Казалось бы, ничего особенного в этом городке не было — обычный населённый пункт. Да, с богатой и даже древней историей. Но это, как было принято считать, только на первый взгляд. Достаточно копнуть поглубже и эта обычность приобретала значительную важность, ценность, уникальность для конкретного человека.
Да, в древности было обычным делом называть места, где по самым разным причинам, более-менее массово селились люди, используя названия фортификационных сооружений. Древний герб Честера был широко известен далеко за пределами городка, пережившего Третью Мировую Войну. И теперь, как остро понимал Шепард, стоящего перед угрозой новой, уже не мировой, а галактической войны.
Сейчас старпом понимал — Жнецы в любом случае атакуют Солнечную систему и обязательно — все густонаселённые землянами, людьми и — не только людьми — планеты, станции, платформы. Центральной мишенью здесь для 'креветок' станет Земля — материнская планета человечества. А значит, как минимум — орбитальные бомбардировки, а там и до десантов дело быстро дойдёт.
Страшно было 'примерять' к Земле то, что уже пережил несколько десятков тысяч лет назад Иден-Прайм. Страшно и одновременно — необходимо.
У каждого человека есть места на Земле, с которыми он ощущает особую, глубоко личную, понятную только ему одному, ну может быть ещё нескольким людям, взаимосвязь. Для Шепарда таким городом стал именно Честер на ривер Ди.
Простое название. Да, британский город, формально, если на бюрократическом языке — столица так называемой 'унитарной единицы' — Западного Чешира и Честера. Что поделать, любят чиновники играть в свои игры, в том числе и с административно-территориальным делением страны и государства. Сливают, укрупняют, делят, измельчают. Как будто без этого нельзя обойтись. Они-то, чиновники, считают, что нельзя. Потому что тогда значительной нужды в их чиновничьем труде не будет. Вот и меняют изредка внешнее представление, не заботясь о внутреннем.
Честер на ривер Ди был городом с шестнадцатого столетия, а если точнее — то с 1541 года. По площади он небольшой — всего лишь каких-то двадцать пять — тридцать квадратных километров. Населения тоже немного — сто двадцать — сто тридцать тысяч человек. Вполне обычный небольшой городок. Да разве дело-то в размере, площади или количестве населения? Это всё — части предельно общей и в то же время — детальной картины.
Рядом с Честером — буквально в двадцати — тридцати километрах — Ливерпуль, сам Честер, кроме всего прочего является и сейчас узловой станцией для многих железных дорог.
Древность города подтверждает и тот факт, что его главные четыре дороги по-прежнему, несмотря на три мировых войны и множество реконструкций, следуют по маршруту, проложенному более двух тысяч лет тому назад.
Именно тогда и берёт начало история города, первоначально — римского форта — 'каструма', именованного как Дева Виктрикс. Тогда в Риме правил император Веспасиан.
Семьдесят девятый год нашей эры. Древность для человека, только недавно сумевшего увеличить среднюю продолжительность своей жизни до ста — ста пятидесяти лет — невообразимая. Фактически поселение тогда представляло собой военный укреплённый лагерь двадцатого легиона.
Позднее, в те века, которые и ныне принято именовать средними, город был столицей валлийского королевства Гвинед, со временем приобрёл значение главной крепости на границе с Уэльсом. Что поделать, люди очень много, почти ежедневно воевали друг с другом. Потому и считали свои поселения как минимум укреплёнными пунктами и как максимум — крепостями.
От тех древних времён в Честере до сих пор сохранились средневые толстые стены из красного песчаника. Они были возведены только в четырнадцатом столетии на месте римского вала. Главные улицы города высечены в скалистой почве, поэтому все здания в Честере и сегодня построены на колоннах таким образом, чтобы нижние этажи образовывали открытые для прохожих галереи
Широкую, можно сказать общепланетную известность приобрёл Честерский кафедральный собор, который строился с тринадцатого по шестнадцатый век. Кроме собора известны, конечно же, перестроенный в здание судебных учреждений и тюрьму старый замок, который историки почти единодушно датируют временами Вильгельма Завоевателя.
Очень долго город был — особенно в последние два-три столетия, известен как центр судостроения, мыловаренного и химического производства. Название обязывало быть тесно связанным с рекой Ди, которая, кстати, обмелела. Был прорыт новый канал, по которому до сих пор в малотоннажных — до трёхсот единиц вместимости — перевозятся товары, произведённые в графстве — главным образом те, что произведены на предприятиях Манчестера и Бирмингема. Международную известность и искреннее признание не только гурманов приобрели производимые здесь сыры.
До административной реформы второй половины двадцатого столетия Честер являлся городом-графством, затем стал районом неметропольного графства. Сохранил этот статус до конца первого десятилетия двадцать первого столетия. И только потом Честер стал центром унитарной единицы.
Всё это так. Об этом рассказывают многочисленным туристам знающие профессиональные и самодеятельные гиды. Местные жители к этому относятся спокойно и где-то даже равнодушно. Для них важна не эта внешняя блёстковость, пусть и замешанная на древности, а рутина ежедневных забот.
