А еще — глуп, болтлив, самонадеян, переругался со всей высшей знатью. И прозвище говорящее — Тараруй! Болтун, пустозвон... самое то, чтобы проредить кого надобно!
Первым делом, конечно, царицу с ее выродком! Ни к чему Романовское семя оставлять!
А потом...
Руки старца сами собой сжались в кулаки.
Дьяково!
Вот откуда нечисть-то ползет! Вот где инакомыслие! Всех, всех уничтожить, растереть в порошок, забыть, как зовут!!!
Попомнят они свою спесь и глупость! Да поздно будет!!!
Старец просто не смог принять простую истину. Хоть и говорили ему, что за спиной Алексей никого не стоит, а советуется он разве что с царевной Софьей, но услышать — одно. А вот сердцем принять и поверить...
Ну, БАБА же!!!
Где уж ей чем-то командовать? Разве что цветочки вышивать!
Не знал старец, как генеральши командуют генералами, просто не подумал, в силу своего опыта, что за спиной Алексея может стоять его сестра. Вот и не подослал убийц, не подумал, как ее нейтрализовать...
К чему?
С Хованским было уже переговорено и не раз, а потому как только весточка прилетела из дворца от Долгорукого, так сразу и направился старец к Ивану Хованскому.
Пусть стрельцов поднимает, кричит, что Милославские царя убили!!! Самое то для толпы — от злого семени и следа не останется!
* * *
Софья даже не особо удивилась, когда по двери ее спаленки загрохотали кулаки. Просто взлетела с кровати и откинула засов. И предстали перед ее глазами две девушки и молодой человек самого неприметного вида.
— Что случилось?
— Царь... кончается!
Молодой человек едва дышал, но был настроен решительно. Софья задохнулась, взялась рукой за горло.
Бунт?
На миг, лишь на единый миг она стала той взволнованной девчонкой, которая трепетала перед толпой... но это было давно!
Тогда ее спасли. Сейчас же...
Ей не пять лет!
А бунт... не допущу! Костьми лягу!!!
— Рассказывай. Ты кто, откуда... Девчонки, помогите сарафан натянуть! Да не тот летник, охотничий!
Софья метнулась за ширму. Парень свекольно побагровел, но приказ был ясен. И он принялся рассказывать.
Зовут его Андрейка, он на конюшне служит у государя, помощник конюха...
Как в гонцах оказался?
Нравится ему одна из служанок государыни, Полина. Красавица, умница, да и он ей, кажется, тоже по сердцу. А потому, когда прибежала она сегодня на конюшню и сказала, что он должен ехать в Дьяково, к царевне, повиновался он тотчас. Знал — просто так она не попросит.
А не просто...
Просила она сказать, что царь-де совсем плох, что смерть в гости ожидать надобно с часу на час, что недоброе у нее предчувствие... что-то черное затевается...
Свел коня, так что теперь вся надежда на государыню...
Софья кивнула. Уж что-что, а отмазать мальчишку она отмажет. К себе в Дьяково заберет, а коли не напрасно шум подняли девушки...
Глядишь, и конюхом станет при экспериментальном табуне.
— Ничего Полина передать мне не просила?
— Сказала, что иногда и в ночи малиновка поет. И все. А к чему то, государыня, и не понял я.
Зато Софья поняла. Такие фразы у них у всех были. Кодовые, заветные, и использовать их можно было в крайнем случае. Вот, как сейчас, показать, что взаправду все... Малиновкой они в школе Полю и прозвали — пела она звонко и чисто. И Поля знала — коли скажет она эти слова, царевна поймет. И придет.
— Звать тебя как?
— Андрейка. Воробьем прозвали.
Софья кивнула, появляясь из-за ширмы. Что-то непривычное было в ее облике сейчас, но Андрей так и не понял — что? Да и откуда ему разбираться в дамских модах?
Просто сарафан под летником был очень просторный, не стесняющий никаких действий, а сам летник сшит так, что скинуть его Софья могла в единый миг. Да и двигаться он так же не мешал. Рукава короткие, шелк тонкий, по подолу клинья вшиты, чтобы ноги свободно двигались, ни камней лишних, ничего.
