К МОЕМУ ОГРОМНОМУ УДИВЛЕНИЮ оказалось, что Нед Гоуэн все еще жив. Глядя на него, я задумалась, а сколько ему лет? Восемьдесят пять? Девяносто? Он был беззубым и сморщенным, словно смятый бумажный пакет, но по-прежнему бойким, будто сверчок, да и свойственная ему адвокатская кровожадность осталась неизменной.
Когда-то именно он составил соглашение об аннулировании брака между Джейми и Лири, охотно уладив дело с ежегодными выплатами ей и приданым для Марсали и Джоан. И столь же жизнерадостно приготовился сейчас все это ликвидировать.
— Итак, вопрос с приданым мистрис Джоан, — сказал он, задумчиво облизнув кончик пера. — В первоначальном документе вы специально оговорили, сэр, что эта сумма — могу я отметить, что она весьма щедрая? — должна быть выделена молодой девушке в случае ее замужества и после заключения брака останется в ее полной собственности, а не перейдет к ее мужу.
— Да, все верно, — не слишком терпеливо ответил Джейми.
Наедине он признался мне, что предпочтет быть голым прикованным к муравейнику, нежели иметь дело с адвокатом больше пяти минут. А мы занимались сложностями этого договора уже добрый час.
— И?
— Но она не выходит замуж, — пояснил мистер Гоуэн снисходительно, будто разговаривал с кем-то не слишком умным, но все-таки стоящим уважения, поскольку платил адвокату гонорар. — Вопрос в том, может ли мистрис Джоан получить приданое в соответствии с условиями данного договора...
— Она выходит замуж, — возразил Джейми. — Она станет Христовой Невестой, ты, невежественный протестант.
Я удивленно взглянула на Неда, — никогда не слышала, что он протестант! — но мистер Гоуэн и бровью не повел. Однако, как всегда внимательный, он заметил мое удивление и улыбнулся мне, в его глазах плясали огоньки.
— У меня нет религии помимо закона, мэ-эм, — сказал он. — Не имеет значения, какой форме ритуала следовать: Бог для меня — олицетворение Правосудия, и я служу Ему в этом обличье.
В ответ на это высказывание Джейми совсем по-шотландски прорычал горлом.
— Да, многого бы ты тут добился, если бы твои клиенты однажды обнаружили, что ты не папист.
Глаза мистера Гоуэна не перестали лукаво мерцать, когда он обратил их на Джейми.
— Вы же не собираетесь опуститься до такой низости, как шантаж, сэр? Да ладно! Я не решаюсь даже упомянуть об этом почтенном шотландском обычае, так хорошо зная благородство вашего характера и тот факт, что вы не сможете составить этот чертов контракт без меня.
Джейми глубоко вздохну и поглубже устроился на своем стуле.
— Ага, продолжай. Что не так с этим приданным?
— А, — мистер Гоуэн с готовностью приступил к насущной проблеме. — Я говорил с юной девушкой относительно ее собственных желаний в данном деле. Как составитель первоначального контракта, вы можете — с согласия другой стороны, которое, как я понимаю, было дано, — он сухо кашлянул при этом намеке на Лири, — изменить условия исходного документа. Раз уж, как я сказал, мистрис Джоан не собирается выходить замуж, хотите ли вы полностью отменить приданое, сохранить существующие условия или каким-то образом изменить их?
— Я хочу отдать деньги Джоан, — сказал Джейми с чувством облегчения от того, что его наконец-то спросили о чем-то конкретном.
— Абсолютно? — вопросил мистер Гоуэн, указывая пером. — Термин 'абсолютно' в законе имеет иное значение, чем...
— Ты сказал, что разговаривал с Джоан. Чего же, черт возьми, она хочет?
Мистер Гоуэн выглядел счастливым, — как обычно, когда всплывало новое осложнение.
— Она желает принять лишь малую часть изначального приданого, чтобы использовать его для вступления в монастырь. Подобные подношения там — обычная вещь, полагаю.
— Да? — поднял одну бровь Джейми. — А что насчет остального?
