— Судья не должен руководствоваться "справедливостью"... поскольку никто не знает, что же это такое. Хотя обращаться к чувству справедливости участников процесса, пострадавших или собственному — не возбраняется и даже приветствуется. Но — не за руководством, а за советом.
— Судья должен руководствоваться благом. Благоразумие — вот что должно быть его девизом.
— Чьим благом? Благом всех, кто заинтересован объективно или субъективно, осознанно или не осознанно, в судебном решении. Благом ныне живущих, благом будущих поколений... и благом памяти поколений прошлых. Ибо исключать из рассмотрения не живущие ныне поколения есть ошибка вульгарного механического мышления. Жизнь едина в своей истории как вперёд, так и назад.
— И наказание, и поощрение, и вообще — судебное решение, например, спора — должно исходить из блага всех и каждого. Как формальных участников процесса, так и любых потенциально заинтересованных лиц. Даже лишение жизни и чести — в определённых условиях может быть благом для лишаемого.
— Поэтому едва ли не главная задача суда — вовсе не "установление истины". И тем более — не "обеспечение соответствия закону". А максимально подробное описание своего видения блага, частного и общественного. И подробное описание — а каким образом данное судебное решение послужит указанному благу. Символ Фемиды не весы, а перо!
— Настоящий суд должен быть не счётно-решающим инструментом, а целой структурой практического воспитания и вразумления народа на имеющихся в жизни этого народа конфликтах и недоразумениях.
— В этом отношении английская прецедентная система изначально была приспособлена гораздо лучше континентальной. И хотя многие почему-то считают, что континентальная система права является прямым потомком Римского права, я не готов с этим согласиться. Скорее, Кодекс Наполеона, задавший образец структуры континентальной юриспруденции, есть потомок Кодекса Юстиниана и более ранних Императорских кодексов... А английская система — потомок более старой римской юридической практики, основанной на власти консулов, Сената и отдельных преторов. Власти, проявляемой не "вообще", а в конкретных случаях и по конкретным поводам.
— К сожалению, современная континентальная система права, принятая — надеюсь, пока что, и Россией, — более тяготеет к омертвляющей кодификации. К снятию социальной и гражданской ответственности судьи в пользу схоластического толкования текстов, буквы закона. Хотя понятие "духа закона" и не отменено, но по факту его стараются изжить в маргинальные области.
— Кстати, Верховный Суд, да и прочие суды... Почему они ограничены только наказанием? Почему они не поощряют и не утешают? Я полагаю, что судья, занятый лишь разбором дел и определением наказаний, как в уголовных, так и по сути в частных делах, скоро получит профессиональное искажение мысли и сознания. Для поощрения и утешения у суда должны быть ресурсы — это разумеется.
— И вот, товарищи... исходя из такого размышления общего характера... нужна ли нам Конституция как Документ? И как и кому надлежит пользоваться этим документом в практической жизни? Предлагаю взглянуть на эти вот дела, исходя из озвученных высоких потребностей.
... и Император подошёл к ящик-столику на колёсиках, на котором оказалась кипа дел о "неразумном погублении вверенных войск"...
30-го июня. Четверг.
В нашем наступлении произошла временная остановка на р. Стоходе вследствие необходимости пополнения больших потерь и недостатка в снарядах, особенно тяжелой артиллерии.
Днем прогулка была в то же место; не купался, т. к. сделалось свежее. В 6 час. поехали вдвоем в кинематогр., показывали франц. ленту — Verdun. Вечером окончил почти все залежавшееся.
М-да... куда смотрит цензура? На мой взгляд жителя XXI столетия — "Верден" есть совершенно антивоенный фильм. Но что порадовало — ослики там присутствовли во всём французском великолепии...
Интерлюдия. "Ушастая дивизия"
Салават ("Слава") Мухтузалиев. Кавалер медали "За ратный труд" и Георгиевского Креста. Штабс-капитан, 1935 год.
"На Ту Войну я попал под самый её конец, но зато — в самое горячее место. На Южный Фронт, он же в народе — Босфорский. Сам-то я, видите, росту небольшого, да и силушки богатырской маловато, хотя шустрый был всегда и озорной. И с образованием у меня тогда было всего-ничего. Неграмотный я тогда был, вот что. Понятно, что служить предстояло где-то даже не в пехоте, а в нестроевых частях, подай-принеси, в общем. Хотя я просился в разведку, мол — глазастый и яблоки хорошо воровать умею, везде пролезу! Но товарищ подпоручик из "покупателей" на меня усмехнулся и сказал, что мол, увижу-то увижу, пролезу-пролезу, а как докладывать буду? По-русски-то я уже хорошо говорил, но это по-деревенски хорошо, а у войны свой язык... Тут я себе слово и дал, учиться. Вот, теперь звёздочки на погонах!
В общем, определили меня в "ушастую дивизию". Это, конечно, было тогда обидное прозвище — пока мы себя не показали в деле. А вообще в армии почти нет частей, которые не могут себя показать. Есть, конечно, кашевары, коноводы, техники у самолётов — те, кому в бой вроде бы не идти. Но вот части — они все для боя. Иногда — для самого тяжёлого, когда по тебе стреляют почём зря — а ты ответить не можешь, потому что своё дело должен делать, важнейшее.
