— Может быть... — скептически заметил Навь. — Жаль, твоя верёвка не нить Ариадны. И... Не хотелось бы мне столкнуться с местным Минотавром. С меня и "приветственных" объятий хватило.
Я хмыкнул, с замиранием сердца следя за огоньком свечи, отчётливо потянувшимся в одну из арок, выложенных по краю мозаикой из камня цвета гадючьей чешуи на спине.
Не удалось сдержать ознобную дрожь, и я передёрнул плечами. Ткань на спине мерзко начала присыхать к ране. Навь молча ждал. На пальцах левой руки у него темнела высохшая моя кровь, причудливо растрескиваясь в мелкие буро-белые разводы.
— Думаю, здесь можно попытаться пройти, — кивнул я в темноватый проход. Из аккуратных проёмов на потолке струилось всё то же бледно светящееся марево. Узоры знаков и рун, вплетённые один в другой, предтечи кельтских орнаментов, бежали по стенам тёмными змеями с изломанными хребтами. Я поднял свечу повыше — туман мягко отдёрнулся от неё, словно живой. — Тебе не кажется, что это непонятное под потолком подозрительно сообразительно и подвижно?
— Словно следит за нами... — Навь протянул было руку к струйкам туманного свечения, ползущим в трещинках потолка, но, передумав, опустил. — Раньше ничего подобного не было... Не припомню такого.
— И наши подобного не создавали. Даже не могу предположить, что это. Но огня оно боится, хоть и не горит... Ладно, экспериментировать не будем, но ощущение мерзкое.
— Постой, — Навь придержал меня за плечо. Он глядел в потолок, забыв, что ещё секунду назад сам же меня и окликнул. — Нет... Настолько огромные... Непредставимо...
— Что? — я недоумённо глянул на него.
— Крылья.
— Ты хочешь сказать, что это — крылья?! — я качнул свечой в сторону красного марева под потолком. — Небо, невероятно... — мне захотелось зажмуриться и ущипнуть себя за ухо. Однако, учитывая, что она сама вместилище силы, да ещё имеет доступ к струне, роднику неиссякаемому...
Бросив ещё один взгляд вверх, я выглянул в более светлое помещение. Небольшое, почти как та пещера, где мы нашли склад разной бумаги и прочих ценностей. Круглое, словно очерченное огромным циркулем. Тринадцать коридоров, совершенно одинаковых на вид, вели оттуда. Мазнув мелом по стене, я вышел. Пол был грязен — на плитах, красных, как камни кладки башни-донжона, валялись кусочки штукатурки и осыпающейся со стен мозаики, крысиные скелеты и рыхло разваливающаяся, если тронуть её носком сапога, ветошь. Огонь свечи чуть колыхался, и я следил, откуда потянет сквозняком.
Из одного прохода явственно веяло холодным, пропитанным лежалой, крупной мертвечиной ветерком. В соседнем глухо поворачивалось и сопело эхо, отдаваясь дрожью от трепещущих по закопченному потолку крыльев. Два других не трогали свечу упругими ладонями воздуха, а ещё пять обрывались завалами уже через несколько шагов.
— Сюда... Надо отметить тот, откуда мы вышли, на всякий случай, — я нагнулся, взять несколько камушков, чтобы свалить их в кучку перед выходом, но замер — тихое хрупко-костяное эхо шептало рядом с полом. Негромкое цоканье перебегало от стены к стене в одном из тоннелей, поскрёбывало коготками по камням, катилось по мягкой пыли сухим треском. Я плавно поднялся — сзади, крадучись, замирая, словно всё ещё живой, и дрожащий за целостность ныне истлевшей шкуры, перешмыгивал из одного тоннеля в другой крысиный скелет. Звук, похожий на рассыпающиеся бусины, возникал, когда он касался мелкими позвоночками по-прежнему гибкого хвоста пола или стен. Навь, с выражением безмерного изумления, проводил оживший остов взглядом.
Что-то заскрипело — я едва не подпрыгнул, когда нечто твёрдое и небольшое мазнуло по пятке сапога. Камешки, сложенные в кучку, раскатились по прежним местам. Махнув обречённо рукой, я нарисовал мелом крестик возле самого прохода, и вернулся к выбранному для продолжения пути коридору. Спину щипало — кровяная корка присохла к ткани, и когда я нагибался, её заново содрало.
