Пик боли и удовольствия вызвал сдавленный стон. Остановившись, он помедлил, прежде чем, поморщившись от разбуженной боли, соскользнуть с моего члена и быстро перевернуться лицом ко мне. Тонкие цепкие пальцы спустились вниз по моему животу. Он ничего не сказал, притянув к себе мою голову, приоткрыв языком губы и взявшись ласкать меня. Я и не думал мешать ему.

Потом он ушел. Откинув одеяло, не очень твердой походкой добрался до двери, наощупь нашел ручку и исчез.

Сэндз... Я какое-то время лежал без сна.

"Чтобы ты жил со мной..." "Чтобы ты жил со мной..." "Чтобы ты жил..."

Я знал его. И кажется, я начинал смутно догадываться о том, ЧТО он вкладывал в эту короткую фразу...

Моя потребность быть на стороне Сэндза иногда принимала странные формы. Была ли на свете вещь, которую я не смог бы простить ему?.. Существовало ли что-то, в чем я не смог бы его оправдать?.. Что бы он ни сделал, я всегда был его первым адвокатом.

Он не пользовался этим. Почти никогда. Он достаточно строго судил себя сам — и поэтому не ожидал снисхождения от меня. Каждая подобная ситуация была для него определенной проверкой моих чувств на прочность: простишь — значит, любишь.

Иногда, когда у Сэндза случались острые приступы неуверенности в себе, жизнь начинала казаться мне полигоном для испытаний. И раз за разом мне приходилось доказывать ему, что он для меня все еще важнее всех, важнее всего.

Он проверял меня своими изменами. Однажды он исчез из дома вечером... Это было уже в Лондоне. Мы жили вместе полгода или около того... Забавная тенденция — похоже, это был определенный срок, отмеряющий изменения в наших отношениях.

Итак, мы жили в Лондоне полгода. И я, и он признали, что нам обоим хочется быть друг рядом с другом — причины этого могли быть разными у каждого, но результат был один. Мы жили вместе. Наше существование бок о бок пересекалось в нескольких пунктах. Постель. Мы оказывались в ней достаточно часто и с большим желанием. Я открывал для себя тело Сэндза, изучая его глазами, руками, губами. Он часто спрашивал меня о том, что я вижу и что я чувствую. Я старался рассказывать. Кажется, его удивляли мои ответы. А мне нравилось наконец иметь возможность говорить ему о том, каким красивым я считаю его.

Прогулки. Сэндз хорошо знал Лондон, а для меня, никогда не выезжавшего за пределы Мексики, почти все было необычно, незнакомо и странно. Люди, климат, традиции... Сэндз любил гулять. Сначала редко, потом все чаще и чаще он вытаскивал меня в Гайд-парк... В театры... На Хайгейтское кладбище. Я рассказывал ему о том, что вижу вокруг — он с интересом слушал. Кажется, его не столько интересовало, что происходит, сколько мой взгляд на мир — на что и почему я обращал внимание.

Его контора. Он завел детективно-консультационное агентство и постепенно посвящал меня в курс дела. Это было нелегко — если на улицах Лондона у меня еще получалось ориентироваться, то подружиться с образом жизни современного офиса у меня не выходило довольно долгое время. Сначала я просто был его глазами... Я был единственным, кому он мог доверить эту должность. А начав однажды вспоминать свой прошлый опыт проведения маленьких войн в Мексике, я оказался полезным во многих сферах. Я старался учиться и у меня все чаще получалось не выглядеть клоуном.

Жизнь медленно, но налаживалась. А однажды Сэндз исчез вечером из дома. Его телефон не отвечал. Я волновался. Уже ночью, когда я собирался начать его серьезные поиски, он позвонил сам. Сообщил, что вернется утром.

Утром он и вернулся. Вполне довольный собой и жизнью, немного потрепанный, с яркими следами страстных поцелуев на шее. Где и как он провел ночь, он не говорил. Но вел себя вполне как обычно, спокойно, совсем не вызывающе.

— Развлекался?.. — спросил я.

— Да, — с улыбкой ответил он, — а что?..

