас, дал мне надувной спасательный круг, маску, весло и очень культурно, даже задушевно попросил немножко позагонять девушек — так, чтобы попали в бредень.

Этому хитромудрому Гансу я отказать не смог и начал старательно загонять: скакал по отмели, кое-где аж нырял, во всё горло кричал, вопил, улюлюкал, пихал по-прежнему ничего не соображавших мучениц веслом — и постепенно мне удалось загнать немало красавиц в мотню.

Первая же тоня оказалась на диво удачной — взяли добрую половину стада. Силачи Хадраш с Ябиром, напрягши железные мускулы, выволокли бредень на берег, подальше от краев бассейна, и вытряхнули добычу на специально расстеленный резиновый персидский ковер, рядом с которым стояли теперь три огромные стеклянные емкости на колесиках с, похоже, питательным физраствором разных цветов: красного, жёлтого и зелёного. После вытряхивания на ковер девушки сразу же стали как раки расползаться во все стороны, но мы с завхозом и джиннами их ловили и засовывали в емкости, где они моментально успокаивались.

Кстати, я обратил внимание, что засовывали не абы как, не куда попадя: на сортировке стоял Ганс и зычно командовал, какую русалку в емкость какого цвета бросать. Меня это здорово удивило, и по окончании действа я потребовал у завхоза объяснений. А представляете, насколько всё оказалось просто — дело было в сроках беременности каждой конкретной особи. "Зелёные" — еще подождут, "жёлтые", извиняюсь, на сохранении, а "красные" уже на сносях, могут в любой момент разродиться. Но вот как именно гном отличал одних от других (внешне-то габариты девчушек совсем не различались), навсегда осталось тайною за кучей печатей. Видимо, единственный ответ — многолетний опыт и наметанный глаз тайного русалкострадальца-завхоза.

Ну а тогда после самого урожайного первого мы сделали еще тройку продуктивных заводов. Не скажу, что всё было гладко; за иными плутовками пришлось изрядно погоняться и кое-кого даже чуть-чуть глушануть веслом, однако через час все прелестницы, уже смирные как овечки, сидели по своим "банкам".

Потом джинны укатили "банки" с русалками в неизвестном направлении, а вернулись с граблями, щетками, швабрами, хлоркой, стиральными порошками и, спустив из бассейна воду, принялись давить только недавно вылупившихся лягушат, собирать личинок стрекоз, комки мотыля, остатки комбикорма, чистить и отмывать дно. А до меня...

А вот до меня только теперь в полной мере дошло, что вослед за потерей (хотя, конечно, надеялся — временной) Эсмеральды я лишился и следующей по значимости приятности пребывания в этом "Блэквуде" — своих пригожих русалочек. Нахраписто накинулся на Ганса с требованием сообщить, куда Ябир с Хадрашем их дели, однако, как всегда моментально, завхоза опять сменил стоумовый библиотекарь-пинакотекарь, который, мигом сделав девственно-каменное лицо, интеллигентно обрубил мое жгучее любопытство и тактично выставил вашего рассказчика за еще недавно столь желанный, а отныне, увы, и душевно, и эмоционально холодный — просто-напросто чужой! — порог Аквариума.

Правда, за этим чужим отныне порогом я запоздало-дерзко, даже язвительно поинтересовался у библиотекаря:

— И что ж мне, ходить теперь немытым?

Вопрос застал его врасплох, но тут же махом вернулся ушлый завхоз. Вернулся и не менее язвительно кукарекнул:

— Мыться будешь в Коците. С егерем уже договорился: найдет тихий омут или затон, нечисть опасную шуганёт — и купнёшься. Вот и всё.

М-да-а, действительно — вот и всё...

...Эх, ну что говорить, друзья! В Коците-то я, конечно, купнусь, не барин, но разве же это главное?

Главное, что воистину, лишившись в тот злосчастный день в придачу к разлуке с чудесницей Эсмеральдой еще и Аквариума с его трогательными обитательницами, я словно и душевно, и эмоционально осиротел.

Да нет! Нет! Не словно, а...

Просто. Осиротел.

Глаголь двадцать первая

Однако не зря говорят, что если где-то убудет, то в другом месте обязательно что-то прибудет. В моем же случае прибыло...

Помните, при самой первой встрече библиотекарь бросил странную фразу: мол, Пинакотека с Мусейоном ночью и днем — штуки абсолютно разные? А утро с вечером — мол, переходный период. Так вот: то ли активность экспонатов — явление сезонное, то ли она связана как-то с фазами Луны, либо существуют некие иные причины, — но вот именно после русалочьей путины ночная жизнь Пинакотеки весьма активизировалась. Даже можно было подумать, что таинственный Некто специально решил отвлечь меня таким образом от пессимистических и упадочничеќских переживаний и мыслей.

В чем это выразилось, спросите?

А вот в чем.

Первая же ночь после эвакуации из Аквариума русалок ознаменовалась следующими происшествиями. Я спал, видел во сне то весело бегающую по одуванчиковому лужку смеющуюся Эсмеральду, то, со стороны, — себя, усердно таскающего за джиннами по бассейну мотню с ядром, как вдруг плечо стиснула тяжелая, точно железная рука, и трубный бас громыхнул над самым ухом:

— Эй! Спишь?

— Да вроде... — тупо пробормотал я, потому что действительно фактически еще спал. Однако едва лишь приоткрыл глаза, все объятия, извиняюсь, Морфея мгновенно испуганно улетучились.

