— Так и есть! — Эльфрида снова села.
— Ты, кажется, не удивлен, сынок, — сказал Клаус.
— Ну, есть не так уж много способов истолковать фразу "не беспокойся об обручальном кольце".
— И не волнуйся, — заверила Жозефина. — Его размер уже был изменен.
— Ты знаешь размер ее кольца? — спросил Бенджамин. — Как тебе удалось добиться этого от нее?
— Очень тонко, вот почему это делала я, а не твой отец.
— Ты отдаешь это Бену? — пожаловалась Эльфрида.
— Верно, — сказал Клаус.
— Но почему вдруг именно ему? — Она поставила локти на стол и закрыла лицо руками. — Первой замуж вышла я. Они должны были достаться мне.
— Эльфрида, дорогая, — терпеливо начал Клаус. — Во-первых, невесте не подобает самой выбирать себе кольцо. Кроме того, полагаю, что твой муж проделал там прекрасную работу.
— Спасибо, мистер Шредер! — поблагодарил Мартин, все еще прибираясь на кухне.
— Во-вторых, это кольцо — семейная реликвия, которая передавалась из поколения в поколение более трехсот лет от первенца фон Шредера, и мы должны уважать наши традиции. Ваш дедушка, граф Клаус-Вильгельм фон Шредер, подарил это кольцо моей матери, графине Эльфриде, в 1939 году, и она носила его, пока мы не потеряли ее в 1944 году.
— Опять же, видишь ли, я была бы идеальна. У нас даже одно и то же имя.
— Честно говоря, я мало что могу вспомнить о своей матери, — продолжил Клаус, возможно, делая вид, что не слышит Эльфриду. — Я всегда старался удержать эту память, и ваша бабуся Юлия помогала всем, чем могла, но она была таким светлым и замечательным человеком, что не могла не... изменить воспоминания. И все же, думаю, у всех нас сохранились ясные воспоминания о твоем дедушке.
Бенджамин и его сестра-близнец рассмеялись, и он вспомнил о величественной патриархальной фигуре, которая даже в свои преклонные годы излучала столько силы и авторитета.
Клаус-Вильгельм фон Шредер был одним из тех выдающихся личностей, которых, казалось, больше не производил мир. Он родился и вырос в аристократической традиции служения, уходящей корнями в шестнадцатый век. Родившийся слишком поздно для службы в Первой мировой войне, он вырос в ожесточенной, озлобленной Германии — Германии, созревшей для демона с черным сердцем в обличье человека на белом коне. И это отвратительное человеческое существо звали Адольф Гитлер.
Клаус-Вильгельм был армейским офицером, настолько аполитичным, насколько это вообще возможно, и сам никогда не был членом партии. И все же Бенджамин знал, что из-за этого он больше не был защитой от горечи униженной нации по отношению к нему. Он пошел в армию, потому что так поступала семья Шредеров, но также и потому, что горел желанием отомстить за это унижение. И поскольку он это сделал, он также упустил из виду расизм Гитлера и его нацизм... по крайней мере, до тех пор, пока Хрустальная ночь не открыла ему глаза. Его готовность не обращать внимания на расизм была источником горького стыда на всю оставшуюся жизнь, и это повлияло на каждое решение, которое он когда-либо принимал впоследствии.
Однако в то время, казалось, он ничего не мог с этим поделать. Он был профессиональным офицером, наследником многовековой традиции службы, и, как от любого другого немецкого офицера, от него потребовали личной присяги на верность Гитлеру, когда он стал рейхсканцлером. Клятвы что-то значили для Клауса-Вильгельма фон Шредера, и поэтому он оказался в ловушке между своим отвращением к правде, которую видел под поверхностью, и клятвой, которая делала его частью машины, уводящей его нацию все глубже во тьму. Одному богу известно, что бы он сделал, если бы Гитлер выжил!