Для Шепарда, привыкшего к тому, что его постоянно переводят с места на место, Честер на Ривер Ди стал первым городом, в котором он обрёл впервые за годы армейской службы более-менее постоянное жильё. Тогда он, может быть, впервые подумал о том, что когда-то надо будет и остепениться, завести семью и детей, купить дом. Не квартиру, пусть даже и семейную, а именно дом.
Тянуло его жить не в многоэтажках, а как можно ближе к земле. Хотелось иметь возможность выйти в любой момент из дома и ощутить себя стоящим на обычной земле, а не на какой-нибудь пластобетонной или металлической платформе.
Да, когда ему случалось бывать в Честере не несколько часов, а несколько суток, он с удовольствием ходил по улицам, заходил в бары, кафе, сидел за столиками, потягивал безалкогольные напитки и смотрел расфокусированным взглядом по сторонам. Чувствуя себя счастливым уже от того, что кругом — совершенно не армейская, штатская, гражданская обстановка. И он в ней не ощущает себя неким чужеродным звеном.
Гражданская одежда спокойной расцветки, самая простая, мягкие ботинки на нетолстой плоской подошве. Да, немного принадлежность к армии выдаёт короткая стрижка, но ведь и многие другие мужчины явно не служащие в армии тоже любят именно короткие стрижки.
Кому надо определить, что он, Джон Шепард — не просто армеец, но и спецназовец — определит это без особого труда. Так всегда было есть и будет. А остальным людям — и не только людям, кстати, без разницы, откуда пришёл он в зал этого питейного заведения.
Иногда, к сожалению, как понимал Шепард, крайне редко, рядом появлялась Дэйна. Для неё этот город тоже стал в значительной степени привычным и родным.
Её тянуло к воде, к мостам, к набережным. И Джон с радостью и удовлетворением подчинялся её желанию подолгу бывать именно там. Дэйна замирала, глядела вокруг широко раскрытыми глазами, молчала — иногда часами. Для кого-то из мужчин, вполне возможно, такое поведение спутницы было бы малопереносимым, но Шепард и сам не спешил заполнять эти минуты малозначащими разговорами, монологами.
На набережных, рядом с мостами — каменными и металлическими — были построены беседки. Когда Дэйна уставала стоять на мостах, Шепард подхватывал её на руки и нёс к ближайшей — а иногда — и не самой ближайшей беседке. Нет, он не стремился сразу сам усесться на деревянную лавку, он любил часами стоять у ограды беседки, смотреть на воду, часто переводя взгляд на Дэйну, обнимавшую его за шею и изредка очень приятно и волнительно целовавшую его — когда в губы, а когда в щёку.
Иногда Дэйна хотела ещё большего приближения к природе. И Шепард уносил спутницу далеко за пределы города, туда, где уже не было каменных набережных, мостов, беседок. Он шёл по тропинке, неся Дэйну на руках. И знал, что сможет пройти так несколько сотен километров.
Ему было приятно, Дэйне было приятно, а это — очень важно для взаимоотношений двоих. Дэйна смотрела по сторонам, изредка протягивала руку, срывала травинку или веточку и так приятно щекотала ими лицо своего друга. Она улыбалась, спокойной тихой улыбкой, никаких 'тридцать два сверху'. Улыбалась и радовалась. Ей нравилось вот так бывать с Джоном наедине.
Остров он и есть остров, поэтому свободной земли здесь очень мало. Джон и Дэйна привыкли к тому, что можно пройти сто-двести-триста метров и вот уже среди листвы деревьев и кустов проступает каменная кладка — старая или новая. А там и бетонная или металло-пластиковая плита проглянет. Жилой дом или хозяйственная постройка или ограда. По-разному бывало.
Местные жители спокойно относились к гостям, сразу чувствовали, туристы они или путники. Потому — не навязывали своё присутствие, не пытались командовать. Не возражали, если Шепард садился где-нибудь вблизи очередного дома на берегу Ди, сажал спутницу к себе на колени и, глядя на зеркальную поверхность воды, замирал. Ему нравилось смотреть, как отражаются в воде облака, голубизна или синева неба, кроны деревьев и 'шапки' кустов, стены, окна, крыши домов. Он отдыхал душой и телом. Дэйна прижималась к нему, обнимала ещё крепче, тоже замирала. И так они сидели часами. Иногда — утром, иногда — днём, иногда — вечером.
Часто Джон и Дэйна встречали закаты и рассветы. Смотрели, как медленно поднимается над горизонтом или наоборот — плавно опускается за далёкую, недостижимую линию солнечный диск. На него можно было смотреть без опасений повредить глаза именно в эти закатные и рассветные секунды, смотреть и видеть облака, лучи света.
Вечное Солнце. Для человека, живущего несколько десятилетий — поистине вечное. Хотя, конечно, учёные, умники-разумники вовсю оперировали цифрами в миллион и в миллиард лет, но для обычного человека... А тогда Шепард при всей своей подготовленности обоснованно причислял себя к обычным людям... Эти цифры носили абстрактный характер, из серии 'это будет тогда, когда меня уже не будет'.