Весь наш разговор перемежался долгими паузами, поскольку я не знал, как мне вести себя в этой ситуации, должен ли я чего-то требовать от него или мне нужно предоставить ему право иметь свою личную жизнь отдельно от меня... А если честно, то я просто не понял, зачем ему понадобился кто-то еще.

— Тебе мало меня?.. — я хотел выяснить, чего ему не хватало.

— Просто я хочу знать, привлекателен ли я для других так же, как для тебя.

— И скольких тебе надо трахнуть, чтобы убедиться в своей привлекательности?..

— Мне интересно мнение каждого, — он засмеялся.

Это было обидно.

А Сэндз не ограничился одним разом.

Когда однажды я приехал в офис, меня встретили немного странными любопытно-смущенными взглядами. Я спросил, где Сэндз — мне ответили, что он занят в кабинете с одним из сотрудников. Тот провинился в чем-то, и мистер Шелдон отчитывает его.

Голосов в кабинете не было слышно. Я сел подождать. Минут через 10 послышался щелчок замка, и я увидел одного из младших курьеров. Его, кажется, звали Джейсон. Взгляд у него был растерянный и смущенный. Увидев меня, он непроизвольно облизал яркие губы и пробежал мимо, прижимая к себе черную папку с бумагами.

Сэндз сидел на столе в кабинете и спокойно курил.

— Эль?.. — он повернул голову на звук моих шагов и чуть-чуть улыбнулся, — Иди сюда, я хотел с тобой кое-что обсудить. Помнишь заказ миссис Эйвон?..

— Иди к черту, Сэндз, — я хлопнул дверью.

Работники офиса были в курсе наших с ним отношений. Сэндз не упускал возможности продемонстрировать, насколько они были близкими. Иногда это проявлялось по мелочам — Сэндз отнюдь не был склонен к сентиментальности, но позволить мне поцеловать себя при ком-то, пококетничать, назвать "милым" — такие невинные шалости он себе разрешал. Без уединений в его кабинете тоже не обходилось.

Зачем ему понадобился этот мальчишка?.. Сэндз не испытывал к нему ровным счетом никаких чувств.

— Тебе не нравится, как я это делаю?.. — спросил я позже.

— Разнообразие приятно, — улыбаясь, ответил он.

Он находил себе партнеров почти случайно. Почти все они были людьми, с которыми впоследствии он не собирался иметь никаких дел. Иногда он пропадал на ночь, предупреждая меня о том, чтобы я ждал его утром — иногда ему хватало полчаса в ближайшем удобном месте.

Я обижался. Я терпел. Я злился.

Любому терпению приходит конец, однажды лопнуло и мое.

Он в очередной раз вернулся утром. Еще немного — и это вошло бы у него в привычку. Двое суток, не выходя из спальни, я втолковывал ему, что меня не устраивает его жажда новых ощущений. Что я уважаю его независимость и самостоятельность, но меня сердят его визиты в чужие постели. Что если ему кажется скучным и однообразным секс со мной, ему выгоднее будет всесторонне обсудить этот вопрос прямо сейчас, чем искать удовольствие на стороне. И мне показалось, в конце концов он согласился с моими аргументами.

Эпилог

Дверь в палату открылась, я обернулся. Сначала вошел врач, за ним появилась больничная каталка, на которой лежал Сэндз. Под действием наркоза он еще спал. Его переложили на кровать.

Доктор Рид взглянул на меня, кивнул.

— Операция прошла так, как мы и планировали. Теперь будем ждать результатов. Не могу сказать, что его шансы сильно возросли, но будем надеяться, что возможность отрицательной реакции невелика. Не хочу скрывать от вас, что она возможна. Есть вероятность, что начнется непредвиденное осложнение или отторжение. Есть вероятность, что ничего не изменится. И есть небольшая, но вероятность благополучного исхода. — он качнул головой в сторону кровати, — Все зависит от крепости его организма.

— Спасибо... — смог сказать я.

Врач улыбнулся.

— Когда он начнет приходить в себя?..

Рид посмотрел на часы:

— Минут сорок... Может быть, час. Вы хотите остаться?