Вроде бы и простое одеяние, но сам цвет какой...
Алый с золотом. Как царская одежа. На голову — венец. Простенький, но царевна ведь.
— Сонюшка!
Вбежала в светлицу царевна Анна. Софья посмотрела на нее остановившимися глазами.
— Тетя, кажется, царь кончается.
Тетка схватилась за горло, другой рукой вцепилась в дверной косяк. Софья подошла к ней, встряхнула.
— Не время! Тетя, найди мне пана Володыевского! Срочно!
Анна закивала и исчезла за дверью.
Софья вздохнула — и принялась отдавать приказания. Может, и преждевременные, да ведь потом их уже не отдашь. Поздно будет.
Погрузить, привезти, отправить гонца... да срочно!
Пан Ежи долго ждать себя не заставил. Даже в двери стучать не стал.
— Государыня...?
— Ежи, — Софья тоже не церемонилась. — Государь похоже, умирает. Выдвигай всех, кого можешь, к Москве, ежели бунт поднимется — идите к Кремлю. В бунтовщиков стрелять, давить их, на месте раскатывать, на заборах вешать — ты понял. И чем жестче, тем лучше. Потом все спишется, Богом клянусь, никто тебя тронуть не посмеет. Но что такое бунт — ты сам знаешь. Никому не уцелеть, на месте школы пустошь останется...
Ежи кивнул.
— А ты, государыня?
— А я вперед поскачу.
— Одна?
— Двоих с собой возьму...
— Невместно сие!
— Плевать!
Софья и сама удивилась, как из нее это вылезло, ан жива оказалась девчонка закалки девяностых годов.
— Ежи, бунт все спишет. А коли нет... Перед отцом я сама отвечу. На иконе клянусь...
Пан Володыевский и сомневаться не подумал. Будь на месте Софьи кто иной — не пошел бы. Но царевну он уже успел оценить, еще как успел. Эта ни кричать, ни плакать не станет. А вот выстрелить в лицо может. В упор.
И сокрушаться не о жизни человеческой будет, а о том, что ей кровью платье заляпало. И все же не спросить еще раз не мог.
— Вы уверены, государыня?
И наткнулся на тяжелый взгляд темных глаз. Уверенность? Нет. Сама смерть.
— Я сейчас в Москву. Там разберемся. Ежели от меня кто — тебе зеленую ленту покажут и приказ передадут, остальным не верь.
— Хорошо, государыня.
Ежи сорвался с места. Софья тоже ждать не стала.
На конюшню! И пусть коня седлают!
Да, пусть и кое-как, но верхом она ездила. Умела — и сейчас продержится в седле, что бы ни случилось. Пусть по-мужски, пусть не подобает, но в карете она черт знает когда в Москву поспеет! Казаки уже седлали для царевны коня, еще пару для ее спутниц — не одной же ехать...
Через пять минут на дороге только пыль столбом взметнулась. Царевна, две девицы с ней да десяток казаков — все наметом скакали к Москве, загоняя коней.
То самое шестое чувство, не покидавшее Соню в лихие девяностые, било внутри набатом.
Успеть!
Ус-петь, ус-петь...
Только бы успеть!!!
* * *
Любава сидела возле мужа, стискивая его холодную руку в своих горячих ладонях.
Неужели?
Как же теперь...
Мысли скакали испуганными зайцами. Было страшно, тоскливо и очень больно. Неужели этот человек уходит?
Рядом мелькали чьи-то лица, кто-то что-то говорил... женщина сосредоточилась.
Блюментрост с таким лицом, что смотреть не хочется — тут и горе, и осознание своей беспомощности, и ожидание наказания.
А еще Лукиан Кириллов — спрашивает что-то у нее...
Не стоит ли государю чин принять?
Значит...
Любава закивала, как марионетка. И еще крепче вцепилась в родную ладонь.
Пока еще теплую...
Господи, не забирай его у меня!!!
* * *
Тем временем Иван Хованский вел свой полк к Москве. А на площади...
