Сгоревшие сказки

Шли годы. Луна выросла в прекрасную и очень любознательную девушку: она часто ускользала из дворца на прогулку вместе с Кипом, сыном чёрной кошки и белого кота. Он жил в королевской семье и ни в чём не нуждался — императрица держала своё слово. Ни в чём, кроме, может быть, компании юной принцессы.

Однажды любопытство Луны привело её к тропинке, которая вела вдоль ручья, стекающего с крутых стен, окружающих сад Жёлтого императора. Принцесса запахнула плащ и ступила на тропу, но Кип выскочил перед ней и преградил дорогу.

— Моя матушка перед своей смертью предсказала, что в тени Небесной горы вас ждут ужасные испытания.

Принцесса нахмурилась, но всё же продолжила путь, несмотря на то, что кот вился у неё под ногами, пытаясь остановить. Её не пугали опасности. Уже давно она искала настоящие приключения, о которых читала только в книгах, но до сей поры ей ни одного не попадалось.

Деревья по обе стороны от тропы становились всё выше, птиц — всё меньше, и даже Кип стал двигаться ещё бесшумнее и совсем не урчал. Вскоре принцесса и кот вышли к тому месту, где ручей превращался в небольшой водопад. Уставшая луна присела на траву, разулась и окунула ноющие ноги в холодную воду. Вдруг девушка закричала, а пена у водопада окрасилась красным. Кип бросился на подмогу и оттащил принцессу подальше от ручья, схватившись зубами за подол платья.

У прекрасной Луны больше не было её маленьких ступней, гордости всего царства: ноги её заканчивались кровавыми обрубками. Через пару часов не стало у Луны и жизни. Похоже, укус твари, жившей в ручье, был ядовитым. Заплакал Кип, как умеют плакать только кошки.

Принцесса вернулась во дворец без кота, который всегда её сопровождал. Императрица долго убивалась, что не смогла сдержать слово, данное чёрной кошке. А Луна иногда мурчала во сне. Ну да что с того.

Как видишь, родиться кошкой — не страшно. Страшно родиться безмозглым идиотом, лезущим навстречу опасности.

Я знал эту чёрную кошку. Однажды она и мне сделала предсказание — хотя какое у меня может быть будущее, а?

Она сказала, что придёт проклятый час, когда вопьётся мне в руку... в лапу... или в душу... не упомнить... Пусть будет в руку. Вопьётся туда заноза и засядет так глубоко, что даже сможет изменить меня. Меня, великого и неповторимого!

В чём-то эта кошка была права. Однажды я действительно наступил на не до конца сгоревшую доску и потом неделю прихрамывал. В этом самом дворце. А после... после я только рисовал.

О, а вот эта кошка! Эта, которая спит в орхидеях — она одна из моих любимых. У нас схожие имена, и она такая же выдумщица.

Я расскажу тебе и о ней, о да. Расскажу, пока делаю небольшой надрез... А ты не дергайся. Не дергайся! Всего лишь мааааленькая ранка. А сколько чернил у меня будет!

Слушай. Слушай и не скули.

История о сердце

Волосы у Бай Джу были светлее лунного сияния, а глаза — как два изумруда. Руки её были такими тонкими, что сквозь них можно было увидать свою смерть. А ещё Бай Джу на самом деле не существовало. Была только её видимость, для каждого — своя.

Посмотрим художник — и видит идеальную для себя модель. Ну и что, что у неё вместо человеческой головы кошачья? Посмотрит охотник — и вот она, белоснежная пантера, о шкуре которой он мечтал всю свою жизнь. Посмотрит счастливый человек — и не увидит ничего.

Бай Джу любила прикидываться чужими возлюбленными, чтобы получить удовольствие. Любила превращаться в давно потерянных родных, чтобы вызвать слёзы счастья, а потом опять исчезнуть — и разбить уже разбитые сердца. Она любила претвориться путеводной звездной или огнём маяка, чтобы потерявшиеся путники следовали за ней, а после умерли вместе с пылающей надеждой в груди.

