Он принялся таскать посуду: два шага от стола — к раковине аккуратно расставить тарелки и успеть написать по два слова в записке Елисею. Сначала возмутившийся тем, чем занялся вдруг хозяин, домовой всё-таки догадался, в чём дело, и терпеливо ожидал, когда Лёхин допишет распоряжения по дому.

А Лёхин быстро и коряво писал: "Смени постельное бельё на кровати. Скажи Касьяну — пусть споёт колыбельную для Ани. Приготовь мне одежду на выход".

Разлив чай по чашкам, Лёхин начал издалека, зорко отмечая: глаза Ани с трудом остаются открытыми — она засыпает. Неудивительно: столько пережить за несколько часов. Поэтому старался рассказывать медленно, даже монотонно, добавляя в голос успокаивающих ноток:

— Есть такие сущности в паранормальном мире — называются Зеркальщиками...

Когда он закончил с Зеркальщиками и объяснил их присутствие около дома профессора, Аня слабо пробормотала:

— Лёхин, прости, только я глаза открыть не могу... Мне интересно, только...

— Угу... — тихо сказал Лёхин. — Прощаю. Обопрись на мою руку, вот так. Встаём и идём не спеша. Так, молодец...

Доверившись ему, она совсем закрыла глаза и явно уснула на ходу. Впрочем, идти было недолго. Лёхин довёл её до кровати, помог лечь и укрыл одеялом. Появился Касьянушка. Хозяин некоторое время неуверенно смотрел на него: нужно ли привидение со своей колыбельной, если Аня и так легко уснула? А потом махнул рукой: пусть поёт, песенки у него ласковые — может, приснится Ане что-нибудь лёгкое и радостное?

Он только хотел отвернуться к двери. Край одеяла над ухом Ани шевельнулся, и Лёхин присмотрелся: так, Шишик Профи — он что, остаётся с хозяйкой? Странно, Лёхин думал... Но Профи так сладко зевнул и сразу провалился под одеяло, что Лёхин наконец понял, почему Профи остался с ним, а не Соболевым: Шишики тоже голодают, если не насмотрятся хозяйских снов. Хороших, естественно. От Соболева сейчас толку нет, так хоть хозяйка увидит что-нибудь интересное.

Лёхин оглянулся на своё плечо. А Шишик Ник? Этот выглядел не таким сонным. Ладно, закончится всё — отоспимся. И Лёхин вздохнул.

По дороге в ванную комнату, где Елисей оставил ему приготовленную к новому походу одежду Лёхин заглянул в зал. И невольно улыбнулся: Роман спал, и впрямь укрытый покрывалом, обняв маленькую подушку. Интересно, знает ли его бабуля — бабка Петровна — что сумасбродный внук дрыхнет в квартире напротив? Лёхин, глядя на сонно расслабившееся лицо парня, немного повредничал, представляя, как сейчас заглянет к соседке и оповестит её о том, где находится Ромка. Но повредничал лишь чуток, помня, что Ромка своим музицированием здорово помог ему.

Машинально проведя пальцами по щеке, заросшей щетиной, Лёхин поспешил в ванную. Здесь он стремительно (чего от себя вовсе не ожидал) умылся, побрился и переоделся. На кухне он велел:

— Быстро и в темпе — что было, когда меня крысюки вырубили? Как я дома оказался? И какого... я опять не смог нормально драться?

Перебивая друг дружку, привидения и домовые рассказали про Осенницу и про её сопровождающих. Лёхин насупился, подумал и забеспокоился:

— А меч мой куда дели?

— В зале лежит. Сейчас вытащу, — заторопился Елисей.

Пока домовой отсутствовал, Лёхин рассовал по карманам куртки пару яблок и конфет, по инерции чуть не схватив со стола Шишика и не сунув туда же. Шишик возмутиться не смог: он поспешно, чуть не подпрыгивая, дожёвывал последний зефир, прятавшийся до сих пор под печеньем. Поэтому лишь чуть не подавился, когда крепкая хозяйская длань стиснула его и поднесла было к куртке, а потом — оставила на столе же.

