Небо шамана. 1 часть

В конце ноября, во время совершенно обычного задания, когда мы довольно удачно вышли на цель, и уже первая волна отработала эРэСами, поперёк курса захода на цель вдруг поставил свою машину Лёша Лашкевич. И дело даже не в том, что этим он сорвал атаку второй волны и чуть не столкнулся в ними над целью, но он ведь это делал с каким-то смыслом! К счастью противодействия со стороны немцев почти не было, и машины смогли спокойно разойтись в воздухе. Лёша просигналил "Делай как я!", и только когда он начал заходить на почти ровное поле в стороне от нашей цели, а с опушки вдруг проснулись с десяток зенитных стволов, стало ясно, что мы чуть не угодили на немецкую хитрость и не отбомбились по ложным позициям. Как Лашкевич успел это разглядеть — просто чудо. Вернее, как он сказал потом, что он случайно увидел настоящие замаскированные позиции. Для меня это стало такой неожиданностью, что вот оказывается и так здесь бывает...

Своего официального третьего Цыганов сбил почти напоказ, когда мы подходили к цели. Там какой-то немец из пулемётов расстреливал нашу колонну машин с красными крестами. Его напарник или ведущий, который давал ведомому порезвиться или ведомый, который ждал, когда освободится его ведущий, не знаю, кем они там приходятся, но второй висел в стороне и выше. Мы на бреющем проходили здесь, чтобы выйти на немцев неожиданно сбоку и почти с тыла. В общем, Цыганов красиво подловил на свою очередь немца в момент набора высоты при выходе из атаки, но немец успел перевернуть самолёт и выпрыгнуть с парашютом. Только комэск чётко выполнил вираж и перечеркнул у земли гада под раскрывшимся куполом парашюта. Видимо такая скорость расправы сильно впечатлила напарника сбитого и, видя, что кроме Цыганова идёт полный строй наших машин, он свалился на крыло и шустро ушёл куда-то вбок.

По одному мы с комэском и одного записал на себя Бурдужа, когда нам приказали разбомбить полустанок, на котором немцы организовали выгрузку грузов довольно близко к передовой. Когда мы подошли, были очень удивлены, что защита с воздуха была организована только тремя парами барражирующих истребителей без зенитного прикрытия. Мы потом обсуждали, наверно у немцев в голове не укладывается, что наши неповоротливые тихоходные штурмовики, то есть в их понимании почти бомбардировщики, а значит — жертва истребителей, ведут себя настолько дико и неправильно. Ну, не должны наши самолёты их атаковать, это нарушение всех правил немецкого орднунга, где нападать должны истребители, а мы, в крайнем случае, уворачиваться или отбиваться пулемётами стрелков, но не атаковать же! Вот видимо на этой заминке мы их и поймали, когда они радостно гуртом кинулись к нам, рассчитывая на лёгкую добычу, так и представляется, как они весело улюлюкают в своих кабинах. И так получилось, что бой, начавшийся в стороне, сместился к нашим позициям, и его хорошо видели наши, которые и подтвердили падение трёх самолётов, а так как мы вернулись все, значит, упали только немецкие самолёты. Ведь для обычного пехотного командира разобрать кто именно там вверху кого повредил — это выше реальных возможностей, как и часто определить в падающих обломках какому и чьему самолёту они принадлежали при жизни. Вот и выходит в таких подтверждениях арифметические задачки для первого класса: подтверждено три упавших, у нас все вернулись на базу, значит три минус ноль равно три сбитых нами.