Бай Джу была жестокой.

Однажды она завела в непроходимые топкие болота возлюблённого Кошачьей ведьмы. И ведьма разыскала Бай Джу и прокляла её страшным проклятием: жить во дворце с дырявой крышей и носить свою белую кошачью голову в руках до тех пор, пока не объявится кто-нибудь, способный полюбить безголовое чудовище.

Многие приходили с той поры к Бай Джу во дворец. Бедные и богатые, искавшие славы и искавшие диковинок, любители острых ощущений и беглецы: всех встречала тишина и безмолвные зеркала. Бай Джу умерила свой пыл, разговаривала с каждым терпеливо — и каждому дарила кусочек своего сердца.

Конечно, ни один из них не ответил ей взаимностью. Стоило только увидеть её, с головой белой кошки в руках, чудовище в красивом платье — и все убегали прочь, в темноту, к теням и опасностям.

Настал день, когда от сердца Бай Джу осталось так мало, что этого едва хватило бы, чтобы влюбиться с первого взгляда.

И тогда в её дом постучался Кошачий король.

Он пришёл издалека, сказал, что охотиться за одной ведьмой, и попросился на ночлег.

Бай Джу впустила охотника на демонов в дом и нашла в себе силы поговорить с ним. Он отвечал вежливо, был приветлив, и у Бай Джу появилась надежда.

Она вышла к нему утром, в белом платье и с головой белой кошки в руках, которая немигающим взглядом изумрудных глаз смотрела на охотника с мольбой.

И Кошачий король сделал то, что должен: обнажил клинок и избавил мир от Белой кошки. Ведь она и была тем демоном, за жизнью которого его послал королевский двор на этот раз.

Но последний кусочек сердца Бай Джу Кошачий король сохранил — как доказательство того, что у душегубов вообще есть сердце.

3.

Чужие воспоминания резанули по глазам, как лезвия. Это было больнее, чем поглощать Закон Голода, больнее, чем падать с огромной высоты, даже больнее, чем некоторые человеческие мысли... Это была бездна, в которую Феникс изо всех сил старался не провалиться.

...В императорском дворце куча гостей: повсюду расшитые жемчугами и золотом шелка, серебряные кисточки, нефритовые подвески. Покрытые белилами и румянами лица, искусные маски, украшенные драгоценными камнями. И, ослепительнее остальных — император и императрица. В его чёрные волосы вплетены жёлтые нити, словно он сам Хуань-ди, в косе его спутницы — чёрный жемчуг, словно она дочь морского царя. Она привстаёт на цыпочки, шепчет что-то в бороду Шаня, своего супруга, и он улыбается ей, Юнь-Тири, самой прекрасной девушке на свете.

Фэнхуан замирает на месте.

В его руках — волшебный камень, который должен исцелить императора. Камень, который он выдрал из мёртвой плоти цилина, превратившегося в демона божества. Камень, ради которого Фэнхуан прошёл половину страны пешком. Камень, из-за которого божественная птица, предвестник счастья — нет, просто друг императора, друг, который хотел помочь — лишился крыльев. Лишился целого неба ради чужой жизни.

Жизни, которой на самом деле ничего не грозит.

В глазах императора отражается непонимание, когда он замечает оборванца — кто посмел пустить нищего в королевский зал? А потом он узнаёт. Узнаёт, и в его глазах появляется страх.

После — жалость, когда император понимает, что от фэнхуановских крыльев остались рваные раны, кусочки костей и парочка облезлых перьев.

А ещё — раскаяние, такое глубокое, что в нём утонули бы все лживые слова его супруги. Но этого Фэнхуан уже не замечает. Всё, что он видит — вина на лице друга и торжество на лице его супруги.

Всё, что он помнит — огонь, который больше нет нужды сдерживать. Он шумит, трещит, ревёт, проглатывает людские крики и их жизни.

А потом и самого Фэнхуана...

Его возвращают руки и голос. Холодные пальцы, прижатые к вискам, успокаивающие пламя воспоминаний. Как глоток воды. Как напоминание.