Перед тем как пойти в прихожую обуваться, Лёхин обернулся к собравшимся провожать его паранормальным народам и веско сказал:

— Никого не хочу обидеть — учтите это. Но с завтрашнего дня моя спальня становится приватным местом. За порог не ступит ничья нога — ни домового, ни привидения. Меня поняли?

Елисей только было надулся всё-таки обидеться, и вдруг понял — и засиял. Остальные озадаченно переглядывались.

32.

Закрыв за собой дверь, Лёхин развернулся идти к лифту.

— И-и эх!

Аж в глазах замельтешило — так круто проехалась Вертушинка по лестничной площадке. Из-под яркого даже при тусклом свете подъездной лампы платочка вылетела задорная косичка, обвилась вокруг горла — и радостный вихорёк исчез за поворотом. Лёхин только и успел сделать, что рот открыть. Глянул на Шишика: тот свесился с плеча и скрипуче шамкнул что-то неодобрительное.

Делать нечего. Хочешь высказать "не одобрям-с!" — надо поспешить за таинственной своевольницей.

Крупными шагами Лёхин пересёк площадку и чуть не подпрыгнул.

— И-и эх!

Вертушинка завиражила так, что концы платка проехались по плиткам. И снова улепетнула в сторону лестницы и квартиры Лёхина. Тот, рассерженный, поспешил следом.

— Подожди, Вертушинка!

— А чего ждать-то? Пока ты до кладбища дойдёшь, сколько времени-то пройдёт? Потом жалеть будешь, что не поторопился!

— Вертушинка, я собираюсь идти туда один!

— Ты ж легкомысленный! Тебя одного туда нельзя пускать!

Лёхин вспомнил о напророченном вихорьком ведре. Ведро не успокоило. Предупредила — и хватит. Будет ещё таскаться с ним, отвлекать!..

— До сих пор я везде и всегда ходил только один, — еле сдерживаясь, чтобы не психануть, высказался Лёхин. — Мне легче, если не надо присматривать за кем-то ещё.

— Пользуйся, пока я здесь, — самодовольно сказал вихорёк, — меньше на всякие бяки натыкаться будешь. Вот сам подумай: ну, выскочил бы ты сейчас, весь такой уверенный, во двор, а там — бац, крысюки! И что б ты тогда без моего предупреждения делал?

Лёхин полюбовался на очередной вираж и вздохнул.

— Крысюки — это на самом деле или предположение?

— Спустись да погляди! Домофон-то отключить сможешь?

— Смогу.

На всякий случай со своего седьмого этажа Лёхин спустился по лестнице. Сразу подошёл к электрощиту. Быстро разыскав домофонный блок, опустил-перещёлкнул микропереключатели и осторожно приблизился к подъездной двери. Открывал постепенно, стараясь сразу просматривать увеличивающееся пространство. И — замер. Крысюков оказалось двое. Наверное, их оставили только в качестве сторожей или наблюдателей. Узнать их несложно — по грушевидным фигурам. Сидели на бордюрах — на другой стороне дороги. В сторону подъезда не смотрели (курили, негромко переговариваясь), так что Лёхин бесшумно прикрыл дверь и, вернувшись к щитовой, снова включил домофонную связь.

— Ну что? — риторически вопросил вихорёк.

Лёхин помолчал, собираясь с мыслями. Нет, конечно, можно прорваться и с боем, но тащить с собой на хвосте крысюков — гиблое дело. Первое, что мелькнуло из умного, — вернуться домой и попробовать через балкон перебраться в другой подъезд, благо два балкона соединены. Одно крупное "но" — время слишком позднее. Соседка по балкону — хоть и знакомая по рынку, где торгует, но, позвони он сейчас, она точно откажется его впустить. И ведь так понятно — почему.

Вертушинка вьюжной петлёй промчалась по лестнице к почтовым ящикам и оттуда снисходительно сказала:

— Ну вот, а говоришь — один везде. Да ты без помощи вообще никак и никуда! Поднимайся! Отсюда легко удрать от них.