Почему? Да потому, что над постелью грозно склонилась грузная туша с фонариком в левой руке, в то время как правая продолжала сдавливать мое бедное плечо и сдавливала его, пока я (хотя и солдат, и майор, и космонавт) не заорал:

— О-о-ой!.. Бо-о-ольно!..

Слава Абсолюту, туша отпустила плечо. Отпустила и пробасила:

— Геракла не видал?

(Вы, друзья, возможно, решите, что то был бред либо ночной кошмар, но ошибетесь. И вот почему.)

Я оторопел. Оторопел, ибо вопрос был задан не кем иным, как... самим Гераклом. Благодаря бегающему фонарикову лучу я сразу узнал эту статую, обычно стоящую на пьедестале в дальнем конце моего туалетного зала, между Дискоболом и Октавианом Августом.

Одет этот Геракл был в фиговый листок и накинутую на плечо львиную шкуру, а огромная дубина, о которую он обыкновенно опирался в дневное время суток, была сейчас заброшена за спину на ремне.

— Не видал, говорю, Геракла? — рыкнул повторно удивительный гость, но я, друзья, такому вроде бы странному вопросу уже не удивился. Почему? Да потому, что в первую очередь больше всё-таки испугался, а во вторую — вспомнил, что в другом конце скульптурного зала стоял другой мраморный (днем) Геракл, только без дубины и то ли сражающийся, то ли играющий со львом.

— Не, не видал... — почтительно пролепетал я, а пришелец вполне по-современному грязно выругался и пожал широченными плечами:

— Да куда ж, волчара, делся?! Договорились же к бабам Рубенсовым сгонять! Вот пёс!..

В этот момент из двери спальни-Кунсткамеры стеганул по потолку еще один белый луч, и еще один, тоже пугающий голос проревел:

— Геракл?! Ты тута? Какого?..

Ну, цитировать диалог вновь обретших друг друга произведений искусства далее не буду. Можете предќќставить сквернословный перебрёх идеальных люмќќќќпенов? Вот и представьте. Оказывается, Геќракл-два, пока первый еще спал, отправился выгуливать льва, а после отводил его до утра в соседний зал к какому-то Тесею. Вернулся — а напарника уже и след простыл.

Наконец герои, устав ругаться, собрались в поход. Между прочим, великодушно предложили составить им компанию, однако я боязливо отказался. (Вообще-то, обзирая картинные галереи с Рудольфом и без оного, видел уже, гм, "Рубенсовых баб", и кабы не окончательно иссякшая пока надежда на возвращение Эсмеральды... Но нет! Нет! Да еще и с такими подельниками-дуболомами! С ними точно в какую-нибудь историю влипнешь.)

В общем, от всего сердца поблагодарив гостей за лестное предложение и сославшись на ослабленное здоровье, повторюсь, вежливо отказался.

Гераклы, презрительно фыркнув, ушли, я же попытался успокоить расшалившиеся нервишки и вновь уснуть.

Вроде уснул. Но, увы, ненадолго. Только-только начал опять смутновато лицезреть заполненный еще русалками Аквариум, себя с мотнёй и Эсмеральду на одуванчиковом лужку, над головой раздалось — правда, на сей раз отдам должное, — очень тактичное и вдобавок женское покашливание.

Естественно, Эсмеральда с русалками и сам с мотнёй снова исчезли. Открыл глаза — тоже с фонариком, у изголовья кровати грациозно притулилась весьма приятная во всех отношениях матрона, на коей, в отличие от обоих Гераклов, не было даже фигового листка.

— Вам кого? — испугался я.

— Собачку не встречали? — пленительно улыбнулась матрона. На пухлых щечках игриво запрыгали очаровательные ямочки, и по этим ямочкам я узнал ее — статуя третья слева от Андромеды; только днем она, смеясь, держит всегда в руках кувшин с водой, а ночью вот заявилась без кувшина.

— К-к-какую еще собачку?.. — ошалело прошептал я.

Посетительница жеманно вздохнула:

— У Артемиды нашей, знаете ли, Тузик пропал. Представляете, перегрыз поводок и сбежал, паразитина! Артемида белугой ревет — кто теперь ей, бедняжке, дичь под стрелу загонять будет? Мы с девочками совсем с ног сбились: ищем-ищем, ищем-ищем, я вот решила на всякий случай даже к вам заглянуть. Так правда не встречали?

— Правда... — опасливо натянул я одеяло на нос, а матрона, после небольшой паузы, вздохнула еще жеманнее:

— Ох, "Блэквуд" слухами полнится, никуда в "Чернолесье" не спрятаться... Простите, но мы с девочками уже в курсе, и кроме поисков Тузика я пришла заодно по жребию поддержать вас в самый разгар вашей сердечной драмы. Да даже двух, ежели иметь в виду еще закрытие Аквариума, драм, и потому готова поддержать двоекратно.

— Что-о-о?! — Вот тут я просто очертенел. Очертенел и, каюсь, повел себя не вполне по-джентльменски. Не откровенно грубо, конечно, однако довольно раздраженно попросил эту м-м-м... матрону удалиться. Нет, друзья, всё понимаю, понимаю и ваше возможное осуждение, но коли у них разведка работает так лихо, то любой мой неверный чих, не то что шаг, мигом до Эсмеральды дойдет!