Один человек и один город

— Вы о чем?

— Девочка не просто верит в колдовство или, говоря мягче, сверхъестественные и необъяснимые вещи, как это делают многие дети, подростки, да и взрослые. Она уверяет, что слышит голоса.

— Лоа. Она называла их 'лоа'.

— Да как ни назови... Суть не меняется. Я потороплюсь, если объявлю ее блаженной, но уверен, что когда-нибудь так и случится. А до тех пор Лилис нуждается в участии. В чуткости, заботе, доброте. Неважно, что она творит, какие неудобства способна доставить, нужно быть снисходительным и внимательным. Каждую минуту. Всегда.

То, что у девчонки не все в порядке с головой, я уже понял. Давным-давно. Пока шалости, правда, были вполне безобидными. До прихода в полицейское управление. Ухватилась за первое попавшееся происшествие, чтобы найти подтверждение своей 'исключительности'. Хорошо же ее мама воспитала! И кстати, падре-то куда смотрел? Все это корректируется в юном возрасте и вполне успешно. Прошляпил? Не решился вмешаться? Странно. Как меня прогнать из собора, так сразу и грозность нашлась, и сила. А перед маленькой девочкой спасовал?

— Смотрю, вы не слушаете... И почему я вам все это рассказываю?

Хочешь переложить груз на чужие плечи, вот почему. Тяжеловат крест оказался, да? Ладно, пусть так. Я особо деликатничать не буду. В крайнем случае, выпорю.

— Может быть, потому что я — ее мужчина?

— Она так сказала?

— Она все время так говорит.

Падре сдавил подбородок пальцами.

— Это хорошо.

— Для кого?

— Для девочки, в первую очередь. Она избрала вас опорой. Надежной частью мира. Неизменной. Спасительной.

— Звучит не особо обнадеживающе.

— Как и принятие на себя любой ответственности. Лилис Сапатеро доверяет вам.

— Скорее, считает своей собственностью.

— Своим близким окружением, — поправил падре. — Точно так же она относилась бы к каждому из друзей.

— Которых у нее нет.

— Которых нет... Это жутчайшая несправедливость на свете, когда ребенок оказывается отрезан от общества. В силу физических или умственных недугов, из-за упрямства родителей, по иным, подчас нелепым причинам. Для такого человека, когда он вынужден покинуть свою раковину, жизнь становится сродни прогулке по минному полю.

— Я бы не сказал, что девчонка чего-то боится. Скорее наоборот, боятся как раз все вокруг.

— Страшиться — удел сомневающихся. Свет рассеивает все страхи.

— Значит, яркий фонарик ей однажды достался.

Падре Мигель укоризненно качнул головой и обратился к кому-то за дверью, повышая голос:

— С божьей помощью, я составил свое мнение. Можно продолжать.

* * *

Процессия, торжественно вошедшая в камеру, оказалась немногочисленной. Собственно, лица были все те же: команданте, мой следователь и две, эээ... колдуньи.

Честно говоря, я в равной степени сомневался насчет обеих. Просто чернокожая, в силу возраста и приобретенного жизненного опыта, производила большее впечатление. По крайней мере, внушала к себе уважение плавностью движений и спокойствием. Внутренним, которое, как ни странно, всегда явственнее и заметнее внешнего. Помню, у меня в ежедневнике была пара-тройка контактов на этот счет. Тренинги по эмоциональной устойчивости и все такое. И я даже побывал на вводных занятиях. Чтобы решить, какой из шарлатанов больше заслуживает платы за свои фокусы. М-да...

— Нужно что-то еще? Для вашей работы, сеньорита, — уточнил Сильва, обращаясь к девчонке на удивление почтительно.

Потешается? Да нет, вроде не похоже. Начальник управления, все-таки, человек не в том статусе, чтобы развлекаться, насмехаясь над бесправными и беззащитными. У него в подчинении целая куча куда более забавных мишеней. А главное, ни одна из них слова поперек не скажет. Наоборот, натужно посмеется вместе с команданте.