Остальных сбитых удалось подловить на том же самом моменте, когда обнаружившие наш строй немецкие охотники чуть не толкаясь бросались к нам в надежде на лёгкую поживу. Но кто же им виноват, что у нас совсем другое отношение к этому вопросу? И просто удивительно, как им всем не нравится, когда такой удобный для расстрела строй со стороны задней полусферы вдруг встречают лобовым залпом непонятно как успевшие развернуться машины. И ведь этого мало, другие уже начинают с боков подходить, а две пушки в залпе — это аргумент с которым очень трудно не считаться. И если бы у нас стояла задача набить побольше немцев, то можно было бы вести себя гораздо более рискованно и разворачиваться только в самый последний момент, когда можно немцев на залп в упор подлавливать. Но в том и дело, что в этом случае есть большой риск, что пропустишь и нападающие успеют кого-нибудь из наших зацепить. Как бы не хотелось сбить, у нас задача отогнать, а не увеличить свой счёт. И что самое интересное, все эти нюансы такие тонкие и на грани. Стоит буквально на пару секунд придержать разворот и вот уже у меня идеальная позиция для атаки, но если других я смогу обмануть, то как мне потом жить, зная, что ради выгодной позиции для атаки и счёта я кого-то из наших подставил?! Но не всегда, даже заблаговременные развороты наших с комэском самолётов и заградительный огонь останавливают атакующий порыв немецких охотников пощипать нас со стороны такой беззащитной задней полусферы. И таких хватало, даже не смотря на то, что из-за установившихся морозов даже привычным к местным зимам нашим техникам стоило немалых трудов завести машины и прогреть их перед вылетом. Немецких самолётов, которые, как и их техники, к таким жёстким условиям эксплуатации явно оказались не готовы, к декабрю в небе стало заметно меньше...

Мы каждый день летали. Только дважды из-за непогоды у нас отменялись полёты, и больше всего хотелось просто лечь и поспать, хотя вроде бы спали мы каждый день достаточно, но видимо организм отдохнуть не успевал. И эта усталость накапливалась, и никуда от этого было не деться, война требовала от нас тяжёлой ратной работы и мы её делали. Как-то вечером в первых числах декабря наш несокрушимый здоровяк и оптимист Цыганов вдруг громко в столовой загадал всем загадку:

— Что такое: Не жужжит и мёда не даёт?

— ...?!

— А это пчела, которую всё уже задолбало! Самое противное, что я себя такой пчелой уже чувствовать начинаю...

К началу декабря, когда началось наше контрнаступление, полк был серьёзно измотан постоянными вылетами. И едва ли его можно было назвать полноценной боевой единицей, ведь из положенной штатной численности в двадцать машин мы на крыло могли поднять пять-семь. Но в отличие от многих других частей, не смотря и вопреки, наш полк летал и выполнял поставленные задачи. Вообще, месяц на фронте с такой интенсивной эксплуатацией в то время не переживала ни одна авиационная часть. Полки просто "стачивались" и их отводили на пополнение (на самом деле на формирование заново), ведь из лётно-подъёмного состава иногда не оставалось никого. Если в июне-июле сорок первого многие бомбардировочные полки полного штата после восьми-девяти десятков самолёто-вылетов оставались вообще без лётчиков и матчасти, а это, грубо говоря, два вылета полной штатной численностью полка, можно представить их потери и длительность существования такого авиационного подразделения. Вывезенные в эвакуацию авиазаводы ещё только готовились дать первые самолёты, а из тыловых округов чаще всего поступала уже устаревшая техника с не слишком обученными лётчиками, ведь перед войной вся самая новая техника и топливо для полётов направлялась в западные округа, а её уже сбили, если не сожгли на земле.