— Горе! Идет великое горе! Царь наш кончается, а кто на трон сядет!? Алешка, который с басурманами породнился?! Сестру за католика выдал?! Загубит он веру православную, как есть, загубит!! Кукишом креститься будем!!!
Юродивый бесновался перед собором Василия Блаженного, плюя слюнями во все стороны. Собственно, не такой уж и юродивый, но надо же как-то 'зажечь' толпу? Не бунтовать ведь силами одних стрельцов?
Хотя и у них шла похожая пропаганда, только там упиралось на то, что Алексей Михайлович древние обычаи чтил, а Алексей Алексеевич глуп и стрельцов обязательно разгонит. Потому как не ценит опору трона и не уважает.
Люди подтягивались, слушали...
Но ежели у стрельцов остановить крикуна было некому, то здесь...
Чавк!
Гнилая репа обладает неплохими поражающими свойствами.
— Да кого мы слушаем! Этот крикун раньше у Матвеева слугой был!
Голос был звонким и ясным.
— Вот он языком своим царевича и поганит, изменник пакостный! Слово и дело государево!
Этого оказалось более чем достаточно. Народ начал расползаться, недовольно ворча. Но попасть под руки стрельцам никому не хотелось.
Стрельцы же сейчас были заняты.
Часть шла за Иваном Хованским, часть слушала и его сына Андрея, который обещал денег, вольности и славу. И уважение к стрелецким нуждам, а то как же!
Впрочем, не все.
Находились и те, кто по одному, по двое, тихонько выходили из толпы — и растворялись в московских переулках. Не все забыли, что такое честь. И сейчас тихо шли туда, где царя не предавали. К полкам Гордона, за город.
* * *
Ежи Володыевский собирал людей. Свой отряд, да те, кто школу охраняет, да часть учеников, да часть учителей — вот и вышло порядка четырех сотен. Мало, да лучше, чем ничего.
— Мы сейчас идем к Москве. Ждать приказа царевны. С царем неладное что-то, как бы худого не умыслили, — говорил пан коротко и по делу. А к чему рассусоливать?
— Ничего не бояться, если остановить попробуют — сразу не стрелять, только по моей команде.
Оговорка была серьезной. Уж чего другого, а пистолей в школе хватало. Ученики и тренировались с ними, а не с тяжелеными пищалями.
И выстрелить еще как могли!
— А коли на нас первыми нападут?
— Тогда все дозволяю, — решил Ежи.
— Стойте! Мы с вами!
Царевны Анна и Татьяна решительно спускались с крыльца. Какие там приличия, какие там пологи...
Брат умирает!
За ними поспешал протопоп Аввакум.
Ежи посмотрел на них долгим взглядом. Запер бы где-нибудь, но не запретишь ведь? Хоть и не место царевнам там, где власть меняется!
— Возок заложен, — донеслось со стороны конюшни.
Царевны направились туда. Анна поглядела на пана.
— Пан Ежи, для нашей охраны дозволяем любые действия.
Ежи кивнул. Он так и собирался поступить. Пану здесь было вполне неплохо, уютно, и позволять кому-то все разрушить? Ну уж дудки! И вдруг, ухмыльнувшись, он вспомнил слова царевны Софьи.
Война все спишет.
* * *
Для Любавы время остановилось. Шептал что-то духовник, причитал неподалеку Блюментрост... и только когда из уголка рта супруга потекла белая пена, а пальцы конвульсивно сжались, она очнулась.
— Алешенька!!!
Он уже не слушал и не видел.
Голубые глаза были широко распахнуты, но смотрели они куда-то вдаль. За пределы покоев.
— Алешенька!!!
Любава закричала, забилась... кто знает, что бы она сделала, но ее мигом перехватили сильные руки верных девиц.
— Тихо, государыня! Ну-ка, глотните...
Успокоительное Блюментрост по их просьбе сварил заранее. А то ж!
Государя уже не откачать — это он видел. А государыня... как бы дитя не потеряла! Так что обезумевшую от горя царицу перехватили и утащили за собой, не переставая вливать горький опийный настой. Вредно, да ладно уж! От одного раза беды не будет.
