-Готово,— сказала она.— Сейчас откроет нам ворота.
Винцент повернулся в темноту опоясывающей дом улицы, и тоскливо крикнул козодоем.
-Не забудь про собак,— сказал он Аспиду.— Пошли.
И первым шагнул под свет фонарей. Тифония и Аспид последовали за ним.
Привратник выскочил из сторожки. Он действительно чинил там башмак, потому что, спеша к воротам, смешно прихрамывал на левую ногу в зеленом носке.
-Сюда, господа, уже открываю,— приговаривал он, громыхая замком.
-Баз, ты спятил там, мудель старый?— крикнул один из молодцов в ливреях, и даже покинул свое место у крыльца.
Запустив руку в карман, он направился к воротам.
-Кого впускаешь, дебил?
-Тифа, почему он кричит?— бросил через плечо Винцент.
-Сейчас,— поморщилась она.
Старик уже отворил створки, и ждал, держась за левую воротину, кланялся и поджимал босую ногу. Охранник преодолел половину пути от крыльца до ворот, и вытащил из кармана маленький черный пистолет, но Тифония посмотрела на него, сдвинув брови, и он, почесав затылок, спрятал пистолет обратно, и махнул им рукой, мол, давайте за мной, я вам все тут покажу.
-Что за срань,— удивился его напарник, и тоже достал оружие. Потом таким же жестом почесал затылок, снял пистолет с предохранителя и внимательно огляделся по сторонам. Винцент вытащил из-под плаща короткий меч, узкий клинок Тифонии уже блестел у нее в руке, Аспид перехватил свою трость поудобней. Теперь она стала оружием.
-Корнилов,— представился охранник у крыльца.
Второй, тот, что сопровождал их от ворот, тоже спохватился.
-Чумаков, старший сержант. Какие будут распоряжения?
-Винцент, я отправлю старика домой,— сказала Тифония,— он нам больше не нужен.
-Хорошо,— сказал Винцент.— Сколько человек в доме?
-Наших шестеро,— сказал Корнилов,— трое слуг, две девки горничная и кухарка, и старый гумус, как его, мажордом. Четверо командиров, наши заказчики, бляха. Главный этот седой, погремуха Странник.
-Хорошо. Аспид, где собаки?
-У меня. Позвать?
Из темных зарослей, призраками возникли три серых кудлатых пса. Блестя пуговицами глаз на мохнатых мордах, звери, бесшумными прыжками подлетели к людям, и завертелись вокруг Аспида, заюлили хвостами.
С другой стороны дома, старший Тос, прямой как палка, сверху вниз смотрел на Крогана. Тот, выдрав куст чертополоха, отшвырнул растение за спину, присел на корточки, и ударил кулаком в перчатке по ограде, в край дыры. По серым камням, многие годы лежащим тут бок о бок, схваченным прочным раствором, пробежала дрожь. Сверху на голову Крогану посыпались, вертясь в воздухе жухлые листья, залежавшиеся на гребне стены еще возможно с прошлой осени. Он ударил еще раз, и большой серый валун вывалился из стены, ухнул в дыру, зашуршал там, в темноте сада, катясь по траве.
-Крепко строят, сволочи,— сказал Кроган, и, примерившись к следующему камню, ударил еще.
Эдвард рассеяно поглядывал по сторонам. Можно было подумать, что молодому человеку скучно, но левой рукой он теребил и нещадно мял кисточку на рукоятке сабли. Знак принадлежности к отличившемуся в бою полку колониальных войск, стал похож на мочалку. Остакис присел на корточки рядом и чуть позади Крогана и, прикрывая лицо от летящей во все стороны каменной крошки и известковой пыли, с интересом наблюдал за его работой.
Кроган выломал еще три валуна, по краям провала, и легонько толкнул верхние. Лишенные поддержки снизу, они обрушились пыльной грудой.
-Даже я пролезу,— сказал Кроган выпрямляясь.
В темноте показалось, что лицо его стало серым, как камни из стены, борода выглядела на нем неестественно, словно приклеенная. Дерни и останется в руках. И голос звучал как эхо горного обвала — глухо и мощно.
-Я пойду вперед,— сказал Иоганн Тос и, пригнувшись, исчез по ту сторону, в темноте парка.
Эдвард Дюрон оставил в покое саблю, достал из кармана вороненый револьвер, и намерился, было лезть в пролом вслед за дедом, но Кроган вытянул поперек руку.
-Погоди, давай я сейчас, застряну тут, будет кому меня обратно вытаскивать. Ося у нас хлипкий, не справится. За мной пойдешь, Ося.
Он и верно едва не застрял, заклинившись в дыре мощной грудью.
-Говорят, если голова пройдет, то и остальное пролезет,— посетовал он, обратив искаженное натугой лицо к Остакису и Эдварду.— А зад у любого человека больше головы.
-Зато мягче,— напутствовал его Остакис.
-Эхм,— выдохнул Кроган и протиснулся в лаз, вывернув еще один небольшой камень.
-Осторожно тут,— послышался его шепот,— куча какая-то... Твари, на навоз похоже.
Вслед за ним Эдвард и Остакис канули в темноту и ночные шорохи парка.
-Ах, вы сладкие мои,— причитал над волкодавами Аспид, охлопывая псов по загривкам,— лапушки мои мохнатые. Соскучились, морды зубастые. Скучно вам тут, у-у-у.
-Пора,— сказал Винцент,— Кроган и Тосы уже в парке. Нашумел громила. Его могли услышать.
-Да уж,— согласилась Тифония,— грохотало как в грозу. Головы у него нет что ли? Надо же думать.
Корнилов сплюнул в сторону. Он тоже был в негодовании.
-Это для него болезненный процесс,— сказал Винцент.— Поспешим. Аспид, собак вперед. Дверь.
Чумаков вырвал из кармана ливреи пистолет, щелкнул затвором. Корнилов распахнул настежь дверь, собаки тихо и грозно зарычали и ринулись вперед. Мелькнули в дверном проеме мохнатые хвосты.
Особняк этот, большой и просторный, но несколько нелепый, строился как дом призрения для военных инвалидов, калек-ветеранов, оставшихся без попечения родных. Снаружи выглядевший как городское гнездо богатого и родовитого аристократа, за респектабельным фасадом, за большим, хотя и неухоженным парком он скрывал унылый мирок казенного приюта.
Неизвестно, почему попавшие сюда герои колониальных войн спешили любыми правдами и кривдами покинуть эти гостеприимные стены. Но это так. Не желали они влачить свои костыли по зарастающим парковым дорожкам, вздрагивая от окриков санитаров-попечителей. Не хотели вкушать с благодарственной молитвой тушеную капусту, от щедрот интенданта столичного гарнизона, и петь хриплыми от водки и порохового дыма голосами в церковном хоре. Одни из них тихо отошли, корчась от малярии, других доконали старые раны, иные сбежали от казенной заботы и влились в ряды попрошаек у стен соборов, и у кладбища патриотов. Горожане добры, того, что подавали героям, хватало на чарочку, нескудный ужин и дешевый ночлег. Никто из ветеранов, сумевших улизнуть из приюта, не спешил вернуться к капусте и хоровому пению. Даже если их ловили — казенная забота может быть навязчивой — они уходили снова.
Несколько лет назад приют закрыли, и долго он стоял пустым. Никто не спешил его купить, а ведь и место было хорошим, пусть на задворках, но близко к центру. В городе уже успели возникнуть слухи, что в доме нечисто — они всегда с легкостью возникают вокруг любого долго пустующего строения — когда у особняка вновь появились хозяева. И тогда там действительно стало нечисто.
Винцент готов был увидеть просторную переднюю, где в былые времена хозяева встречали бы гостей — но увидел мохнатые зады собак бегущих по длинному коридору. Тускло горели газовые рожки, выхватывающие из темноты два ряда некрашеных дверей. Впереди, в конце коридора — темная лестница. Туда и устремились Аспидовы псы. Только один замер у двери, ничем не отличающейся от прочих, уставился на нее черными злыми глазами, напрягая горло в неслышном рыке.
За псами следом, в коридор, с оружием наготове, устремились Корнилов и Чумаков. Нелепо поблескивали пряжки на их лакейских башмаках, развевались полы ярких ливрей. Эти знали в доме все, и если бы не Тифония, били бы из своих бесшумных пистолетов совсем не в тех, в кого собирались сейчас.
Оба на миг замерли у той двери, где напружинилась готовая рвать собака. Корнилов повернул ручку, толкнул дверь от себя. Пес все же не удержался. Приученный нападать бесшумно, позволил вырваться глухому рычанию из напряженной глотки, исчез за дверью. Следом за ним ворвался Чумаков. Корнилов остался на пороге, вытянув руку с пистолетом. Короткий вскрик тут же смолк, сменился тихим, почти нежным рычанием. За дверью четырежды щелкнул пистолет Чумакова, два раза с порога выстрелил Корнилов. По коридору потянулся кислый запах сгоревшего пороха. Потом из комнаты вышла собака, и потрусила по коридору, догоняя своих. Следом появился Чумаков, меняя в пистолете обойму.
-Группа усиления,— сказал Корнилов, подоспевшему Винценту.— Если на периметре заваруха, они первыми встревают.
Тифония заглянула за порог.
-Трое,— сказала она.— Поторопились, я могла их взять.
Корнилов пожал плечами — чего уж теперь. На ментальном крючке у Тифонии, он не чувствовал жалости к своим бывшим товарищам. Это все придет потом, если удастся ему пережить эту ночь.
-Здесь больше никого нет,— сказал он.— Там вон кухня, девки часто там сидят допоздна. У Мозеля, мажордома каморка в другом крыле. Остальные наверху. Еще на чердаке есть пост. Два бойца с ручником, но у них окна на зады выходят, нас они не видели.
-Наверх,— велел Винцент, и сам пошел вперед.
Корнилов и Чумаков, держа стволами вверх свои пистолеты, двинулись за ним. Собаки у лестницы, присевшие было на лохматые зады, в ожидании приказов, вскочили, заглядывая людям в глаза, шевелением хвостов показывая готовность выполнять приказы.
-В подвале кто-то есть,— сказал Аспид.
Все замерли.
-Кто такие, знаешь?— спросил Винцент.
Аспид виновато развел руками.
-Малышам холодно, и много запахов. Мыши, ветчина...
-Корнилов,— позвал Винцент,— кто может быть в подвале?
Тот пожал плечами.
-Кто угодно. Там под трубой брага стоит. Могут наши, а может прислуга, за харчами полезла.
-Понятно. Аспид, присматривай за ними. Если попробуют подняться наверх — кусай.
-Ладно,— сказала Аспид, и вздохнул.
-Так мы идем, или нет?— спросила Тифония
-Непременно, владычица,— сказал Винцент.
Тифония фыркнула, и отбросила со лба прядь волос.
Собаки, от нетерпения поскуливая, брызнули по лестнице вверх. Корнилов и Чумаков следом, прижимаясь спинами к стене, выцеливая кого-то наверху. Винцент, невозмутимо спокойный, словно пришел сюда по приглашению, ступил на лестницу на пролет позади них. Аспид и Тифония за ним. Старая лестница не скрипела под их ногами.
На площадке, шедший впереди Корнилов, вдруг упал на колено, и его пистолет щелкнул негромко, посылая вверх, чью то смерть. Тут же взвизгнула наверху собака, и заскулила громко и жалобно. Брызнула щепа из дубовых перил. Сверху вели огонь.
-Офонарел Корнилов?!— крикнули оттуда.
В ответ Корнилов, упрямо сощурившись, опустошал обойму. Чумаков встал у него за спиной, и тоже открыл огонь, держа пистолет двумя руками.
-... твою мать!— заорал кто-то наверху.— Сюда! Корнилов сука шизанулся.
Несколько пуль выбили крошку из стены над головой Чумакова, но Винцент уже был рядом. Он вытянул вперед руку в тонкой черной перчатке, и пули летевшие сверху вдруг стали вязнуть в воздухе, ставшим подобным тесту. Потом он щелкнул пальцами, и там наверху, что-то обвалилось с грохотом. Потянуло дымом.
Кроган Тосы и Остакис пересекли парк, как на прогулке. Какая-то ночная птица просвистела им с ветки свое напутствие. Что это было, пожелание удачи, или проклятие — неясно. Кроган на миг остановился перед дверью черного хода, дощатой, освещенной тусклой масляной лампой, дождался пока подтянулись остальные.
-Готовы?— спросил он.— Входим.
В этот момент, с чердака в левом крыле, по ним зло и неразборчиво ударил пулемет.