Лил не стала отвечать. Не разжала стиснутые до синевы губы, только мотнула головой. Отрицательно. Ну и слава Господу! Если бы в камеру внесли какие-нибудь погремушки, ленточки, бусики, палочки и прочую бессмысленную дребедень, боюсь, сохранять вежливую заинтересованность было бы трудно всем присутствующим. Мне уж точно.

— Итак?

— Не торопите ее, сеньор, — тихо попросила чернокожая Мари. — Осталось самое малое и ритуала. И самое важное.

— Хотите сказать, все, что нам продемонстрировали ранее, всего лишь...

— Тссс! Проявите еще немного уважения. Совсем немного.

Сильва пожал плечами, но коснулся рта кончиками пальцев, показывая: все, согласен, буду нем, как рыба. Остальные и до того молчали, а когда девчонка шагнула ко мне, так и вовсе затаили дыхание.

Не знаю, какой ерундой Лил занималась целые сутки, но явно не спала: кожа вокруг глаз казалась совсем серой. Комплект одежды тоже был прежним. И слишком легкомысленным для намечающегося представления. Ничего не имею против народных традиций и связанной с ними театрализации всяческих бытовых ситуаций, но право, если уж речь зашла о колдовстве, можно было внешнюю атрибутику хоть обозначить? Например, накинуть на плечи девчонке такую же хламиду, в какой щеголяла ее наставница. Прочитать молитву или абракадабру, символизирующую заклинание. Сделать пасс руками. А так получается, она просто подойдет ко мне и... И что-то случится?

Лил остановилась. На приличном расстоянии: не дотянуться. Подняла голову и уставилась на меня. Не моргая. Глаза в глаза.

Поймав ее взгляд, кстати, вполне можно было поверить в нечто сверхъестественное. На несколько секунд.

Крепкий кофе. Не только что заваренный, а уже успевший постоять. Слегка остывший, сбросивший пенку и обнаживший свою глубину. Не ту, что прячется на дне чашки. Другую. Где-то под ней. Под блюдцем. Даже под столиком. Может, в области пола? Нет, еще дальше...

Взмах ресниц, и все, нет больше кофе. Остался только карий взгляд, напряженный и вопросительный.

Я что-то должен сказать? Сделать? Упасть на пол и забиться в конвульсиях? Вряд ли, потому что все остальные смотрят на меня с интересом, но явно без опасений, что случится нечто, угрожающее жизни и здоровью. Значит, планировался какой-то простой фокус. Что-то вроде гипноза? Хорошо. Но почему она всего лишь молчит и смотрит? Пусть озвучит задание, даст приказ, вот тогда и оценим силу заявленного колдовства.

Ну же! Только не говори, что струсила в последний момент. Не поверю.

Еще взмах. Один, другой, третий. Мелко-мелко задрожавшие ресницы, между которыми вдруг заблестели...

Слезы?

Дверь камеры оставалась открытой, и наверное, только поэтому Лил удалось выбежать вон: не думаю, что ее глаза, залитые соленой водой, что-то могли видеть в этот момент. Следом, кстати, никто не отправился. Ни падре, так трогательно, почти душераздирающе рассказывавший мне о нелегкой девичьей судьбе, ни величавая мамбо. Пожалуй, проводил девчонку взглядом один только Гарсия. На всякий случай.

— Что скажете? — первым общее молчание нарушил команданте.

Можно было не гадать, кому задан вопрос. Одной-единственной персоне изо всех нас. Той, которая хоть что-то должна была понимать в случившемся. Или хотя бы притвориться, что понимает.

— Порадуете нас или огорчите?

— А что бы вам хотелось услышать, сеньор?

— Собственно, правду. Ничего, кроме правды, ведь мы собрались здесь именно за этим.

Мари ла Кру мягко улыбнулась:

— Правда состоит в том, что никто не добился своей цели. Кроме, разве что, этого молодого человека: он хотел помочь девушке, попавшей в затруднительное положение, и помог. Что заслуживает уважения.

— О каких целях вы говорите? Мы хотели лишь...

— Вы, сеньор, хотели увидеть чудо. Или, на крайний случай, чудесный спектакль. Ваш подчиненный надеялся, что увиденное подарит вам немного больше веры. Я желала убедиться в силе девочки, святой отец...

— Позвольте мне сохранить мою цель в тайне, — подал голос падре Мигель. — Могу только чистосердечно подтвердить: да, то, на что я рассчитывал, тоже не случилось.

— Кто у нас остался? Девочка. Но думаю, ее даже не надо спрашивать о результате. Мы все видели слезы, сеньоры. Это самый искренний и правдивый ответ.

Сильва, кивавший каждому слову чернокожей мамбо, признал:

— Вы правы. Никто не получил желаемого. И пожалуй, это справедливо. Как считаете, падре?

— Все в руках божьих.

— Вне всякого сомнения, вне всякого... — осенил себя крестом команданте. — Что ж, никого не смею задерживать.

Вышел он первым. Как полагается самой важной персоне. Гарсия потянулся следом и вздрогнул, услышав мое:

— Шеф! Насчет справки...

— Будет тебе справка. Все будет.

— Так я сейчас зайду?

В ответ, уже из-за порога, раздалось что-то малоразборчивое, но вселяющее надежду на получение нужного документа.

Падре на прощание перекрестил меня, уж не знаю, зачем, и тоже ушел. Последней к выходу двинулась Мари ла Кру, и поскольку теперь уж точно было ясно, что по доброй воле никто не будет ничего рассказывать, пришлось заступить ей дорогу.

— Вам что-то требуется, молодой человек?

— Информация.

— И какая же?

— Вы всех нас, и себя в том числе, замечательно разложили по полочкам, но не сказали главного. Мне, по крайней мере.

— И что же, по-вашему, главное?

— То, из-за чего все и затевалось. Колдовство.

— Оно не состоялось, — улыбнулась мамбо.

— Отлично. Но я могу узнать, что произошло бы, если бы...

Ее улыбка стала шире. Обнажила ослепительно-белые, особенно на фоне такой кожи, зубы.

— Или вы хотите, чтобы я спросил у Лил? Вряд ли это поможет ей поскорее успокоиться.

— А знаете, пусть будет именно так. Спросите. Либо это убьет девочку, либо заставит родиться заново. Для новой жизни.

Поскольку я не двигался с места, ей пришлось меня обойти. Давая понять, что продолжения беседы не будет.

Справку мне выписали в рекордные сроки: Гарсия сунул мне бумажку с ярко-синей печатью еще на полпути к выходу из общего зала. И тут же убрался восвояси под улюлюканье коллег, уже наверняка посвященных во все подробности только что завершившейся истории.

Солнце на небе подползало к обеду. То есть, к зениту. Жарило вовсю. Укрыться от палящих лучей можно было только в тени парковых кустов, да и то весьма условно. И уж точно никто бы не обезумел настолько, чтобы выходить на самый солнцепек, пусть и к фонтану: водяная пыль слегка освежала кожу, но для защиты требовалось что-то поматериальнее. Особенно маленькой фигурке, присевшей у мраморного бортика. Ага, прямо голыми коленями в острую каменную крошку.

— Тебе не больно?

Попытка быть вежливым прошла без внимания.

— Ну не получилось, и ладно. Чего переживать?

Ноль эмоций. Смотрит куда-то в переплетение струй. Но хоть не плачет. Или просто в брызгах, оседающих на ее лице, не разобрать слез?

— А что вообще должно было получиться, кстати?

Ага, теперь все четко: брызги налево, слезы направо. Целый поток.

— Да хватит уже!

И платка-то под рукой нет... Придется пожертвовать рубашкой: утереть чумазую мордочку. В смысле, загорелую от природы.

— Есть смысл рыдать-то? Мир же не рухнул. Вон, стоит себе, такой же, как раньше, сама посмотри.

— Мир...

Первое слово за весь день. Наш совместный.

— Стоит...

— И будет стоять, можешь мне поверить. Потому что ему все наши слезы до одного...

— Этот мир пусть делает, что захочет. А мой... мой... Моего мира больше нет!