Ну, думаю, книжки все читали, почему дивизия "ушастая"? Молодцы! Хотя, конечно, даже в роте могли быть не только ослики-ишаки, но и кони, и волы. Всё зависело от предназначения — волы, к примеру, что тяжёлое волокли, но им-то работы было мало. Хотя кое-где для рокад они, скажем, тащили рельсы и шпалы. Потому что в горах везде класть рельсовый путь — неудобно и невыгодно. А кое-где в межгорных долинах приходится.
Ну и как воевали? Война, как Государь сказал, это важная мужская работа, где лучше пролить цистерну пота, чем стакан крови. Это точно, скажу я вам. Работа. Наша работа была — обеспечение тяжёлых пулемётных команд. Поэтому мы были всегда у переднего края, и охота на нас велась чуть ли не сильнее, чем на пулемётчиков. Потому что пулемётчик в бою — на него поохоться, ага! Он сам на кого хочешь поохотится, особенно в горах. Против пулемёта в бою — только артиллерия, или несколько других пулемётов. Ну, снайперы тоже, но там свои сложности. А против осликов можно с хворостиной... так, по крайней мере, сначала неприятелю казалось. Ну да мы это быстро разубедили.
Вот, собственно, я о медали-то и начинаю.
Нам тогда пришёл обычный приказ — передвинуться на пять вёрст левее, ближе к морю. Там наши с помощью кораблей прорвали фронт и надо было помочь им развить прорыв, прикрыть правый фланг. Для этого в горах лучше станкового "Максима" до сих пор, наверное, ничего нет. Но это я вам как штабс-капитан излагаю, а тогда я был рядовым, и нам особо обстановку не доводили. Хотя пулемётчики в то время уже много больше знали, и с нами, разумеется, поделились.
В общем, начиналось всё обыденно. Собрались, поклажу навьючили, команда "проводники вперёд, интервал семь метров", двинулись. Но, конечно, горные километры — совсем другое. В горах расстояние измеряют не километрами, а часами. Тем более что ослики и ишаки хоть и существенно превосходят автомобиль и даже коня по проходимости, но всё равно — не вертолёт.
...
Поручик Ольшинский, командовавший отрядом, был из "новых". Из тех, кто в четырнадцатом был срочно принят в юнкерское училище, когда кадровых повыбило первый раз, а армия возросла аж вчетверо. Из тех, кто выпустившись весной пятнадцатого, хлебнул по полной Великого Отступления, меся грязь Польши, поднимая пыль карпатских дорог и скрипя зубами на безответный грохот немецкой канонады. Которая повыбила кадровых вторично... Ольшинский был из тех, к кому солдаты обращались "ваше благородие" с особенным чувством, как-то подспудно делая ударение на "благородие"... хотя у поручика в роду, кроме легенд о каких-то полячках, привезённых то ли в восемьсот тридцатом, то ли в шестьдесят третьем, да не совсем русской фамилии, все были нижегородские мастеровые, сколько хватало памяти.
Ещё две звезды на погоны к лету шестнадцатого поручик получил больше от ума, хотя в представлении на досрочное производство и было написано о проявлении героизма и духа. Но за ум в начале войны производить стеснялись, а потом и вообще не до того стало... В общем, поручик был образцовым артельным Великой Войны, хотя о таком наименовании никто и не задумывался. А всё просто — Ольшинский по-отцовски заботился о солдатах, несмотря на свою молодость и бездетность. По-отцовски, как это было принято у крепких крестьян или потомственных, скажем, ижевских оружейников. Строго прививая уважение к работе. И солдаты отвечали ему — беспрекословным уважением.
И в этот раз, пользуясь наличием "лишних" непарнокопытных, образовавшихся ввиду частичной убыли пулемётных команд в предыдущих боях, поручик решил часть разведки пересадить на свободных осликов. Чтобы ноги не сбивали. Хотя приданная транспортная рота и имела на сей счёт особое мнение, она, вздохнув, оставила его при себе. В том числе и потому, что в глубине души ощущала решение поручика правильным и справедливым.
Именно то, что передовой отряд разведки совершенно не производил впечатления военной части, неожиданная встреча с полком (!) турецкой кавалерии, перебрасываемым для флангового удара по прорыву, оказалась столь спокойной... по первому времени. А ещё Ольшинский зачем-то (сердце-вещун?) усилил лёгкую разведку целым станковым пулемётом (!). Хотя, в общем, понять Ольшинского можно: горный рельеф не располагает к длительным и сложным маневрам, кто первый открыл серьёзный огонь — тот выиграл темп, тот смог выбрать и оседлать удачную позицию... как оно и получилось.
Командовавший разведкой зауряд-прапорщик со смешной фамилией Загребайло тоже воевал не первый год. Хотя так воевать ему ещё не приходилось, и что греха таить — нравилось. Патронов хватает, харч горячий и по расписанию, лезть на рожон и особо геройствовать — не велено, вместо "пуля-дур, штык молодец" в последнее время всё чаще поминали более приятное сердцу малоросса "огонь плюс маневр". Особенно в разведке.