Юра Жалейчиков, заметив посторонних, прижал триггер "гранита", доложил старшему, и услышал четкий приказ, "вали". Но валить он стал не сразу. Дождался, когда четверо оппонентов — любил он так, на американский манер называть врага — сгрудятся на освещенной площадке у двери, и тогда, уперев приклад в плечо, дал длинную очередь, надеясь срезать сразу всех четверых. РПК выхаркнул десятка полтора быстрых маленьких снарядов (на три обычных один трассирующий), замолчал на миг, и снова забился в руках.
Старший Тос охнул, согнулся пополам, получив две пули, в бедро и в живот. Остальные защелкали по мощеной камнем дорожке, выбили пыль и крошку из кирпичной стены, ударили Крогана в голову и грудь, в клочья, разрывая мешковатый серый свитер. Эдвард прижался к стене, взводя курок револьвера, озирался, искал, откуда стреляют. Остакис юркнул за широкую спину Крогана.
-Ган, сними его!— крикнул Кроган.
Он шагнул вперед, прикрывая собой остальных, прочно утвердился на расставленных ногах, еще и руки развел в стороны, чтобы прикрыть большую площадь. Только голову по-бычьи нагнул вперед. Пулемет хлестал его жгучей стальной плетью, и свитер и рубаха, спереди превратились в одну большую прореху, сквозь которую пулеметчик должен был видеть белый и круглый, волосатый живот. По щеке Крогана стекала струйка крови, казавшаяся черной, в слабом свете масляной лампы, но эта струйка была единственной. Пули били Крогана в грудь и живот, щелкая, рикошетили от черепа, а он только морщился от боли и скалил из бороды крупные желтые зубы.
-Ган, больно же, сука!
-Не могу,— дребезжащим голосом, так не похожим на сочный баритон прежнего Тоса, сказал старик.— В меня попали,— и выругался так, что Эдвард оглянулся на него с удивлением. Прежде ему не приходилось слышать от деда таких выражений. Иоганн Тос казался ему воплощением сдержанности с самого детства.
-Пять минут,— проскрипел Иоганн сквозь треск пулемета,— пять минут и я приду в себя.
-Ни хрена себе!— заорал Кроган.— Мне все это время изображать мишень?
Эдвард уже высмотрел себе цель на темной двухскатной крыше и, вскинув руку с револьвером, трижды выстрелил, но расстояние и темнота, играли против. Офицер снова прижался к стене.
-Ломайте дверь!— крикнул Кроган.
На чердаке, Юра Жалейчиков, ветеран двух региональных войн, и солдат фортуны, недоумевал, почему этот толстяк, в которого он засадил весь магазин, до сих пор не мертв, и грешил на неизвестную ему, продвинутую броню. Он отщелкнул сдвоенный рожок, подбросил его, так что тот перевернулся в воздухе, ловко поймал, и присоединил к пулемету. В это время, Траволтыч — солдат еще молодой, совсем чуть-чуть нюхнувший пороху в первую чеченскую — прикрывал его из "калаша". Потом Юра снова прижался плечом к прикладу, а Траволтыч доработал магазин, и стал возиться с "гранитом", докладывая старшему о том, что враг сплошь в броне, и нужен гранатомет, хотя бы подствольник.
-Дай-ка мне,— Остакис протянул руку, и забрал у Эдварда револьвер.
Он всадил оставшиеся в барабане четыре патрона, в замок висящий на двери, и два раза попал. Замок брякнул, и отвалился. Эдвард толкнул дверь, но она не открылась, видимо была заперта с той стороны на засов. Он налег плечом, и зашипел, попав локтем по бронзовой ручке.
-Хрень какая, держитесь за мной,— сказал Кроган, и бочком, медленно, по пяди, переступая на напряженных ногах, стал приближаться к проклятой двери. Больше всего, он боялся, что пули опрокинут его, и лишат остальных прикрытия. Шаг и еще шажок, он уже мог дотянуться до проклятой двери пальцем вытянутой руки. Остакис, помогая старшему Тосу, перемещался вместе с ним. Еще шажок, и Кроган шлепнул по злополучной двери ладонью. И расквитался с ней за все. Он был так зол, что дверь разлетелась в щепу. Остакис юркнул туда первым, и втащил за собой Иоганна. Потом в темном проеме скрылся Эдвард. Кроган на последок показал пулеметчикам неприличный жест, хлопнув ладонью правой руки, по локтю сжатой в кулак левой, и ушел с линии огня.