Но в 1930-х годах он с головой ушел в свои военные обязанности, пытаясь — как он прямо и непоколебимо признался шестнадцатилетнему Бенджамину — "спрятать голову в песок долга перед государством, потому что я слишком боялся стоять на скале долга перед самим собой". Он был одним из учеников Хайнца Гудериана, когда вермахт разрабатывал принципы мобильной войны, и служил под командованием Эрвина Роммеля в прорыве к побережью, который отрезал британские экспедиционные силы и вынудил их капитулировать.
С самого начала не было ничего удивительного в том, что он стал командовать крупными бронетанковыми соединениями при восстановленной монархии, а смерть его любимой первой жены оставила его с сыном без матери в то самое время, когда его страна больше всего нуждалась в его услугах. И поэтому он отправил Клауса жить к родственникам в Соединенные Штаты, в безопасности от безумия, охватившего Европу, пока он откликался на запрос этой страны,.. как всегда Шредеры отвечали на этот вопрос.
— Я помню, — сказал теперь этот сын, оглядывая сидящих за столом своего собственного сына и дочерей, — его переписка была такой холодной и формальной. Я думал, он дистанцируется от меня. Только гораздо позже я понял, что это была дыра внутри него, из-за которой он так выглядел в своих письмах. Он был человеком чести, твой дедушка. Он потерял свою жену, а затем отослал своего единственного сына, в то время как боролся за создание лучшего мира для всех нас, потому что это был его долг. Но как бы сильно он ни старался, долга и чести было просто недостаточно, чтобы заполнить эту пустоту.
Эльфрида хандрила, положив подбородок на предплечья, а ее отец с легкой улыбкой погрозил ей указательным пальцем.
— Помни, что я говорил о том, что люди оказываются в нужных местах в нужное время, Эльфрида! — сказал он. — Это определенно было верно в отношении твоего дедушки. Боевые действия в 1950 году во время освобождения Украины... — Его улыбка исчезла, и он покачал головой, его глаза потемнели. — Это был худшие, самые жестокие бои за всю его жизнь. Комиссары упорно сражались, и было — Боже, было так много зверств с обеих сторон! И все же, посреди всего этого, он встретил Юлию, единственную женщину, которая могла заполнить эту пустоту. Бог дал ему этот дар, и сам кайзер дал эту невесту в тот же день, когда назначил Клауса-Вильгельма временным губернатором Украины от Западного альянса.
— Графиня Юлия фон Шредер носила это кольцо сорок два года, пока Бог не преподнес вашему дедушке еще один подарок и она мирно скончалась во сне.
Он обвел взглядом сидящих за столом, его взгляд был серьезен, и даже Эльфрида оставила свою роль сестры на достаточно долгое время, чтобы оглянуться с такой же серьезностью. Но потом Клаус откинулся на спинку стула и криво улыбнулся.
— Мы с твоим дедушкой не всегда сходились во взглядах. Иногда он утверждал, что не понимает своего "американского сына", но я был его первенцем. Более того, я знаю — всегда знал, — что он нежно любил меня, даже если временами ему было трудно это показать. И если бы я когда-нибудь усомнился в этом, Юлия позаботилась бы о том, чтобы я этого не сделал. Боже, она была замечательной женщиной, твоя бабуся Юлия! И дедушка показал мне, как сильно любит меня, когда подарил мне это кольцо, как в знак своей любви ко мне, так и как часть наследия нашей семьи.
— Как первенец, я знаю, как трудно может быть расти без старшего брата или старшей сестры. Быть первым в своем поколении, кому придется во всем разобраться. Только Бог выбирает, кто родится первым в семье, но это большая ответственность. Тем более для тебя, Бенджамин, потому что у тебя были сестры, которые брали с тебя пример.
Эльфрида, как заметил Бенджамин, достаточно пришла в себя, чтобы громко фыркнуть при последней фразе, и глаза его отца заблестели.
