— Я ничего не могу поделать с тем, кто я есть, — сказал Кильон.
— Нет, и никто не говорит, что ты не являешься объектом неподдельного восхищения. Но когда Гэмбисон приходит ко мне с подобным предчувствием, я вынуждена его выслушать. И он сказал мне, что, по его мнению, ты защищаешь кого-то из остальных. — Она подняла палец, пресекая любую попытку, которую он мог бы предпринять, чтобы вмешаться. — Его инстинкты могут быть верными, а могут и не быть. Он также сказал мне, что, по его мнению, ты не представляешь непосредственной угрозы безопасности ни этому кораблю, ни Рою. По правде говоря, я думаю, что ты ему нравишься или, по крайней мере, он хотел бы иметь возможность проводить с тобой больше времени, разговаривая. Но пойми одну вещь, доктор: если здесь практикуется обман, я рано или поздно узнаю об этом. Вряд ли нужно добавлять, что я действовала бы так, как считала нужным, имея за собой все полномочия командования. Я также не несу ответственности за любой интерес, который коммандер Спата может проявить к тебе с этого момента.
— Он уже проявляет интерес.
— Поверь мне, ты и половины этого не видел.
Кильон задумался над тем, что ему сказали. Он предположил, что существовал небольшой шанс, что все это было каким-то психологическим ходом, состряпанным между капитаном и ее офицером службы безопасности, призванным усыпить его бдительность и заставить поделиться всем с Куртэйной. Однако инстинкты подсказывали ему, что она была совершенно откровенна.
— Я ничего не скрываю, — заверил он ее.
— Я надеюсь, что это так, доктор. Ради нас обоих.
Наступило затишье. Он задавался вопросом, было ли это предупреждение единственной целью разговора. — Что с нами будет, когда мы доберемся до Роя? — осторожно спросил он.
— Тебя будут оценивать. Я уже говорила тебе, что мы верим в то, что нужно давать новичкам шанс доказать свою состоятельность. Если отбросить сомнения доктора Гэмбисона, ты мог бы поступить и похуже, чем поступил. То же самое можно сказать и о Мироке. Она приняла пулю на себя ради нас, и я не оставлю это без внимания.
— Я уверен, она будет в восторге.
— Ты, случайно, не защищаешь ее? У меня сложилось впечатление, что она была на грани того, чтобы разрезать тебя на куски.
— Мирока просто высказала свою точку зрения, вот и все.
Куртэйна кивнула, как будто только что получила подтверждение какому-то давнему предубеждению. — Другими словами, вы, жители Копья, будете держаться друг друга до победного конца.
— Скажите мне, капитан, что в Рое то же самое не так.
— Нет, наверное, ты прав. — Она устало согласилась с его доводами, как будто у нее только что иссяк аппетит к спорам. — Ты понимаешь, что, вероятно, никогда больше этого не увидишь, не так ли? Богоскреб? Ты все еще называешь это так?
— Некоторые из нас. Но, признаюсь, я не думал дальше завтрашнего утра.
— В данных обстоятельствах это не так уж неразумно. Однако факт в том, что мы очень редко приближаемся к Копью ближе чем на триста лиг и обычно даже не рискуем заходить в одно и то же полушарие. Ему нечего нам предложить, и нам нечего предложить ему взамен.
— Теперь все могло бы быть по-другому, — сказал Кильон.
— Из-за небольшого шторма? Я так не думаю. Это изменило их мир больше, чем наш. Когда зоны смещаются, мы смещаемся вместе с ними. Фатальная слабость Копья заключается в том, что оно никогда не обладало такой гибкостью. Это эволюционный тупик; форма, которая не может адаптироваться.
— Все сделано достаточно хорошо, чтобы продержаться так долго. В любом случае, если бы Копье двигалось, Трясина двигалась бы вместе с ним. Разве это не освобождает его от критики?
— Ну и что? — спросила она без всякого интереса. — Где-то должна быть Трясина. Все, о чем я забочусь, — это чтобы этого здесь не было, чтобы оно мешало мне, когда у меня есть корабль, на котором я могу летать.