Выругался неслышно, едва шевеля губами, Ордин-Нащокин, черной гадюкой выскользнул из царских покоев Симеон.
Михайла выскользнул вслед за ним.
— Поднимай народ, пусть кричат Хованского на царство, — шепнул старец.
Лицо его заострилось, глаза мертвенно блестели в пламени свечи...
Михайла кивнул, хищно ухмыльнулся.
— У нас кольчуги под одеждой, ножи есть... еще как закричат!
Патриарх принялся креститься и молиться. Цепочкой потянулись бояре — целовать руки покойного. За этим никто и не заметил, как увели обеспамятевшую царицу. Впрочем, все понимали, что толку от нее сейчас не дождешься.
Слаба, от горя себя не помнит...
Куда ей что в руки взять? Да и одно слово — баба!
* * *
Симеон не был бы иезуитом, если бы не просчитывал многое наперед. Многое, да не все.
Избыть Романовых он решил еще до отъезда Алексея Алексеевича в полк — и последовательно проводил свое решение в жизнь.
Первое — Алексей Михайлович.
Стар, слаб... ну, с ним кончено. И даже замена ему найдена.
Второе — Алексей Алексеевич. Вот тут... Было, было несколько людей в войске, которое с ним шло, были они и у поляков в войске, но тут Симеон уже ничего сделать не мог — все решит война. Ежели сам сопляк не убережется — хорошо. Если убережется... ему помогут. Еще как помогут.
Но это сейчас от него не зависело. А что зависело?
Кремль и Дьяково.
Нельзя допустить, чтобы на трон сел Федька или Ванька Романов. Нет, никого из мужчин Романовых остаться не должно.
Да и Дьяково — выжечь там все до последней щепочки! Огню предать, всех трупами положить — и царевичей, и царевен — где это видано, чтобы девки из теремов невесть куда сбегали!?
Но на то послано уже полсотни верных людей.
Окружат незаметно, красного петуха пустят, возьмут в ножи... вот Володыевский... но и того издали снять можно. Для хорошего лучника — это не беда.
Хоть Сильвестр и рассказывал учителю об увиденном, да вот беда — видел он не так много. До конца ему не доверяли, вот и складывалась неполная картинка. Так и Симеон чуть заблуждался, когда полагал, что пяти десятков татей на все хватит.
Нет, так бы... ежели ночью, да врасплох застать, да всей кучей навалиться — тогда да.
Только вот в Дьяково давно уже никакого 'врасплох' не получилось бы. Но о том 'старец' не знал.
И потому удовлетворенно ставил галочку.
Дьяково — то да. Сожжем.
Кремль.
Вот тут...
Как сказал мудрый человек — убивайте всех, Бог узнает своих.
Разве что пару царевен оставить. Дуньку, Катьку там или Машку... Надо же придать смене власти легитимность.
А царица?
Молодой царевич Владимир?
Ну... зато он еще нагрешить не успел. Прямиком в рай попадет, так что это почти благодеяние. И вот это-то надобно самому проконтролировать. Ибо Хованский во многом пустомеля. Недоделает еще чего...
Надо, надо быть рядом, когда все начнется. И ежели что... яд всегда при нем. Вот кинжал... с оружием у старца были плохие отношения. Не сподобился. Но и яда хватит.
* * *
Софья летела к Москве, словно стрела, выпущенная из арбалета. Не становись на пути — пролетит насквозь и даже не застрянет!
А разум работал, словно мощный компьютер. Разум перебирал варианты, сравнивал, отбрасывал ненужное.
Болезнь? Нет, отец не жаловался. Да и известно было бы.
Умысел? Разве что...
Просто срок пришел?
Последнее очень вероятно. Только откуда такая тревога? Почему так свербит в пальцах и тянет запастись оружием?!
Своим предчувствиям Софья доверяла, отлично понимая — это не просто так. Что такое предчувствие? Это те обрывки, которые ты увидел, запомнил, не связал с чем-то, а они вцепились в подсознание. И требуют, приказывают не игнорировать их!