— Но быть первенцем тоже не лишено своих привилегий, — сказал он, и его голос снова смягчился. — И поэтому я дарю тебе это кольцо, чтобы ты мог подарить его кому-то очень особенному. Точно так же, как Юлия появилась в нужное время, в нужном месте, чтобы быть радостью твоего дедушки, его поддержкой, матерью твоих дядей и тетей, я верю, что Эльжбета — подходящая женщина для тебя. Я чувствую это. Твоя мать это чувствует. И мы оба желаем вам всего наилучшего.
— Спасибо... — Бенджамин прочистил горло. — Спасибо, папа.
Он закрыл коробку и понадеялся, что туман в его глазах не заметен. Затем он глубоко вздохнул и посмотрел через стол. Фантазии и заблуждения, которые мучили его, особенно "смерть" отца, никогда не казались ему такими далекими, как тогда, когда он окружил себя семьей. Даже присутствие Эльфриды, несмотря на их случайные ссоры, наполняло его внутренним теплом, и он знал, что ему действительно повезло иметь такую замечательную семью.
— Пожелайте мне удачи, — сказал он им.
— Удачи? — Клаус усмехнулся. — Ты же Шредер! Тебе не нужна удача!
Бенджамин открыл дверь гаража, пристроенного к причудливому кирпичному дому в стиле ранчо, и загнал машину внутрь, рядом со своим родстером БМВ Z40. Он задавался вопросом, будет ли Эльжбета по-прежнему довольна жизнью здесь после того, как она — почти наверняка — скажет "да". Возможно, она захотела бы переехать во что-нибудь более просторное, чем то, что, по сути, было его огромной холостяцкой берлогой. Не то чтобы это был плохой дом. На самом деле это далеко не так. Здесь просто не хватало определенных предметов первой необходимости, таких как, о, комнаты для гостей? В конце концов, если бы в их будущем были дети, им нужно было бы где-то спать. Он не мог позволить своим сестрам получать все "удовольствие", верно?
Прекрати это, Бен. Ты забегаешь далеко вперед.
Он вошел внутрь, выключил сигнализацию и поставил лакированную коробку на кухонный стол. Он не мог придумать причины, по которой она не сказала бы "да", но тогда почему у него в животе вдруг все затрепетало? Он покачал головой и вошел в главную — и единственную — спальню.
Эльжбета снова оставила свою фланелевую пижаму на полу. Он с гримасой подобрал ее, сложил и убрал в то, что теперь занимало ее половину гардеробной. Ладно, больше похоже на то, что у нее две трети шкафа, и на самом деле это произошло из-за огромного беспорядка — к счастью, ограниченного шкафом — а не из-за того, что у нее было больше вещей. Хотя у нее было больше вещей. О, было ли у нее когда-нибудь больше вещей?
Зачем кому-то понадобилось так много вещей?
Бенджамин, вероятно, мог бы уместить все свои пожитки, за исключением мебели, в несколько машин, но у Эльжбеты в подвале до потолка громоздились коробки, которые ей еще предстояло распаковать, включая все когда-либо принадлежавшие ей номера журнала НАУКА! и родственный ему журнал ГАДЖЕТЫ!
Куда она запихивала все эти вещи в своей старой квартире?
Бенджамин взял в руки номер журнала НАУКА! за этот месяц и положил его поверх стопки журналов, лежащих на прикроватном столике Эльжбеты. В стопке было несколько журналов по истории, но техническая литература значительно превосходила их по количеству. Иногда он задавался вопросом, было ли инженерное дело по-прежнему ее истинной страстью.
Помимо его развлекательного центра, автомобилей (разумеется, высококлассных немецких моделей) и нескольких хобби, за эти годы не было никаких способов трат, которые показались бы ему интересными. Он предположил, что его наименее занимающее пространство хобби вращалось вокруг собранных с нуля моделей парусных кораблей, из которых четыре были выставлены в большом стеклянном шкафу для антиквариата в гостиной. Его последний проект, трехфутовая модель пятидесятипушечного винтового фрегата США "Колорадо" (годы службы с 1858 по 1876), почти законченная, стояла на верстаке в том месте, которое теперь занимало его половину подвала.
Ну, ладно, его треть подвала.
Тем не менее, небольшой беспорядок и несколько компромиссов были небольшой ценой за то, что, как он знал, он нашел.
Бенджамин проверил время, разделся, бросил одежду в нужные корзины и встал под душ. Его мысли обратились к не-Бенджамину, как это часто бывало, когда он оставался один и ему нечего было делать или когда он пытался заснуть без химических средств.
Не-Бенджамин работал над тем же кораблем, построенным с нуля, но его корабль был закончен только наполовину. С другой стороны, у настоящего Бенджамина было здесь преимущество, потому что не-Бенджамин также любил охоту и меткую стрельбу. Клаус познакомил Бенджамина с обоими увлечениями в раннем возрасте, но он начал заниматься ими только после того, как ушел из дома. Возможно, это было потому, что его сестры никогда не проявляли интереса, в то время как брат Бенджамина Дэвид был увлеченным стрелком.
Дэвид...
Холодная дрожь утраты пронзила его. Его сердцебиение участилось, и он покрылся холодным потом, несмотря на то, что его окатывала горячая вода. Он закрыл глаза и прислонился головой к кафелю в душе.
Сосредоточься, — сказал он себе, борясь с тревогой. — Проанализируй свою фантазию. Определи, что реально, а что ложно.
Он мысленно визуализировал две временные линии и проследил их в обратном направлении, ключевое событие за ключевым событием, пока они, наконец, не остановились на поезде, мчавшемся по Европе весной 1940 года.
Очень специфический поезд с очень известным пассажиром.
Теперь это упражнение давалось ему легко, и стеснение в груди спало. Как историк, он находил определенное болезненное любопытство в фантазиях, которые рождал его разум, но это было именно так. Фантазии и ничего больше. Признание этого помогло успокоить его нервы. Теплая вода тоже помогла, и вскоре он снова почувствовал себя нормально. Или то, что с того дня считалось нормальным.
Он хлопнул себя по щекам.
— Держи себя в руках, Бен. Не облажайся с этим.
Он намылился, ополоснулся, вытерся насухо и нарядно оделся для ночного свидания: свежевыглаженная серая рубашка и черные брюки, черные туфли, в которых он мог видеть свое отражение, и фиолетовый галстук-бабочка для придания нужного оттенка.
Он туго затянул галстук-бабочку и посмотрел на себя в зеркало.
— Хорошо выглядишь.
Он схватил коробку со стойки и открыл ее. Фамильная реликвия фон Шредеров из золота и бриллиантов сверкнула на свету, и он удовлетворенно вздохнул.
— Она та самая. Так что перестань нервничать, и давай сделаем это.
Бенджамин вернулся в спальню, отпер напольный сейф с кодовым замком и положил коробку внутрь. Он направился к гаражу и уже собирался включить домашнюю сигнализацию, когда услышал три тяжелых удара во входную дверь.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Времялет "Клейо"
неконгруэнтно
— Выключить импеллер! — крикнул Райберт, вбегая на мостик. — Синхронизуемся! Синхронизуемся!
— Выполняю аварийную синхронизацию, — сказала Клейо. — Теперь у нас 2313 год нашей эры.
Райберт вызвал прямую трансляцию из обзорной матрицы времялета, и она материализовалась над командирским столом. Летящий клин хронометрических сигналов быстро пульсировал на отметке плюс три месяца и устремлялся вниз по временной шкале.
— Что это? — спросил он.
— Это, — начал Фило, — дерьмовая куча машин времени Администрации.
— Они нас заметили?
— Не с той скоростью, с которой они движутся. По крайней мере, — осторожно добавил Фило, — я не думаю, что они это сделали.
— Они, должно быть, наполовину ослеплены собственной турбулентностью, верно? — спросил Райберт.