В таком ключе наш полк выглядел особым образом, и наверно давно уже должен был быть осыпанным почестями и наградами. Но Бурдужа со своим южным горячим темпераментом говорил многим штабным то, что он думает на самом деле, и отказывался как мог от непродуманных и бестолковых заданий, то есть требовал их адекватной проработки, а не попытки нашим полком просто заткнуть кому-то рот или прикрыть чью-нибудь филейную часть. Может частично и поэтому у нас в полку было так мало официально зафиксированных боевых вылетов. Но мы своего командира любили и не ставили ему в вину такую ситуацию. Тем более, что Приказ ГКО от 19 августа 1941 года подписанный Сталиным никто не отменял, а за его красивыми словами прятались вполне конкретные цифры материального вознаграждения в рублях и правительственные награды. То есть хоть в приказе и написано, что за десять боевых вылетов представлять экипаж к правительственным наградам, но ведь нигде не написано "Наградить!", а представить — это написать на заслужившего награду бумажки, а их должны кроме командира и комиссара подписать многие из тех, кому наш командир потоптался по самолюбию или гонору. Да и вообще штабные очень не любят тех, кто не приходит, согнув в поклоне спину, ведь они здесь почти в роли божков и поставлены решать судьбы военных людей им подвластных. А чтобы получить эти подписи, нужно специального человека в штаб откомандировывать и не на один день, чтобы он там только этим и занимался. Часто этими вопросами занимается комиссар полка, а у нас комиссар сам летает, а командиров более низкого ранга не пошлёшь, кто его там слушать станет. Конечно, можно обойти эту ситуацию, если, к примеру, в полк приедет пробивной и умелый корреспондент какой-нибудь центральной газеты и потом напишет в "Красной Звезде" или "Правде" как героически воюет наш полк, что успели сделать и сколько всего разбомбили, проштурмовали или сбили немецких самолётов. Вот тогда на поднятой волне всесоюзной или всеармейской славы все наши представления мгновенно найдут и создадут им "зелёную улицу" и всё заслуженное, а может даже чего и сверху получат все без проволочек и немедленно. А то вдруг мы корреспонденту пожалуемся, и до самого верха дойдёт, как тут не ценят боевых лётчиков. Но кто же к такому ершистому командиру в полк столичных журналистов пустит? Это ведь даже не смешно...

Вот и выходит, что в Приказе ГКО номер двести девяносто девять написано, что штурмовикам за десять боевых вылетов нужно весь экипаж представить к первой правительственной награде и премии в тысячу рублей, и дальше в том же ключе... Вот только каждый упомянутый боевой вылет должен быть подтверждён фотографическим контролем результатов проведённой штурмовки, а у нас ни на одной машине фотопулемёта или бортовой фотокамеры нет и ни одной фотографии выполненных нами штурмовок. Так, что вылеты есть, а под приказ формально никто у нас не попадает. Но ведь у нас есть ещё и сбитые самолёты, а в Приказе чётко написано, что за первый самолёт тысяча рублей, за второй ещё полторы и правительственная награда. За пять сбитых две тысячи и вторая правительственная награда. Я уж молчу, что за восемь сбитых для штурмовика или члена экипажа бомбардировщика положена Звезда Героя.

* * *

* * *

Нам всё вполне внятно и доступно комиссар объяснил. Что они с командиром все предписанные бумаги оформили и отправили куда положено, даже за вылеты без кино-фото документирования. У нас только один вылет с фотофиксацией результатов, это когда мы разбомбили в праздник немецкий аэродром, но этих снимков у нас всё равно нет, летали после нас и снимали разведчики из другой части, только где же их найдёшь теперь... Но солдатское радио уже давно донесло, что нам очень не повезло с командующим фронтом. Нашим Калининским фронтом командует генерал-полковник Конев и как говорят, он очень ревниво относился к признанию побед и лаврам победителей, если это прямо не касается его лично. Тем более для такого обособленного рода войск, как авиация, у которой и без войны был особенный статус, да и вообще, чего они там в небе делают неизвестно, когда они тут так героически воюют. То есть, получить у него признание побед и заслуг для нас было малореальным. И это даже для нас — штурмовиков, ведь нашу работу видят наземные войска, и отношение к нам с их стороны в разы лучше, чем к истребителям или бомбардировщикам которые где-то высоко и далеко едва видны. Успех авиации виден и заметен не всегда, а вот найти к чему придраться и выставить претензии любой начальник найдёт всегда и в любом количестве, ведь всем, как и начальству, никогда не угодишь. Народ в столовой посидел, посокрушались тому, как всё в этом мире сложно. Согласились с Борзуновым, что воюем мы не за награды, хотя и обидно, но порадовались, что боевые сто грамм за вылет нам наливают без всякого фото-киноподтверждения, выпили их и быстро расползлись по кроваткам. Мою дозу уже давно традиционно выпивает Цыганов, с его массой ему и эти двести грамм как слону дробина, ведь я всё равно не пью и проще самому отдать конкретному человеку, чем создавать ненужные трения.