Лёхин чуть по лбу себя не стукнул. Их подъезд — середина дома. А поскольку дом достаточно длинный, то сделали в их подъезде запасной выход на другую сторону — на дорогу. Сам выход закрыт бдительной дворничихой ("У меня тут мётлы и вообще рабочий инструмент! Буду я каждому давать ключи от двери!"), но подъездное окно на площадке с почтовыми ящиками выходит на крышу запасного выхода.

Поднимаясь по лестнице, он даже вспомнил, как два года назад, когда на подъезд поставили домофон, квартиранты со второго этажа, чьи хозяева не удосужились снабдить ребят ключами, действовали очень просто: перед выходом из дома открывали щеколды на рамах, а поскольку приходили с работы поздно, то никто и не видел, как они залезали на крышу запасного выхода и спокойно проникали через окно. Только Лёхин их однажды засёк: возвращался с какой-то вечеринки и услышал возню у почтовых ящиков. Поднялся посмотреть — на всякий случай. И немного... ну, обалдел: из форточки подъездного окна лезет что-то длинное и фыркает от приглушённого смеха. Он еле успел схватить падающего "домушника", а потом впустил остальных. Как выяснилось, кто-то из соседей забирал почту и заметил неладное с окном. Результат: ребята-квартиранты решили, что один полезет в форточку и откроет путь друзьям...

Проверив щеколды и пообещав себе не забыть закрыть окно на обратном пути, Лёхин вылез на карниз, хмыкнул: до крыши — полметра. И прыгнул. В ухо хихикнули. Он привычно обернулся и увидел: на противоположном краю крыши сидит к нему задом, но оглянувшись, серый котяра — морда недовольная. Чего, мол, распрыгался?..

Чувствуя себя нарушителем покоя и тишины, Лёхин присел на своём краю. Так. Прыгать можно или на плиту перед ступеньками двух лестниц, или сразу на асфальтовую дорожку, отделяющую дом от газонной зелени. Он решил не рисковать. Сел на край и, развернувшись — съезжая, крепко вцепился в крышу. Через секунду он висел, жалея, что не надел перчаток, а ещё через две спрыгнул.

— Эй, а я как?

На краю крыши вертелось что-то маленькое, но отчётливое.

— А ты оставайся, — велел Лёхин. — Присмотришь за народом, если что...

— Ну нет! Это тебя без присмотра оставлять нельзя! Всё. Я счас прыгну — и ты будешь виноват в моей безвременной смерти!

Лёхин длинно вздохнул и поднял руки — ладони ковшиком.

— Ладно, прыгай — поддержу. Только одно условие: не слишком болтать в дороге.

— Я не болтливая! Я разговорчивая! — заявил вихорёк и спорхнул с крыши в руки Лёхина.

Ощущение — прислушался Лёхин — будто прохладным ветерком повеяло. Только наклонился поставить Вертушинку на плиту, как та сама снова спорхнула с ладоней. Ишь, шустрая какая — подумалось незлобиво, а Шишик с плеча проворчал что-то своё насчёт шустрых и разговорчивых.

Он быстро сбежал по ступенькам — еле видные в редком позднем свете из окон, они живо напомнили ступеньки лестниц в Каменный город. Разве что были слишком обычными, напоминающими о тесных подъездах человеческих домов.

Огляделся. Пешеходная дорожка перед домом пуста. Фонарь чуть слева уже отключили, а справа — горел, потому как сторожил остановку. Машины по дороге пролетали реже, но запах бензиновых паров всё-таки чувствовался в холодном воздухе, пропахшем замёрзшей травой и палыми листьями.

Вертушинка, против обыкновения, уже не рвалась уверенно вперёд, а как-то даже жалась к ногам Лёхина. Шишик же нахохлился на плече, словно продрог после тёплой комнаты на заметном, порывами ветерке, от которого ёжился даже хозяин.

А всё-таки хорошо пройтись по ночной дороге!.. Если б не грызло одно маленькое сожаление: дома, в тёплой постели, осталась женщина. Одна. Без него... Эх... Но странно. Какое-то тёплое чувство постепенно разрасталось в груди и грело, грело — до улыбки...