— Мистрис Джоан хочет, чтобы остальное было отдано ее матери, Лири МакКензи Фрейзер, но не абсолютно, если вы понимаете меня. А с условиями.
Мы с Джейми обменялись взглядами.
— С какими условиями? — спросил Джейми осторожно.
Подняв иссохшую руку, мистер Гоуэн стал загибать пальцы, перечисляя условия.
— Во-первых, деньги не должны быть отданы до тех пор, пока надлежащая запись о браке Лири МакКензи Фрейзер и Джозефа Босуэлла Мюррея не будет сделана в приходском реестре Брох-Мордхи, засвидетельствованная и удостоверенная священником. Во-вторых, должен быть подписан договор, сохраняющий и гарантирующий поместье Балригган со всем содержимым включительно в качестве единоличного имущества Лири МакКензи Фрейзер до ее смерти, после чего будет унаследовано тем, кому вышеупомянутая Лири МакКензи Фрейзер надлежащим образом распорядится в завещании. В-третьих, деньги не должны предоставляться абсолютно, но сохраняются попечителем и выплачиваются в размере двадцати фунтов в год вышеупомянутой Лири МакКензи Фрейзер и Джозефу Босуэллу Мюррею совместно. В-четвертых, эти ежегодные выплаты должны использоваться только на содержание и улучшение поместья Балригган. В-пятых, выплата доли за каждый год зависит от получения надлежащей документации относительно использования выплат за предыдущий год.
Загнув большой палец, Нед опустил кулак и поднял один палец другой руки.
— В-шестых, — и в последних — что известный вам Джеймс Александр Гордон Фрейзер Мюррей из Лаллиброха будет попечителем этих средств. Согласны ли вы на эти условия, сэр?
— Согласен, — вставая, решительно сказал Джейми. — Сделайте все именно так, мистер Гоуэн... А сейчас, если никто не возражает, я собираюсь пойти и выпить стаканчик. Может, даже два.
Мистер Гоуэн закрыл свою чернильницу, сложил свои записи в аккуратную стопку и тоже поднялся, хотя и чуть более медленно.
— Я присоединюсь к тебе, Джейми. Я хочу послушать об этой вашей войне в Америке. Это просто грандиозное приключение!
ГЛАВА 83
СЧИТАЯ ОВЕЦ
ВРЕМЕНИ ОСТАВАЛОСЬ ВСЁ МЕНЬШЕ, и Йен обнаружил, что не может спать. Потребность уехать и найти Рейчел пылала в нём так, что он постоянно чувствовал под ложечкой раскалённые угли. Тётушка Клэр называла это изжогой — там и правда жгло. Вот только она объясняла это тем, что он глотает пищу, не пережёвывая, но дело было в другом: ему вообще ничего не лезло в горло.
Он проводил как можно больше времени с отцом. Сидя в углу кабинета и наблюдая, как отец и старший брат занимаются делами Лаллиброха, он не представлял себе, как сможет встать и уйти, оставив их. Покинуть отца навсегда.
В течение дня нужно было заниматься делами, посещать арендаторов, разговаривать с людьми и обходить землю, чья суровая красота успокаивала, когда эмоциональное напряжение становилось невыносимым. Однако ночью дом стоял тихий, и эта скрипучая тишина нарушалась отдалённым кашлем отца и тяжёлым дыханием двух юных племянников Йена в соседней комнате. У него появлялось ощущение, будто сам дом дышит вокруг него, с трудом, судорожно втягивая один глоток воздуха за другим. Чувствуя эту тяжесть на своей собственной груди, Йен садился в постели, ловя ртом воздух, только чтобы убедиться, что может дышать. В конце концов, он соскальзывал с кровати, крался вниз по лестнице с башмаками в руке и выходил через кухонную дверь прогуляться ночью под облаками или звёздами, а свежий ветер раздувал пламя в его обугленном сердце, пока не подступали слёзы, и Йен мог спокойно выплакать их.
Однажды ночью он обнаружил, что дверь уже отперта. