— Гражданские беспорядки, мэм? — спросила она, игнорируя Спарвера.
— Фуксин-Нимбурк — одно из орбиталищ, которое, скорее всего, последует за отколовшимися единицами. Девон Гарлин выбрал этот момент, чтобы применить больше рычагов воздействия. Он там, играет на публику, разжигая эмоции. Если бы у меня были основания для ареста, я бы ими воспользовалась, но он придерживается только правильной стороны законности. Однако толпа — это совсем другое дело. Они должны быть сдержаны, усмирены и рассеяны. Обычно я бы выделила небольшой отряд охраны правопорядка, скажем, двадцать префектов с двумя ищейками у каждого и полностью вооруженный оборудованный космолет, просто чтобы подчеркнуть нашу точку зрения. Но нынешняя ситуация требует более деликатного вмешательства.
— Чем мы с префектом Банкалом можем быть полезны, мэм?
— Констебль Малкмус уже направила три официальных запроса о помощи в вооружении, и, боюсь, я больше не могу игнорировать ее ходатайства. Вы с Банкалом перенаправляетесь в Фуксин-Нимбурк. Причальте, свяжитесь с констеблем Малкмус, используйте свои полномочия и доложите, когда получите удовлетворительное решение.
— А если мы попадем в беду, мэм?
— С вами этого не случится. Одного вашего присутствия будет достаточно, чтобы послать сообщение. Но если возникнет необходимость, неподалеку будут дополнительные префекты.
— Это ясно, мэм. Перенаправление на Фуксин-Нимбурк.
— Очень хорошо, Нг. Только еще кое-что. Осторожно обходите Девона Гарлина. Сейчас он в центре внимания.
Однажды, всего через несколько недель после того, как Джулиусу и Калебу показали, как формировать поток информации в их мире, с доктором Стасовым произошла странная вещь.
Мальчики были увлечены своими играми, подшучивали над Ларчером и прятались от робота, когда он выходил на территорию, чтобы найти их. Во время одной из таких схваток мальчики обошли Шелл-Хаус и прокрались внутрь вместе с роботом, все еще думая, что они находятся где-то рядом с периметром купола.
Именно тогда они услышали спор. Это были их мать и отец, и в последнее время это было не так уж необычно, но к оживленному разговору присоединился третий голос, и Джулиус сразу узнал в нем доктора Стасова.
Калеб и Джулиус остановились в главном вестибюле, не осмеливаясь выйти в коридор, откуда доносился спор. В голосах было то напряжение, с которым люди изо всех сил стараются не кричать и едва сдерживают свои эмоции.
Калеб начал что-то говорить. Джулиус, в кои-то веки оказавшийся более решительным, прижал палец к губам брата. Из зала доносились бы их собственные голоса. Даже их дыхание, учащенное и прерывистое после пробежки, которую они устроили Ларчеру, казалось, отражалось от мраморного пола, величественной металлической лестницы, высоких стен, оштукатуренных в пастельных тонах.
Они слышали обрывки спора.
Доктор Стасов: — ...эта шарада...
Их мать: — ...относились к вам очень хорошо. Не принимайте это как должное...
Их отец: — ...отменить то, что уже началось...
Стасов: — ...рискуя каждый раз, когда приводите меня сюда ... мальчики... спят...
Мать: — ...должны быть благодарны за то, что мы сделали...
Отец: — ...познать что-то хорошее, когда оно у тебя есть. Ваша репутация...
Стасов: — ...с моей репутацией все было в порядке, пока вы не заинтересовались мной...
Мать: — Не называйте это так.
Стасов: — ...почему бы и нет, если это шантаж?
Затем спор сместил фокус, подобно глазу бури, блуждающему по ландшафту. Мать, казалось, делала неопределенные примирительные шаги в направлении доктора Стасова, — ...возможно, в этом есть небольшой смысл...
На что отец ответил, вымещая на ней свой яд: — ...знал, на что шел. И щедро вознагражден... Если тебе не нравится такой расклад, Алия, то следовало сказать об этом много лет назад.
Доктор Стасов издал насмешливый звук. — И это вы называете наградой?
Мать: — Возможно, нам следует притормозить. Мы давим на мальчиков слишком сильно, слишком быстро.
Стасов: — Алия права. Рад, что хоть один из вас видит смысл.
Отец: — ...рано или поздно придется повзрослеть.
Мать: — Они не готовы, Марлон. Мы оба это знаем. Джулиус все еще не уверен в своих способностях. Калеб силен, но у него твой характер. Мы разжигаем огонь в их умах.
Отец: — Кто-то должен это сделать.
Доктор Стасов снова сказал: — ...эта шарада..., — за которой последовало: — ...ложь, построенная на лжи. Я не буду в этом участвовать. Вы создаете монстров из монстров.
Симпатии матери, возможно, и склонялись на сторону доктора, но этого было достаточно, чтобы снова подтолкнуть ее на сторону мужа. — Не называйте их монстрами, доктор. Они наши сыновья.
— Это даже не так, — сказал Стасов. — Игры, в которые вы играли с этими мальчиками... ужасные вещи, которые вы с ними делали... повреждены безвозвратно.
— Это был не мой выбор, — умоляюще сказала мама.
Голос отца становился все громче и резче. — Они скоро вернутся с Ларчером. Мы больше ничего об этом не услышим. Теперь вы часть этого, доктор Стасов. С вашей стороны было бы очень неразумно переходить нам дорогу.
— О, не волнуйтесь, — ответил доктор Стасов, его низкий, сухой голос едва доносился до зала. — Я знаю, что случается с людьми, которые не согласны с Вой.
Хлопнула дверь. Джулиус и Калеб переглянулись, затем попятились из зала так тихо, как только могли. Они вышли на террасу, притаившись за рядом больших терракотовых горшков, пока не увидели Ларчера, возвращающегося по одной из дорожек. У робота вместо головы был гладкий купол, за исключением единственного циклопического глаза. Он быстро вращался, высматривая мальчиков.
— Мы здесь, ты, глупая машина, — крикнул Калеб, назло ей опрокинув вазу.
Пока Ларчер убирал беспорядок, оставшийся после пролитой вазы, мать и отец встретили мальчиков в холле. Они стояли в стороне, на их лицах все еще читалось напряжение.
— Хорошо, — сказал отец. — Вы здесь. Доктор Стасов скоро будет у нас. Он проведет еще несколько тестов. Ничего особенного, просто чтобы убедиться, что все движется в правильном направлении.
— Когда мы сможем поехать в город? — спросил Калеб.
— Когда будете готовы, — ответил отец, прежде чем мама успела что-либо сказать. — Что теперь не займет много времени.
Доктор Стасов появился чуть позже, неся свою сумку. Джулиус вспомнил ту ночь, когда он увидел, как Ларчер несет спящего доктора по затемненным садам, и предположил — допуская, что это был не сон, — что нечто подобное произойдет позже, и что, возможно, рано утром робот тоже привел доктора Стасова в дом, уложив его спать. Он лежал на кровати полностью одетый, где в конце концов очнулся от того, что, должно быть, было глубоким сном без сновидений.
Тесты, как и было обещано, были простыми и безболезненными. По большей части доктор Стасов работал молча, и даже когда мальчики оставались с ним наедине, он отказывался вступать в какие-либо разговоры. Ни Джулиус, ни Калеб не были настолько глупы, чтобы задавать ему прямые вопросы о том, что он, возможно, имел в виду во время спора, но они подчеркивали свое невежество вопросами о жизни в Городе Бездны, чем он занимался, когда его не было в Шелл-Хаусе, каких клиентов он также посещал, и так далее. Но доктор Стасов не удостоил ни один из этих вопросов ответом.