Это не твои воспоминания, Феникс. Твои не похожи на человеческие, сплетённые с болью, с чувствами, с ужасами и потерями. Твои — стабильные и ничего не значащие. Ведь так?

Голос тоже кажется холодным — как ручей в ноябрьском лесу. Кажется, он говорит что-то важное. Или повторяет имя. Или шепчет какую-то околесицу. Главное — сосредоточиться и не провалиться снова. А ещё — вытянуть вслед за собой Фэнхуана, обратно в снежный сон, к Сломанным Законам. Туда, где всё хорошо.

Феникс хватал ртом воздух, как задыхающаяся на берегу рыба. Это была паника, это был ужас — и Кай не знал толком, что делать. Он узнал это место, хоть и был здесь всего один раз, за Дверью, за которую не должен был заходить, в воспоминаниях, которые ни он, ни Вера не имели права видеть.

Из всех Дверей им должна была попасться именно эта.

Мир был несправедливым местом.

Когда взгляд Феникса сделался более осмысленным, перед ними появился огромный белый тигр. Его глаза горели ледяной яростью, под его лапами трескалась земля, а когти оставляли на камнях глубокие борозды. Он бил хвостом по бокам, готовился к прыжку...

И Феникс вдруг почувствовал его, здешний Закон. Он бился в унисон с хвостом тигра, он тихо рычал и грозил самым страшным из того, что только можно представить.

Но вокруг него всё ещё пылал императорский дворец и его гости. Вокруг него всё ещё бушевал его собственный огонь, злобный, кусачий, бордовой-красный, почти чёрный...

Когда он отключился, Фэнхуан не занял его место. Последним, что он видел, были слезящиеся голубые глаза Кая, который пытался сделать хоть какую-нибудь ледяную преграду, но лёд таял, не успевая даже принять нужную форму.

Дым горчил во рту и забирал так необходимый для дыхания воздух, а ещё заставлял плакать, хотя для того не было никакой причины. Феникс и раньше видел, как умирают люди, Не целый дворец разом, и не по его собственной вине, но всё же...

Он моргнул. Зрение никак не желало сфокусироваться, а голова — подниматься со шлакового пола. Лежать было удобно. Был ли смысл вообще дёргаться?

Он видел фигуру огромного белого тигра, расплывчатую и всё равно впечатляющую. Он видел, как опускается мохнатая голова и как усеянная клыками пасть смыкается на тёмном пальто и тащит его вверх. Белые волосы Кая, неровные, спутавшиеся, покрытые сажей, качнулись. Феникс вдруг вспомнил, что он затягивал их в пучок, хотя несколько прядей всё равно не желали лежать, как следует. С чего же они опять распустились?

Тяжесть собственных век показалась Фениксу чудовищной. Он моргнул — тигр повернулся. В его пасти безвольно висел Ключник. Как деревянная кукла на гвозде в фургончике у владельца театра. Как котёнок, которого мама за шкирку тащит домой.

Феникс моргнул ещё раз, и, когда в следующий раз открыл глаза, они были жёлтыми, как солнечный свет.

Тигр развернулся и огромными прыжками помчался в тень.

Фэнхуан на бегу распахнул крылья, нога зацепилась за кусок мрамора, он рухнул вниз, подняв тучи пыли и подмяв под себя одно крыло.

Белый тигр скрылся в тенях.

Фэнхуан остался лежать в руинах дворца, когда-то принадлежавшего его другу.

* * *

Не спи. Здесь холодно. Здесь всегда холодно, потому что это моя страна. Я здесь за всё отвечаю.

Я открываю врата и чищу их. Я берегу тени, которые сюда приходят. Я и кошек рисую. Кошки греют мёртвых, если им захочется.

Не спи — замёрзнешь.

Какой мне прок от твоей крови, если она замёрзнет? Живая, совсем недавно текущая по венам — вот что мне нужно. Такая, какой я мог бы похвалиться перед соседями.