Выходя с Дэйной на дорогу — просёлочную ли, магистральную ли, Шепард иногда сожалел, что очередное уединение подходит к концу. Совсем скоро рядом шипнёт тормозами автобус или другая попутная машина, может быть — легковая, может быть — грузовик местный или магистральный, и... снова вокруг будет город, снова вокруг будут люди... А так хотелось продлить это 'одиночество вдвоём'. Но куда же можно скрыться на острове? Да никуда, если, конечно, очень не стараться. А стараться не хотелось...
Дэйна не торопилась возвращаться в пределы Честера. Ей нравилось быть именно среди почти нетронутой природы. Да, она тоже не была чужда прогулкам по улицам города, посиделкам в барах и ресторанах. Но там она не чувствовала себя спокойно. А здесь, за пределами Честера, когда вокруг на сотни метров не было и признаков человеческого жилья... Ей было, как ощущал Шепард, спокойно. Не одиноко, нет. Именно спокойно. Здесь она, вполне возможно, отдыхала душой.
Шепард не торопился поднимать руку, выходить к обочине дороги. Дэйна — тем более не спешила подходить к колее или к асфальтобетонной полосе.
Иногда Джон и Дэйна возвращались в Честер ночью. Далеко не всегда Дэйна непременно была на руках у Джона — она не хотела его перенапрягать и перегружать, не хотела, чтобы он в очередной раз уставал, неся её километр за километром. Она не считала себя уж очень лёгкой и маловесящей. Да, она признавала подготовленность своего спутника, но, тем не менее, не хотела, чтобы он снова и снова работал, а она — отдыхала.
Потому часто они вдвоём, взявшись, конечно же, за руки, шли по тропкам, ориентируясь где по компасу, где по навигатору, а где — по наитию. Шли, ожидая момента, когда на востоке покажется краешек диска солнца и природа в очередной раз начнёт просыпаться.
Возвращаясь в пределы Честера, Джон и Дэйна часто останавливались на мостах. Когда — на самой середине, когда в начале, когда в конце. Дэйна любила стоять, чуть оперевшись на перила и смотреть на берега и на воду. А Джон любил изредка поглядывать на неё в эти минуты.
Дэйна была разной. Она не стеснялась быть разной при Джоне, доверяла ему, позволяла видеть себя в самые разные моменты. И тогда, когда она была почти неуязвима и предельно сильна, и когда она чувствовала себя совершенно разбитой и почти уничтоженной. По-разному бывало.
Наверное, Дэйна вполне предсказуемо понимала, что в жизни всякое бывает. И, если им обоим суждено в будущем — далёком или близком — объединиться в семью, то пусть уже сейчас они проверят свою совместимость в полной мере. Поймут, смогут ли они выдерживать долгое время отсутствие любой парадности и праздничности.
Мосты Честера связывали их. Два разных берега. Уникальных, самостоятельных. Неважно, кто из них был высоким, крутым, а кто — пологим и ровным. Важно то, что между ними обоими крепла особая взаимосвязь. Да, сценарий обычен — свадьба, договор, дети, внуки, правнуки. Но столько деталей в этом сценарии зависят от них, только от них двоих и больше ни от кого, что эта обычность и предсказуемость уже не казались слишком уж непреодолимыми, заранее заданными.
Если позволяло время, то, возвращаясь в Честер или уходя из него, Джон и Дэйна часто путешествовали на местных 'корабликах' — деревянных, сделанных под старину. Честерцы строго блюли традиции и не допускали, чтобы новомодные корабли и суда, где преобладали металл и пластик, портили пейзажи древнего города, превалировали, заставляли думать о всевластии 'новодела'.
Дэйна, как помнил Шепард, любила сидеть у окна, поближе к борту, чтобы иметь возможность увидеть воду, берег, деревья, линию горизонта. Кораблик неспешно плыл по реке, придерживаясь фарватера, туристы и местные жители гомонили, а Дэйна хранила молчание. Она, как понимал Шепард, в очередной раз отдыхала, подзаряжалась от природы, от воды, от возможности уйти хотя бы на время с земли.
Не нужны были слова. Не нужны. Они были явно лишними. Изредка Дэйна спокойно неспешно поднималась с лавки или кресла, шагала по проходу и останавливалась, когда выходила на нос или на корму, подставляла лицо ветру и брызгам воды. Она была счастлива. Не только потому, что рядом с ней был он, Джон Шепард, а потому, что могла быть ближе к природе. Для неё это было очень важно.
Часто за весь путь между пристанями она не говорила ни слова. И Шепарду не нужно было, чтобы она прерывала молчание. Он понимал её без слов, сказанных вслух. Понимал. И это понимание, как он ощущал, очень нравилось Дэйне.
Выйдя на пристань, Джон не торопился подходить к трапам, ведущим на берег. Дэйна любила несколько минут постоять у ограждения пристани, посмотреть на кораблик, на пассажиров, входящих и выходящих по узким трапам на его борт, на матросов и, если повезёт — на капитана. На её лице редко появлялась улыбка, но там, к счастью, не проявлялось и нервное, душевное напряжение. Дэйна отдыхала, продолжала восстанавливаться, обновляться.