— Да, если это возможно.

— Почему же нет? — он пожал плечами, улыбнулся еще раз, пожав мне руку, и ушел.

Я сел возле Сэндза. Погладил его по бледной щеке. Взял за руку. Оставалось лишь ждать.

Пока он спал, я смотрел на его заострившееся лицо, на котором знал каждую черточку, каждую морщинку. Да, Сэндз выглядел намного моложе своих лет, но все же он был уже далеко не мальчик. Восемь лет мы провели вместе... Так много и так мало. Сэндз долго привыкал ко мне. Первое время нам почти не о чем было общаться. Я часто молчал. Сэндз приходил ко мне в спальню и перед тем, как уйти к себе после секса, иногда заводил какой-нибудь разговор. Мы спали в разных комнатах, это было его обязательным требованием. Он вытаскивал меня гулять по Лондону, в театры, на концерты. Требовал рассказывать, что происходит вокруг. Иногда на людях любил подчеркнуть характер нашей дружбы, пристраивая голову мне на плечо. Я привыкал к нему, к тому, что он рядом. Привыкал к тому, что мы вместе... Я недоверчиво относился к его потребности во мне. Иногда мне казалось, я нужен ему лишь ради секса. Он очень неохотно открывался, все еще возводя барьеры между мной и собой, стараясь ограничить мое влияние на себя. Но мало-помалу препятствия, которые он ставил, таяли сами собой.

Я долго не понимал, кем же он видит меня рядом с собой. Любовником?.. Другом?.. Кем?.. Я не знал, кем мне самому хочется быть с ним рядом. Я не мог забыть время, проведенное без него в Мадриде. Я слишком глубоко поверил в то, что должен быть один. Все, кого я любил, погибали. Я не хотел, чтобы и он погиб, но уйти было бы самым легким решением, остаться с ним — самым трудным. Однажды я решил, что останусь. Что люблю его слишком сильно, чтобы отступить. Я люблю его. Я долго шел к пониманию того, что это значит для меня. Чего я хочу от Сэндза, что я хочу ему дать. Осознав, я увидел, какой должна была бы быть наша жизнь.

Я хотел видеть Сэндза своим. Я оставался рядом с ним не для того, чтобы потакать его недоверию, его сомнениям, его страхам, его самодурству. Я оставался рядом с ним, чтобы любить его. Чтобы быть для него другом, братом, собеседником, собутыльником, любовником, наконец. Поначалу Сэндз был против этих изменений. Его устраивал вариант моего присутствия тогда, когда я был ему нужен, но он не желал признавать мое существование, когда был зол, рассержен или раздражен. И точно так же, как в Мексике, когда я решил остаться в его доме — я решил остаться в его сердце. Доказывая мне, что я всего лишь удобство в его жизни, Сэндз назло мне изменял, пропадал, отстаивал свою свободу и право решать самостоятельно, чего он хочет получать от жизни. Сначала я терпел. Потом начал пресекать его попытки бегства. У меня было единственное оружие против него. Секс. Нежно и страстно, либо жестко и холодно я приручал его... приучал к себе. Это была та сфера, где Сэндз не мог мне противостоять. Я был сильнее его физически, я был спокойнее и терпеливее. Я знал, чего я хочу. Медленно, но он поддавался. Сначала как каприз или вызов, он демонстративно клал голову мне на плечо, обнимал, прислоняясь ко мне. Лишь спустя долгое время, начиная доверять, он действительно искал у меня поддержки.

Однажды он не ушел, как обычно делал это посреди ночи, а остался со мной. Спать. Это было под Рождество. Той зимой было холодно, и Сэндз, просто прижавшись ко мне спиной, лежал щекой на моей руке. По звуку дыхания было слышно, что он не спит. Но отправляться в свою спальню, как он обычно это делал после визита ко мне, он не спешил. Я держал его возле себя, слыша, как у моей груди бьется его сердце. Обнимал обеими руками, чтобы ему было теплее. Дыхание постепенно становилось ровнее и тише, пока он окончательно не уснул. Моя отзывчивость на его ненасытность часто выматывали его до предела. Наверное, ему очень не хотелось возвращаться одному в пустую и холодную постель соседней спальни. Я никогда не спрашивал его об этом — и он сам никогда не объяснял, почему поступает так, как поступает. Через пару лет его ночные исчезновения после секса совсем прекратились. Также как прекратились его приключения в поисках удовольствий на стороне.