Навь уже прошёл несколько шагов по выбранному проходу. Я тоже шагнул под низкие своды за аккуратной аркой. Лёгкое касание воздуха несло что-то чуть влажное, столь остро ощутимое после здешней утомительной сухости. Мимо нас с почти неслышным шелестом прошмыгнул ещё один крысиный костяк и скрылся где-то в красноватом свете впереди.
Тишина, нарушаемая лишь нашими шагами, медленно полнилась утробным тихим гулом с лёгким редким потрескиванием. Словно где-то далеко разожгли сосновый быстрый и беспощадно-обжигающий костёр.
— Как будто мы подходим к вратам чистилища, только не слышно грешников...
Я вздрогнул. У ночного блестяще получилось озвучить самые тягостные предощущения. Коридор впереди делился на два рукава. Проверив вновь зажжённой свечой оба, я повернул налево. Простой камень сменился благородным, в чёрных прожилках, красным мрамором. Высокие арки с полукруглыми вершинами двумя рядами чёрных идеально ровных зеркал шли в пустоту вперёд. Ни единого блика от живого огня свечи не плясало по их поверхности. Я протянул к первому из зеркал руку, но не отважился коснуться его. Показалось, что стоит дотронуться до поверхности, и она, словно раскалённая смола, намертво прикипит к плоти. Ни отражения, ни даже тусклого отблеска, как это бывает на любом предмете, не оставалось на них.
Ночной, время от времени касаясь стен рукой, словно проверяя их материальность, случайно попал тонкой паутинкой темноты, так и тянущейся за его пальцами, в одно из чёрных арочных зеркал. Тьма внутри всколыхнулась и потекла следом за ним. Коснулась пальцев и начала вливаться в рукав.
— Навь! Осторожно!
Ночной резко обернулся, и зазеркальная тьма оборвалась, повиснув на манжете тонкой чёрной пряжей. Я шагнул к нему, поднося свечу к пальцам.
Подняв руку к лицу, он пару секунд рассматривал это слегка колышущееся нечто, затем тряхнул кистью, но, вопреки ожиданиям, обрывок темноты не отделился, а впитался в ладонь.
— Это Тьма Изначальная... — тихо-тихо проговорил он, в голосе прорезалось благоговение рыцаря, увидевшего наконец святой Грааль. Нечто мистически-проникновенное начало сквозить в выражении лица. — Никогда не думал, что можно прикоснуться к Ней так — не входя в тени!.. Материальная настолько, что Её можно удержать в ладонях...
Я чуть улыбнулся. Как бы то ни было, хоть что-то хорошее из всех наших злоключений извлечь всё же удалось. Чёрные зеркала затягивали взгляд, стоило подойти к ним. Странное ощущение... Словно и часть моей души соткана из чего-то подобного, ведь что есть свет без тени? Пустота...
Едва различимый скрежет донёсся до слуха откуда-то спереди. Когти, или что-то металлическое стремительно приближалось, процвиркивая по твёрдому камню. Алое марево под потолком медленно колыхалось, иногда закручиваясь в небольшие воронки. Из дальнего зеркала выплыла крохотная алая искра, и, оставив на чёрной поверхности расходящиеся круги, поплыла в вязком воздухе...
— Небо... — ещё секунду глядя на неё, я метнулся к зачарованно погружённому в созерцание черноты Навь и швырнул его в арку противоположного ряда зеркал, сам следуя за ним. Не успевшего прийти в себя ночного я прижал к каменной перегородке между зеркалами. За моей спиной не существовало ничего, кроме тьмы, но мы не затерялись в небытии — здесь можно было ориентироваться на коридор. Мрамор по эту сторону зеркала, казалось, потерял цвет, померк до невнятной серости. Всё выглядело сотканным из оттенков серого и чёрного, но коридор оставался наполнен красно-кровяными цветами. Как из тёмной галереи мы смотрели в мрачный сад увядания и смерти...