К началу контрнаступления нашего Калининского фронта полк ещё сохранил свою боеспособность, а накопившаяся усталость словно смылась, когда объявили о начале пятого декабря нашего контрнаступления. Конечно, как бы нам не хотелось, но наше наступление было совсем не похоже на летний марш немцев после того, как они буквально смахнули в приграничных сражениях части нашего первого эшелона. Наши войска скорее не наступали, а выгрызали у немцев наши бывшие метры и сажени. Но как бы то не было, наши войска хоть и медленно, захлёбываясь кровью, но шли на запад и гнали отползающих немцев. И их не спасали ни спешно возведённые укрепления, ни выучка. В первые дни мы летали работать по целям, мешающим нашим отбить Калинин. У всех словно открылось второе дыхание, никто не жаловался, и делали всё, чаще всего невозможное, но полк вылетал каждый день и не по одному разу...

* — Доподлинная правда. К примеру, по штатам 1942 года у трёхэкадрильного штурмового полка лётного и технического личного состава 174 человека на 30 одноместных боевых самолётов. Вот примерно так и выйдет — около шести человек на самолёт, а после добавления бортстрелков то все семь. В современной авиации число обслуживающего персонала наверняка ещё больше, я просто не уточняла.

**— Имеется ввиду немецкий Т-2 с 20-мм пушкой и чешский Т-38, думаю, что с таким острым зрением герою не составило труда даже под замазанным зимним белым камуфляжем разглядеть заклёпки на чешском танке.

— Не нужно путать упомянутое с Законом, что очень многие в своём сознании подменяют, вернее, нам эту подмену специально подсовывают со всем возможным жаром. Вот только законы пишут люди. И как показывает жизнь законы защищают прежде всего себя и своих творцов, а не благо людей. И к Справедливости они не имеют никакого отношения, в лучшем случае имеется только видимость таковой. Так все могут знать убийцу, а по закону его признают невиновным, просто потому, что судейские крючкотворы нашли какие-то зацепки, и суд не обнаружил нужное ему количество улик и свидетелей. Собственно ЗАКОН в современной версии нашего общества — это реализованный вариант торгашеской морали запада, когда лукаво выворачиваются не смыслы, а буква, что позволяет честного человека выставить в дураках и наплевать на здравый смысл и справедливость. К примеру, современному человеку уже кажется вполне естественным, что если по договору о чём-то следует молчать, то это не мешает об этом написать, ведь буква договора не нарушена! Хотя любой честный человек договор воспринимает в его смысловой сути и договор "молчать" трактуется как никакими способами и путями не передавать оговорённые сведения. Вроде бы разница не велика, но на самом деле она абсолютна! Поэтому настоящему человеку никогда не понять и не принять торгашей, а торгаши всегда и везде будут за эту свою ущербность и не способность быть людьми мстить настоящим людям. Торгашу не может быть доступно всё, что нельзя купить, а купить нельзя дружбу, любовь, нежность, верность, родственность, честь! Но торгаши уже давно научились всё это хорошо изображать и наивных дурачков эти кривляния могут даже обмануть... Но как удивительно легко стать торгашом и принять эти нормы и мораль, так никогда невозможен путь назад... Как пятьдесят лет назад переставший воровать вор, навсегда останется "бывшим вором" и никогда не станет человеком... Увы...