Не спи. Не спи. Лучше — послушай.

История о белом тигре

Многие искали белого тигра.

Они шли тропами мёртвых, петляющими и прямыми, вымощенными нефритовой плиткой и черепами грешников — но это были не те тропы. Они шли дворцовыми дорожками, по краям которых росли причудливые кустарники и плодоносящие деревья — но это были не те дорожки, Они плыли: на лодках и просто так. Они скакали на лошадях. Они ехали в каретах.

Все они, в конце концов, нашли огромного белого тигра, каждый — в своё время. И это было последним, что они сделали в своей жизни.

Говорят, он живёт на Западе, в руинах императорского дворца. И нет туда дороги никому из живых.

Дворец этот найти, конечно, не проблема. Проблема в другом — найти нужную его сторону.

У всего есть тень. И обычно в тенях живут тигры.

Конечно, бывают исключения. У кого-то в тенях живут крокодилы. Или змеи. Или волки. У особо везучих — драконы. У некоторых — пауки. Даже если так, место для тигра, даже самого небольшого, всегда найдётся.

Белый тигр жил в тени императорского дворца, в котором однажды, давным-давно, сгорел император, и его жена, и весь его двор. Говорят, то была кара богов за обман, предательство и праздную жизнь. Говорят, император не любил платить по счетам. Говорят, император женился на злобной девице: она была самой прекрасной на свете, но из уст её лился яд.

Тигру нравилось, что во дворце так пусто. Обычно после людей остаются их тени, но огонь того пожара был так силён, что расплавил и тени. Воистину божественный то был огонь.

Однажды тигру сделалось так скучно, что он перестал выходить из дворца: бродил там, прислушивался к крикам, раздающимся из прошлого, и медленно, очень медленно сходил с ума. У всех тигров иммунитет к любым болезням — к безумию, в том числе. Но пришёл день, когда белый тигр скинул свою полосатую шкуру, вытянулся во весь человеческий рост и присел у стены, нетерпеливо размахивая хвостом. На стенах дворца кое-где остались следы от гобеленов, от прекрасной росписи и былого величия. И тогда тигр взял непривычными пальцами мел, который притащил накануне, и принялся рисовать.

Он рисовал кошек. Больших и малых, толстых и тонких, пушистых и голых. Всяких, какие только в голову придут.

И чем больше рисовал, тем меньше выходил из дворца.

Без белого тигра наступил на земле хаос. Тени толпились у границы, не зная, куда идти. Живые видели мёртвых, разгуливающих по полям. А потом по мосту, построенному из костей гигантского яка, пришли сотни тысяч кошек. Злобных и мстительных, мурчащих и рычащих, с одним хвостом, с девятью хвостами или вовсе без хвоста. Одни оборачивались людьми и завлекали в тёмные подворотни доверчивых прохожих. Другие превращались в шкатулки, гребни и красивые безделушки, чтобы вытягивать из подобравших девушек их красоту и тепло. Третьи надевали полосатые шкуры и претворялись белым тигром, чтобы тени мёртвых шли за ними в огненные земли или земли ледяные и никогда не обрели покой.

Белый тигр рисовал и рисовал. Мелом, углём и чернилами. Красками. А однажды, когда захотел поесть и отправился на охоту в живой мир — кровью.

Кровь — те же чернила. Как кровь дарит подвижность и тепло живым существам, так чернила дают жизнь историям и картинам.

С тех пор не рисовал тигр ничем, кроме крови.

Он испробовал множество рецептов: ловил императоров и нищих, вельмож и красавиц, поэтов и торговцев редисом. И всякий раз новая нарисованная кошка отличалась от предыдущей. Белому тигру это нравилось. Пока его вдруг не заела скука и неуверенность.

Все картины ему казались вторичными и ужасными. Каждый новый кот — копией уже когда-то нарисованного. В ярости рванул белый тигр прочь из дворцовой тени, чтобы отыскать такую кровь, какую никто и никогда не видел ни в царстве живых, ни в царстве мёртвых.