Тонкий сполох огня прополз по противоположной стороне, тревожа неподвижную до того тьму тихой рябью. Навь внезапно сжал моё запястье — я обернулся, шагнув в сторону и вжимаясь в стену рядом с ним. На лице ночного читался неподдельный ужас, а губы шептали на старом языке почти беззвучно.
— Не смотри, только не смотри туда!..
Я притянул его к себе ближе — чтобы даже лоскута ткани или пряди волос не удалось разглядеть с противоположной стороны коридора.
Под медленно нарастающее потрескивание огня и утробный гул сильного, верхового пала я задержал дыхание. Пальцы Даниила сомкнулись чуть ниже запястья ледяными тисками. Гул в ушах сливался с гулом огня, сопровождаемым скрежетом и потрескиванием. В лёгких медленно зарождалось сперва напряжение невыдохнутого воздуха, а потом и лёгкое жжение — как от дыма, как от пепла...
Гул стихал, и в нём, кроме пульсирующего биения языков пламени, остался только заполошный стук моего сердца. Я медленно и беззвучно выдохнул, а потом осторожно открыл глаза, пытаясь не сорваться в дыхании, как наконец-то вынырнувший пловец. Навь так и продолжал стоять, словно статуя. Было тихо — и я осторожно, только краем глаза, выглянул из-за арочной перегородки. В коридоре стало темнее — всё марево ушло, как дым в воду, в темноту.
С другой стороны, в дальних зеркалах рядом с тем тоннелем, откуда мы сюда свернули, билось пламя. Оно тускнело к середине, выплетаясь в женскую фигуру со вздыбленными кверху волосами. От её правой руки вниз шла тонкая чёткая линия раскалённого металла, на конце очертаниями напоминающая секиру. Острый шип с тихим скрежетом дёрнулся, прошёлся по полу перед ней и пошёл вбок, рассыпая искры и заставляя камни кричать искажёнными, скрипучими голосами. Я наблюдал за этим, словно муха, попавшая в клей. Рука вела острием секиры, разворачивая безвольное тело вслед за собой. Тёмный силуэт дрогнул — огонь у предполагаемого лица чуть стих, бледнея и складываясь в дрожащее белое подобие кожи...
— Бежим!!! — Навь, так и не выпустивший мою руку, с силой дёрнул в сторону, потащил за собой. Мимо мелькнули несколько арочных перегородок, и мы вынырнули в коридор. Темнота схлынула с нас водой, втягиваясь обратно. Звуки и краски, прежде приглушённые, ударили алым, почти нестерпимым для глаз, сполохом и рёвом разъяренного огненного быка. Даниил ещё раз дёрнул меня, словно почувствовав, что огонь привораживает, затягивает. Я, спотыкаясь и почти падая, побежал за ним, чувствуя, как встают дыбом волосы на загривке. Небо, дай увидеть тебя ещё раз...
Бег по бесчисленным ответвлениям коридоров и лестницам отдавался в голове бешеным ритмом сердца. В боку кололо — я не воспринимал ничего из того, что мелькало перед глазами. Дышать, уже на всхрипе, когда крылья носа от резкого вдоха трепещут, как у загнанного коня, а горло пересыхает, когда, не сдержавшись, начинаешь, захлёбываясь, дышать ртом. Странные, смазанные образы задерживались в сознании — бессмысленные, абсурдные, но реальные...
Крыса, ещё живая, с оторванными задними лапами возле чёрного проёма в стене, обрамлённого острыми клинками зубов. Длинные языки-щупальца, выскальзывающие из трещин в камне... Толстые полупрозрачные листья в шелушащихся струпьях кожицы, жирные, мясистые лепестки с пульсирующими прожилками — цветок, из сердцевины которого смотрел затянутый бельмом гноящийся глаз...
Ноги проскальзывали — и я цеплялся за подающиеся под руками стены. Свет мерк — и только красные всполохи под веками не давали сознанию угаснуть. В висках колотилась горячая, почти раскалённая кровь. В ушах стучало, звенело, и непонятно было — или глаза уже не могут открыться, или светящееся марево все же исчезло, оставив после себя влажность. Казалось, дотронься рукой до лица, и на пальцах останется кровь, осевшая вместе с красным туманом.