Поэтому, пересекшись с походной колонной турок на острых курсах, как говорят моряки, Загребайло мгновенно скомандовал пулемётному расчёту занять ближайшую удобную позицию в полуверсте от места неожиданного рандеву, а сам с двумя рядовыми неспешно потрусил вверх, навстречу противнику. Но темп, разумеется, сильно сбавил и вообще начал изображать из себя задумчивого селянина-некомбатанта, решавшего непростую задачу — двигаться и далее по своим неотложным делам в компании аж двух кунаков, или ну его нафиг, и лучше обойти встреченных вояк стороной. Поскольку расстояние позволяло пока что не опасаться прицельных выстрелов.
Маршевая колонна конного полка, пусть и драгунского, пусть и в долине, а не в "настоящих" горах — это не степная лава, несущаяся намётом. Это настолько неспешная рысь, что многие лошади умудряются идти просто широким шагом. Семь вёрст в час — это предел...
Поэтому турки, утомлённые маршем и введённые в заблуждение медлительностью встреченного отряда, среагировали не сразу. Тем более что пулемётчиков заметить они не успели. Их командир, конечно, выделил десяток кавалеристов "для тормознуть и разобраться", но те тоже не собирались переходить в галоп, рискуя поломать коням ноги, а себе шеи. Так что до того момента, как Загребайло скомандовал "поворот фордевинд", прошло томительных две минуты. А до того момента, когда командир передовой сотни переговорил с проводником, удивлённый странным курсом улепётывания встречных "пейзан", когда он внял клятвенным уверениям проводника, что в той стороне дорог нет, и "шайтан знает, зачем эти люди туда направили своих ишаков", когда он решил объявить небольшой привал и выслать-таки вперёд разведку... В общим, у пулемётчиков Загребайлы было почти полчаса для того, чтобы выбрать позицию основную, запасную, фланговую, заградительную... и с помощью общеимперских заклинаний эти позиции кое-как оборудовать и замаскировать. Загребайло же успел за то же самое время не только направить в роту следующего вестового с докладом, но и раздать всему своему отряду ценных указаний, сводившихся, впрочем, к пожеланию тянуть время, сколько возможно, и следить за его, Загребайлы, стрельбой. Вот когда он выстрелит три патрона подряд, тогда — давать на всю Ивановскую.
Поэтому посланный вперёд в качестве разведки десяток драгун был обстрелян откуда-то сбоку просто из карабинов, потерь не понёс, развернулся и двинулся с докладом к основным силам. Оставив троих наблюдателей.
В результате, к тому моменту, как помянувшие шайтана и Аллаха турецкие драгуны, спешившись, начали осторожно прощупывать позиции русских, Загребайло уже получил от поручика Ольшинского с вестовым а) часы и б) наказ придержать османов час, а лучше — два. Но людей зря не класть и на рожон не лезть.
Загребайло честно засёк время, по-хохляцки списав десяток минут на путь вестового — здраво рассудив, что господин поручик начал принимать свои меры и велел считать время с момента отдачи приказа вестовому, а не с момента доставки оного приказа до зауряд-прапорщика. Так что держать османов можно было "всего" пятьдесят минут. А если повезёт — тогда сто десять...
* * *
Завещание Николая Великого
Все таблетки подъедены, все процессы запущены,
Тишина на фронтах войны, думцы все на каникулах...
Что бы такое придумать интернационально-русское в пичку американской жевательной резинке? Семечки или сухарики?
После нескольких недель гонки, как обычно бывает в хорошо стартовавшем проекте, образовалось некоторое затишье "на самом верху". Всё среднее звено радостно скипидарит нижестоящих, нижестоящие, покряхтывая, впрягаются. Окончательно убедившись, что недоразумений больше не будет и сманеврировать "на поспать" между указаниями разнородных начальников не получится... Организационный оргазм!
Здесь, в этой точке, главное что? Главное — не суетиться! Не фонтанировать новыми идеями, не дёргать исполнителей отчётами... по-максимуму контролируя всеми возможными недрёманными и незаметными очами. В семь, что называется, глаз.
Параллельно желательно помечтать и построить планы на будущее. На "после проекта". Подобрать, согласно классике управления, новые вершины на покорение, чтобы не оказаться неожиданно на точке, откуда путь только вниз.
... Всех лет жизни нашей — семьдесят... А точную ссылку подсказал Николай Александрович. Вообще, после того случая с Распутиным он ещё более отпустил доверие ко мне, если можно так выразиться на великом и могучем. А если нельзя — пусть будет неологизм.
Наверное, он решил, что я искренне верую. Лично я в этом совсем не уверен, но как-то так получается, что пока что мои действия находились в соответствии с его представлениями о евангельском поведении. Да и общедоступные реплики мои со ссылками на Святые Слова он оценивал как "к месту и без богохульства". Единственный пункт, на котором мы запинались, был относительно "союзников". Но моему уму, изощрённому политкорректностями, было очень просто разъяснить примат общечеловеческих ценностей над частными интересами Пуанкаре или Элтона Джона. То есть, пардон, Ллойд-Джорджа.