Только Калеб был достаточно храбр, чтобы намекнуть на этот разговор. — Что такое шантаж, доктор?
Стасов оторвал голову от своих медицинских приборов. Сквозь серебристую челку его черные глаза расширились от внезапной острой тревоги. — Почему ты спрашиваешь?
— Я прочитал это слово в рассказе, — сказал Калеб. — Я не знал, что это значит.
— Радуйся, — сказал Стасов.
Вскоре после этого он завершил тесты, но не без того, чтобы не бросить более одного пристального взгляда на Калеба и, возможно, на Джулиуса тоже. Затем он собрал свои вещи в сумку, застегнул застежку своими тонкими, похожими на ветки пальцами и откланялся. Они слышали, как он внизу вполголоса переговаривался с матерью и отцом. Теперь они не спорили, но в их разговорах все еще чувствовалась холодность.
— Ты тупой идиот, — сказал Джулиус. — Прочитал это в книге. Когда ты вообще возишься с книгами? Ты слишком занят, думая о целях для стрельбы.
— Он проглотил это. — Калеб пожал плечами.
— Вряд ли. Ты можешь блефовать о многих вещах, Калеб, но ты точно не прирожденный ученый.
— Да, я предпочел бы предоставить это тебе. Это почти все, на что ты годишься, не так ли?
В этом была какая-то неприятная доля правды, потому что если кто-то из них и мог увлечься чтением, то это был Джулиус, а не его более дородный близнец. Джулиус подумал о чем-то, что он прочитал накануне вечером, о чем-то, чем он хотел поделиться с Калебом, но теперь решил оставить это при себе, по крайней мере пока.
Но не без поддразнивания.
— Ты думаешь, что книги ничего не стоят, брат. Но я знаю кое-что, чего не знаешь ты.
— Как упасть вниз? Как не зацепиться за что-нибудь? Как не заметить животное, стоящее в пяти метрах от тебя?
— Я знаю, кто мы такие.
Калеб мог стерпеть многое, но чувство неполноценности по отношению к Джулиусу не входило в их число.
— Что?
— Слышал, как Паучьи пальцы назвал нас? Монстры. И я тоже знаю, что он имел в виду. Что-то плохое случилось, Калеб, давным-давно. Мы — выжившие.
Калеб презрительно прошипел. Но в его глазах светился огонек мрачного любопытства. Он просто не мог решиться спросить Джулиуса, что тот имел в виду.
В течение недель и месяцев мальчики обучались средствам, с помощью которых они могли формировать поток информации по всему миру. В основе этих уроков всегда лежал твердотельный планетарий, окутанный жемчужным призрачным светом мерцания. Иногда обучением занимался отец, иногда мать, иногда (редко) они оба. Мальчикам всегда давали почувствовать груз ответственности на их плечах, снова и снова напоминали, что это серьезное и ужасное обязательство, что оно передавалось им с торжественностью и доверием — нить долга и чести, тянущаяся к Сандре Вой. И всегда мальчики кивали и давали понять, что понимают, что это было в такой же степени позором, как и благословением, потому что, когда настанет момент, призвание, к которому они были готовы, им не к кому будет обратиться, кроме как к самим себе. — Настоящее испытание будет, когда нас не станет, — сказал отец. — До тех пор вы никогда не узнаете всей силы своего бремени. Но мы вынесли это, и вы тоже вынесете.
Все, что они делали в течение первых нескольких недель, — это учились чувствовать настроение мерцания, настраиваясь на его музыку. Они научились извлекать информацию из абстракции, получая доступ к каналам и лентам новостей, которые были закрыты для среднестатистического гражданина. Они могли прорваться сквозь слои приватности и безопасности, которые считались неприкосновенными, и опять же все благодаря продуманным особенностям, глубоко укоренившимся в архитектуре. Сандра Вой знала, что недостаточно просто иметь возможность влиять; само влияние должно основываться на богатой, надежной информации. У Брони были свои каналы мониторинга, свои глаза и уши, но они подлежали строгому надзору и условия их использования постоянно контролировались. К защите от непредвиденных обстоятельств такие ограничения не применялись. Мальчики могли почти безгранично демонстрировать свою осведомленность, и какое-то время острые ощущения от этого были опьяняющими. Джулиус часто задумывался о жизни за пределами Шелл-Хауса; теперь он понял, что уезжать почти не было необходимости. Все, чего он когда-либо мог пожелать, уже было в пределах досягаемости.