Внезапно темнота кончилась, и что-то больно ударило в пальцы ноги. Взмахнув руками, на подворачивающихся ступнях, я рухнул вперёд, зацепившись за что-то второй ногой. В голень впилось острое, а локти расшиблись об исходящие молочным свечением ступени. Рядом сквозь зубы выругался ночной.
Я опёрся ладонями о лестницу, которая оказалась перед самым носом, и едва не закричал — на меня смотрело вытянутое, с искажёнными пропорциями, лицо. Оно дрожало, красные овалы сузились, одно гротескное подобие глаза подмигнуло... Но тут же глаза и линии распались на тёмные пятна в древесине, сучки, разводы луба и сердцевины. Сзади прошуршало, словно за нами опустилась лёгкая штора из сумрака и теней.
Ночной рывком поднял меня и потянул вверх. Лестница закручивалась в темноту над нами тускло светящейся змеёй. Стена обрамляла её только с одной стороны, с другой — непроглядная густая темнота.
— Не могу... больше...
Навь, споткнувшись, рухнул на ступени, и мне пришлось остановиться, с тревогой оглядываясь назад. Но там всё оставалось спокойно. Только туманно-белый свет, исчезающий в темноте. И тишина...
— Кажется, оторвались... — тяжело дыша, я опустился парой ступеней выше. Прислонился к прохладной стене взмокшей спиной. Через прореху в ткани кожу холодило, а пот щипал ссадину. Выбившиеся из косы пряди липли к вискам и лбу, и я откинул их назад, бездумно глядя в чернильную тьму напротив.
Какое-то время мы даже не шевелились, слушая словно бы замерший, без единого движения, воздух. Было восхитительно тихо — без неясного гула и шёпота почти на границе восприятия... только наше живое дыхание, не увязая, рассыпалось в этой тишине.
— Да, оторвались... — Навь попробовал приподняться на руках, но так и не встал, лишь отполз к стене. Глаза его, за грязными, спутанными прядками волос, мерцали зеленью, словно гнилушки возле старого болота. Зрачки казались дрожащими, плавающими, и едва заметные, как искры внутри чёрного опала, огоньки вспыхивали и гасли в зеленоватых омутах. Когда я опустил взгляд на свою руку, лежащую на ступени, то увидел, что свет, пусть и слабый, почти насквозь проходит через неё — и тонкие сосуды, кости и сухожилия причудливой сетью видны в призрачно-алой плоти. В этом свечении, пробирающемся снизу, мы казались, несмотря на правильные черты лица, почти чудовищами.
С лёгкой гримасой я начал подниматься. Казалось, что некоторые мышцы тела превратились в студень, и что все они жалуются на мучения, на которые их обрекли. Кровь, запёкшаяся поверх кожи на спине, трескалась — я ощущал, как всё расходится, и едва не зашипел, когда пот затёк на свежую ранку.
Навь так и сидел, прислонившись плечом к стене.
— Даниил... пора... Так можно вечно сидеть, — я протянул ему руку, ненавязчиво намекая, что буду стоять так, пока он не поднимется. — Ты вообще как?
— А разве мой внешний вид не говорит о том, что всё просто замечательно? — с заметным сарказмом ответил ночной, косясь в мою сторону. Когда он начал подниматься, раздался глуховатый хруст, словно внутри яблока лопается косточка. Морщась, он ухватился за протянутую руку. — Чёртова лестница!.. — Навь покачал головой, роняя себе под ноги крохотные капли темноты, стаявшие так и не достигнув ступеней. — Нам теперь идти и...
Пальцы дрогнули в моей ладони, и я с тревогой вгляделся в его внезапно побледневшее лицо. Взгляд стал пустым и чернота зрачков мутным облаком вновь заволакивала глаза.
— Даниил?
Судорожно вздохнув, он начал оседать, и я едва успел подхватить ночного, усадив на ступени. Помня о царапинах, полученных в первой ловушке, хлопать его по щекам не рискнул. Грустно усмехнулся, присаживаясь рядом и нащупывая редкий неровный пульс на шее.