— Смотри, Лёхин, — бесцеремонно вторглась в его рассеянные мысли Вертушинка, — а там Палисадничие возятся! Чего это они, на ночь глядя, затеяли?

Лёхин прибавил шагу, прошёл остановку, пересёк объездную дорогу и вскоре очутился на месте, которое углядела Вертушинка. Здесь, в начале небольшой липово-тополиной аллеи, и работали Лешие-Палисадничие. Присмотревшись, он понял: двое больших Палисадничих с трудом тащили ещё не очень зрелого Зеркальщика к канализационному колодцу, а третий, поменьше, помогал им, пытаясь приподнять "хвост" Зеркальщика. Но тот постоянно выскальзывал из рук, и третий сердито пинал его, отчего весь Зеркальщик трясся, а двое передних Палисадничих оборачивались и что-то укоризненно говорили младшему...

— Бог в помочь, — негромко сказал Лёхин. — Помощь нужна?

— Не отказались бы, благодетель, — сказал один из больших Палисадничих, бережно опуская мягкую тушу Зеркальщика. — Устали — совсем невмоченьки стало. Сколько их развелось вдруг — прибирать не успеваем. Ты не Лексей ли Григорьич будешь?

— Он самый. А ну-ка...

Он сделал легче: сцепил ладони в замок под Зеркальщиком и просто приподнял его, благо рост позволял. Обрадованные Палисадничие побежали впереди совсем убрать с колодца едва отодвинутую крышку. Зеркальщик обвис на руках человека, и нести его таким образом было легко. Лёхин и тащил, прислушиваясь к удивлённому, с трудом различимому помыкиванию странной сущности.

— Сюда его, сюда! — засуетились Палисадничие.

Зеркальщик торжественно грохнулся в колодец, после чего Лёхин плотно закрыл крышку, убедившись, что Палисадничие сегодня больше не собираются использовать канализацию.

Распрощавшись со смотрителями садов и газонов, Лёхин пошёл дальше, обвеваемый по ногам вихорьком, который без умолку болтал о своих переживаниях из-за маленького происшествия. Но Лёхин уже как-то попривык к речи Вертушинки — как к неизбежному звуковому фону, который будет присутствовать на протяжении всего пути, так что не слишком обращал на неё внимания.

Какое-то время, перейдя у светофора, который сейчас подмигивал лишь жёлтым глазом, он думал о спящих города. Не о тех, кто завершил дела на сегодня, а о тех, кого поймали в ловушку сна, — о заложниках колдуна из другого мира. Потом мысли естественно перескочили на Каменный город, на ребят, оставшихся там... Затем, на спуске к мосту, он стал думать о кладбище, на котором нужно отыскать связующую нить. Нарисовалась проблема. Интересно, а как искать живой артефакт? Ходить среди могил и звать?.. Типа: "Ниточка, отзовись!" Весело...

Старое городское кладбище после застройки города оказалось в самой его середине. После того как мэрия решила районом ниже создать деловой центр, кладбище начали преображать в мемориал воинской славы, каждый год устраивая на нём празднование военных дат. Постепенно, облагороженное мрамором и клумбами, кладбище вскоре превратилось в место для отдыха — в основном, конечно, парадная его часть. Та же его часть, когда-то давно использовавшаяся для захоронений, так же постепенно превращалась в плохо прибранную парковую зону с утоптанными тропинками между могилами, зарастающими не только травами, но и густым кустарником. А поскольку могил было мало — всего несколько десятков, неудивительно, что и отношение к ним стало сугубо прагматичным: здесь гуляли молодые мамаши с детьми, молодёжь назначала свидания, а считавшие себя взрослыми ребятишки частенько были замечены здесь с пивом и закусью, а то и с чем покрепче...

Размышления и воспоминания Лёхина прервались от несколько неуверенного потягивания за ухо. Остановившись и осмотревшись, человек обнаружил, что стоит уже на середине моста.

— Ты чего? — спросил он Шишика.

Тот старательно таращил глаза за перила.

— Что-что! Вниз гляди — только тихонько, — хихикнула Вертушинка, вьюном мелькая между прутьями перил. От этого верчения у Лёхина аж голова кругом пошла.