Но снова подчеркивалось, что эта всеведущая способность существует только для того, чтобы служить определенному благу, и ею никогда нельзя злоупотреблять. Джулиус воспринял это невозмутимо. Калеб, однако, продолжал проверять границы дозволенного — за исключением тех случаев, когда их родители были очень внимательны.
Вскоре последовали уроки вмешательства. Они начали скромно, повторяя первоначальную демонстрацию отца. Мальчики научились откладывать отдельные голоса, подавлять их, изменять их природу. Никогда не было никакой опасности нарушить результат, поскольку они вмешивались только при неоспоримых голосованиях.
Однако постепенно их научили усиливать свое влияние.
Если изменение индивидуальных голосов было точным, хирургическим упражнением, то изменение сотен тысяч или даже миллионов было больше похоже на сбор разрозненных сил в ходе военной кампании, где детали взаимодействия гораздо менее важны, чем результат. Отец и мать внимательно следили за их успехами, редко выказывая удовлетворение или неудовольствие. Недостаточно было просто повлиять на результаты. Мальчики также должны были показать, что они обладают необходимой сдержанностью, чтобы достичь своих целей с минимально возможным вмешательством таким образом, который никогда бы не привлек к себе внимания.
— Просто потому, что мы можем действовать, — объяснил отец, — еще не значит, что мы это делаем, даже если результат, по нашему мнению, должен быть изменен. Иногда общественное настроение настолько четко ориентировано в одном направлении, что ему невозможно противостоять.
Джулиус нахмурился. — Разве это не противоречит всему смыслу защиты от непредвиденных обстоятельств?
— Он имеет в виду, — сказал Калеб, — что мы не можем менять голоса, если ожидается, что это будет убедительный результат. Это выглядело бы слишком подозрительно, и не успеешь оглянуться, как Броня будет основательно копаться в архитектуре опроса.
Отец кивнул. — Калеб прав. Наши вмешательства должны — за исключением самых крайних случаев — ограничиваться незначительными числом бюллетеней, когда достаточно одного-двухпроцентного сдвига.
— Разве это не означает, что у нас связаны руки? — спросил Джулиус.
— Нет, если мы тщательно выберем наши цели, — ответил отец. — На ключевые петиции часто влияет небольшое число бюллетеней, и мы можем изменить общественное настроение, даже не приближаясь к случаям, когда наше вмешательство может быть очевидным. Подкорректировать дюжину маргиналов, и мы сможем организовать перевес, который даст нам именно тот результат, к которому мы всегда стремились, не вмешиваясь ни в один голос в бюллетене.
За прошедшие недели Джулиус заметил, что в том, как его отец говорил о вмешательствах, произошел постепенный сдвиг: от редкого, последнего средства к почти обыденному процессу. Если Сандра Вой имела в виду, что ее власть будет использоваться только в чрезвычайных конституционных ситуациях, когда сами основы демархистского общества рискуют быть подорванными изнутри, то она явно недооценила, как часто возникают эти кризисы.
Однако в этом и заключалась проблема обладания даром — независимо от того, честно или несправедливо он был приобретен.
Рано или поздно кто-то чувствовал себя обязанным воспользоваться им.
Дрейфус и Джейн Омонье смотрели друг на друга через стол в тактическом кабинете. Они были одни, Дрейфус предпринял необычный шаг, попросив личной аудиенции сразу после своего возвращения с Элизиум-Хайтс.