Вначале постель была практически единственным местом, где мы понимали друг друга. В ней царило полнейшее согласие, но идиллия заканчивалась сразу же, как мы покидали спальню. Я переставал чувствовать и слышать Сэндза. Первое время только секс был средством нашего общения, способом доверия, единственной возможностью для выражения чувств. Иногда, особенно в первый год, за пару часов в постели мы с Сэндзом говорили друг другу больше, чем за весь день, проведенный в молчании.

Мало-помалу я учился находить уязвимые места Сэндза, перехватывая у него инициативу. Замечая, как он реагирует на мои действия и слова, применял ту же тактику в жизни. В самом яростном споре, даже если Сэндз был зол как черт, негромкая фраза вроде "Успокойся, детка. Подойди ко мне" безотказно меняла его настроение. Он не мог противостоять такому тону голоса — тихому, почти не угрожающему, почти мягкому. Он смеялся, злился, но все равно смеялся опять.

Я привыкал к Лондонскому климату года полтора. Сырой холод Англии был для меня чужим. Мне не хватало одуряющего солнца и жары. Частое полупростуженное состояние я лечил смертельными дозами алкоголя, перца и витаминов. Сэндз то ли нервничал, то ли раздражался, замечая меня в таком состоянии. Но за все восемь лет серьезно заболеть мне случилось только один раз. Это было очень некстати — под Рождество. Унять знакомые симптомы привычными средствами не получалось, я попросил Сэндза держаться от меня подальше, чтобы не заразить и его. Его первой реакцией была злость: как я мог позволить себе простудиться, почему не позаботился о себе лучше?.. Когда я окончательно свалился с температурой за 39, он вызвал в дом чуть не десяток самых разных врачей и требовательно допрашивал каждого, что со мной. Наверное, если бы ему взбрело в голову, что от него что-то скрывают, он начал бы добиваться правды, приставив пистолет к уху медика.

Я просил его не оставаться со мной, но он, бурча, игнорировал эти просьбы. Ночью лежал, прижавшись к моей спине, уткнувшись лбом в мой колючий шарф и каждый час тихо спрашивал:

— Эль, как ты?.. Как ты себя чувствуешь?..

Обняв его руки на своем животе, я отвечал, и он успокаивался.

Он звал меня по имени. Первый раз у него вырвалось это почти случайно. Крик "Да, Мануэль, да, еще, еще!" прошелся по моим нервам судорожным огнем, заставив задохнуться. У меня не было сомнений, что он давно знал, как меня зовут. И может быть, мысленно не первый раз называл меня так.

Для того, чтобы Сэндз первый раз сказал мне, что любит меня, потребовалось два года. Для того, чтобы он привык ко мне окончательно, начав доверять мне во всем, что касалось сферы наших отношений — четыре.

Все это время Мяу жил с нами. Сэндз почти сразу после нашего бегства из Мексики побеспокоился о нем, так что в Лондоне меня встретил уже почти взрослый черный котяра с янтарными глазами и нагловатым характером. Сначала Мяу не желал меня признавать, считая за хозяина только Сэндза. Потом — то ли вспомнил, то ли заново привык. Сэндз души в нем не чаял, именуя его не иначе как своим сокровищем. Правда, если ему случалось бывать не в духе, то даже Мяу награждался далеко не лестными прозвищами вроде гребаной когтястой скотины. Но намного чаще было так, что Сэндз таскал его на руках, почесывал за ушами, поглаживал по спине, довольно улыбаясь в ответ на мурчание. Мяу, от такого обилия любви и внимания подросший до размеров небольшого пуделя, раскидывался у него на коленях, ловил лапами пальцы, подтаскивал к себе и игриво покусывал.