Новый поток слез. Чуть послабее, ну да и рубашка у меня не безразмерная.

— Можешь объяснить толком? Только учти, еще одного взрыва рыданий я терпеть не буду. Уйду и больше ничего спрашивать не стану.

— Не уходи.

Сказала еле слышно, зато за штанину уцепилась не хуже краба.

— Значит, поговорим?

Кивнула. В паузе между сморканиями. Интересно, кто стирать-то будет?

— Я уже понял: твои планы полетели ко всем чертям. Что бы ты ни планировала. И хотя сейчас уже почти бессмысленно это знать, с другой стороны, и тайну хранить больше не нужно. Что ты хотела сделать? В смысле, наколдовать?

Бурчание. Куда-то вниз, в песок.

— Не слышу.

Еще несколько слов, по-прежнему неразборчивых.

— Нет, так дело не пойдет!

Она легкая. Чуть тяжелее Генри, если сравнивать. И поднять ее за талию так же легко. Только приходится держать, чтобы снова не осела вниз.

— Вот, теперь можешь говорить.

— Ты должен был...

Ага, значит, подобие гипноза намечалось. В принципе, изо всех фокусов самый реальный. И беспроигрышный. Если получается.

— В меня...

Странное построение фразы. Настораживающее.

— Влюбиться...

Она говорила все тише и тише, так что последнее слово пришлось наполовину угадывать, а не слушать. Может, поэтому долгожданный ответ и показался мне настолько нелепым?

— Только и всего?

— Однажды и на всю жизнь!

Чуточку обиделась? Зато вроде больше не плачет.

— Разве любовь можно наколдовать? Возьми любую сказку, и она докажет тебе обратное. Чудо настоящей любви всегда рушит все чары.

— Сказки это сказки! Чудес в жизни не бывает!

— А колдовство бывает?

— Да!

Идиотская позиция. Главное, не предполагающая осмысленной дискуссии.

— Ладно. Значит, ты хотела заколдовать меня, чтобы я в тебя влюбился. Допустим. И ты была уверена, что все получится?

Гордо отвернулась.

— Тем не менее, я сейчас стою перед тобой и в сфере чувств изменений не ощущаю. Какой вывод будем делать? Очень простой: никакого колдовства не существует.

— Существует! Просто у меня... просто...

Последний заряд слез был совсем слабым. Как раз на рукав рубашки.

— Просто я...

— Та еще колдунья. Правильно?

Опустила взгляд.

— И в чем трагедия? Никто даже не улыбнулся, если хочешь знать. А могли бы освистать, и это было бы намного больнее.

— Пусть свищут. Пусть смеются. Это все уже не важно.

— А что важно?

— Я слышала их. Лоа. Можешь говорить все, что хочешь, но они были рядом. Были со мной все эти годы, а сегодня... Промолчали. Сегодня, когда были нужны, как никогда...

— Наверное, у них нашлись другие дела. Более важные.

— Просто промолчали. Они слышали мою просьбу. Я знаю, что слышали!

А уж я сколько просил. И не духов каких-то. Самого главного. Того, кто их всех сотворил. И тоже уверен, что каждое мое слово донеслось до Его ушей. Правда, не могу сказать, что в ответ промолчали. Ответили, и еще как! Примерно в том же стиле, как ни печально.

— Не помогли — их проблемы. Забудь. Если ты им нужна, еще сами придут и попросят.

Господи, что я несу?! Хотел же наоборот. Немного действенной шоковой терапии Лил не помешало бы. Совсем чуть-чу...

А ведь мамбо на это и рассчитывала. Когда не стала отвечать на мой вопрос. Отправила меня к зареванной девчонке, уверенная, что я не буду никого щадить. Занятная забота о воспитаннице, нечего сказать!

— Придут?

— Ну, прилетят. Понятия не имею, как они передвигаются.

— И попросят?

М-да, момент упущен. Дождаться нового? Да ну, к черту! Голову и так уже напекло.

— Придут, не придут — их дело, я уже сказал. А вот мы точно сейчас пойдем.