— Мне дали понять, что у вас это очень хорошо получается. — Он снова посмотрел на фотографии, затем снова на Куртэйну, оценивая сходство лица, которое он видел на снимках, с лицом напротив него. Как и Куртэйна, он был темнокожим, но сходство было глубже. Он мог видеть те же глаза, те же тонкие черты лица. — Этот человек ... он случайно не ваш отец?
— Был, — поправила она. — Он умер десять лет назад. Подрался на "Санберн флэтс" с мальчиками-черепами.
— И он управлял этим кораблем?
— И его отец до него, и его дед, и его прадед, вплоть до того момента, когда они заложили его киль. Принадлежал семье более чем в десяти поколениях. Ему сто пятьдесят лет. Ни в коем случае не самый старый корабль в Рое, но один из старейших. Вот почему я не хочу, чтобы ему угрожала опасность. Однажды он сгорит в огне, но это будет не под моим командованием.
— Я бы подумал, что участие в какой-нибудь дальней разведывательной миссии квалифицируется как опасное в чьих-либо книгах.
— Это то, для чего он был создан, — сказала Куртэйна. — Я говорю об опасности, исходящей от внутренних элементов, таких как люди, в которых я не могу быть уверена, что они мне не лгут.
— Не знаю, что могу сделать, чтобы убедить вас в своих добрых намерениях.
— Уверена, ты что-нибудь придумаешь. — Куртэйна, казалось, была на грани того, чтобы отпустить его, когда ей в голову пришла одна мысль. Она полезла в ящик под откидным столом и достала маленький черный томик, который Кильон узнал. — Мы конфисковали это у вашей подруги, предположив, что где-то внутри у нее может быть спрятано другое оружие.
— И что?
— Мы ничего не нашли. С таким же успехом она может забрать его обратно. — Куртэйна пролистала полупрозрачные страницы, прежде чем передать книгу. — Ты религиозный человек?
Кильон неловко заерзал на сиденье. Бутоны его крыльев цеплялись за высокую резную спинку.
— Не особенно.
— По крайней мере, это может быть единственное, что у нас есть общего. Честно говоря, я бы тоже не ожидала такого от Мироки. Этот ее язычок...
— Уверяю вас, она ничего не может с этим поделать.
Что-то в его словах или выражении лица вызвало улыбку на серьезном лице Куртэйны. — Снова защищаешь ее, доктор?
Он потрогал Писание. — Просто констатирую факты.
— Рикассо считает, что в этой книге скрыта мудрость. Истины, размытые почти до неузнаваемости. Сам он не верующий — он не согласен со всем этим огнем и серой, Трясиной, как с Божьим Оком, прожигающим мир насквозь, — но он не отвергает практическую ценность тщательного изучения Завета. Но тогда Рикассо верит во множество странных вещей. Это еще одна черта, которая не нравится в нем Спате и несогласным.
— Полагаю, вы его достаточно хорошо знаете?
— У меня не такой уж большой выбор, — сказала Куртэйна. — Я его крестная дочь.
Ранним утром он вернулся в лазарет. Здесь было не так многолюдно, как накануне вечером, и между импровизированными кроватями было установлено несколько ширм. Кильону уже сообщили, что один из членов экипажа скончался от неизбежных осложнений, в то время как двое других были признаны достаточно здоровыми, чтобы их выписали как ходячих раненых. Гэмбисон был в полудреме, просматривая записи и истощенные остатки своего медицинского рациона. У него был измученный, перепачканный вид человека, который не спал неделями.
— Мне сказали, что мы должны вернуться в Рой к середине утра, — сказал Гэмбисон, останавливаясь, чтобы почесать бороду, которая со времени их первой встречи становилась все более непослушной. — По правде говоря, ни на день раньше. Мы больше не потеряем ни одного человека, но это было на грани срыва. Вы можете поставить себе это в заслугу, доктор. — Он поднес флакон к свету, разглядывая оставшийся внутри наперсток лекарства, возможно, решив, что оно слишком ценное, чтобы выбрасывать его.
— Мне было интересно, как поживает Мирока.
— Ее состояние значительно улучшилось. Я разговаривал с ней ранее. Возможно, она сейчас спит, но если вы хотите поговорить с ней сами, я не буду возражать.
— Вам лучше освободить еще одну кровать, — сказал Кильон, собираясь с духом. — Возможно, поступит новый пациент.
Гэмбисон попытался улыбнуться, но было очевидно, что он был слишком измучен для этого. Он кивнул в сторону одной из отгороженных ширмами кроватей. Со вчерашнего вечера Мироку перенесли, и теперь она лежала рядом с одним из закрытых ставнями окон. Кильон раздвинул ширмы, уверенный, что если бы Мирока не спала, она бы услышала их разговор.
Она не спала. И слышала.
— Нам не о чем говорить, Резака. — Голос у нее был сонный, слова невнятные. Он увидел, что повязку на ее плече недавно сменили.
— Ты так сильно меня ненавидишь?
— Я ненавижу то, кто ты есть, и тот факт, что ты солгал.
— Это означало бы также ненавидеть Фрэя.
— Это моя проблема, а не твоя.
— Я завидую тебе, Мирока. Должно быть, жить в твоем мире освежающе просто. Все так четко сформулировано, не правда ли? Ангелы плохие. Люди хорошие. Неважно, что ангелы не все одинаковы, и некоторые из людей поступали друг с другом гораздо хуже, чем когда-либо поступали ангелы.
— Ты закончил читать проповеди?
— На данный момент.
— Тогда отвали от меня на хрен.
— Надеюсь, со временем ты простишь меня, — сказал Кильон. — Как бы то ни было, мне нравилось твое общество, когда ты не была убеждена, что я — воплощение дьявола. — Он сделал паузу и достал Писание. — Я принес тебе это. Основываясь на том, что сказал Талвар, я предполагаю, что это что-то значит для тебя, кроме как средство хранения оружия. — Он положил Писание ей на грудь, так, чтобы она могла дотянуться до него здоровой рукой.
Затем он ушел, прежде чем она успела сказать хоть слово.
Позже тем же утром они приблизились к высокой стене кратера, изрезанной зубцами, окаймленной янтарным огнем восходящего солнца. Кильону разрешили подняться на командный мостик, а затем на балкон, который опоясывал гондолу, откуда открывался наилучший вид. Воздушный корабль все еще поддерживал скорость полета пятьдесят лиг в час, согласно приборам, которые он мельком видел по пути через мостик. Это было быстрее, чем на большинстве поездов, даже на электрическом экспрессе, курсирующем между Неоновыми Высями и Серкит-Сити, но снаружи дул не более чем легкий ветерок. Ему все время приходилось бороться с желанием проверить, по-прежнему ли шляпа у него на голове.
— Ты ожидал, что будет более порывисто, — сказал Спата, присоединяясь к нему на балконе.
Кильон насторожился из-за неожиданного прибытия офицера службы безопасности. — Мы движемся по ветру?
— Если бы это было так, у нас была бы гораздо более высокая скорость относительно земли. Воздух сегодня довольно неподвижен. Но дирижабль — это не то же самое, что самолет. Да, мы знаем о самолетах, доктор Кильон, — мы пользуемся дирижаблями не просто потому, что не осознали возможностей полета на самолетах тяжелее воздуха. В этой зоне и на большей части воздушного пространства, в котором мы работаем, просто не получится создать двигатель внутреннего сгорания с достаточно высоким соотношением мощности к массе, чтобы сделать его эффективным. Дирижабли, с другой стороны, все еще можно заставить работать.
— Я никогда не думал иначе, — сказал Кильон, хотя, по правде говоря, он вообще не задумывался об этом.
— Самолет рассекает воздух, как нож. Воздушный корабль тянет за собой воздух, как перчатку. Мы достаточно близки к разгадке, чтобы здесь ощутить преимущества этого.
— Спасибо, что ответили за меня на этот вопрос.
— Мы скоро будем в Рое. Оказавшись там, ты перестанешь подпадать под особую юрисдикцию "Раскрашенной леди". Думаю, ты считаешь, что это последний раз, когда видишь меня.
— Полагаю, на самом деле это не в моей власти.
— Пойдем со мной, доктор, я хотел бы тебе кое-что показать — думаю, это тебя взбодрит. У тебя ведь есть склонность к высоте, не так ли? Конечно. Как ты мог этого не сделать?
— Что случилось бы, если бы я остался здесь?
— С тобой может произойти несчастный случай. Здесь нас не защищает ни одна часть гондолы. Если ты перелезешь через эти перила, никто ничего не заметит.
— Я мог бы.
Спата подмигнул. — Ты всегда можешь попробовать взмахнуть этими маленькими крылышками.
Зная, что у него нет выбора, он последовал за Спатой по изгибу гондолы к калитке в ограждении. Время от времени они попадали в поле зрения мостика гондолы и окон, но все находившиеся на борту, казалось, были слишком поглощены приближением к стене кратера, чтобы обращать внимание на то, что происходило снаружи. Теперь они были в безопасном воздушном пространстве, в небе не было мародеров-черепашек. Спата открыл щеколду калитки. Она вела к одному из лонжеронов двигателя правого борта, узкой доске с проволочной направляющей высотой по пояс на задней стороне, двигатель казался далекой рычащей массой на дальнем конце. Лонжерон поддерживался натянутыми тросами, поднимавшимися вверх, чтобы соединиться с верхней частью гондолы и выступающим нижним изгибом оболочки.
— Пройдись, доктор, — пригласил Спата.
— Если ты собираешься убить меня, почему бы нам просто не покончить с этим сейчас?
— Я не собираюсь тебя убивать. — Голос Спаты звучал оскорбленно и испуганно. — Я просто убеждаю себя, что ты можешь соответствовать одному из стандартных требований, предъявляемых к оперативному экипажу. Мы все должны быть готовы выйти на эти лонжероны двигателя, когда потребуется. Вещи выходят из строя и нуждаются в ремонте. Шаг гребного винта невозможно регулировать изнутри гондолы, только кем-то снаружи. В пылу сражения или когда мы приближаемся к границе неизведанной зоны, у нас нет времени ждать прибытия техника. Весь экипаж должен уметь это делать.
— Последнее, что мне сказали, будто я клиент.
— Давай просто скажем, что ты вступил в переходное состояние.
Кильон знал, что сопротивляться бессмысленно. Он ступил на лонжерон, ощущая вибрацию двигателя подошвами ботинок. Ничто не могло помешать ему упасть вперед, и только тонкая направляющая проволока удерживала его, если он падал назад. Проволока несла скорее психологическую, чем реальную поддержку. Тем не менее он ухватился за нее. Спата, который ни за что не держался, кивнул ему, чтобы он шел дальше. — Отсюда тебе не дотянуться до двигателя.
Проход был достаточно узок, чтобы по нему мог пройти только один человек за раз. Кильон не испытывал никакого головокружения, когда находился внутри воздушного корабля, даже когда смотрел с балкона вниз на землю, скользящую под ней. Теперь это проявилось в полной, парализующей мощи. Местность начинала подниматься навстречу стене кратера, но до земли все еще было удручающе далеко. Было заблуждением считать, что ангелы не страдают от страха высоты. Боязнь высоты была очень разумной фобией, которую стоило культивировать, даже если у вас есть крылья. Но у Кильона даже крыльев не было. У него были только бесполезные обрубки крыльев, спрятанные под тканью рубашки.
— Дальше, доктор. Весь путь до конца. Покажи нам, из чего ты сделан. — Кильон едва мог поднять глаза на двигатель, не говоря уже о том, чтобы понять, как далеко он уже прошел. Ветер начал усиливаться, как только он покинул кокон неподвижного воздуха дирижабля. Доска дрожала и гудела, как лошадь, дрожащая, чтобы отогнать комара. Он продолжал медленно продвигаться боком, спиной к направлению движения, держа руки на проволоке, скорее скользя по ней, чем отпуская полностью.
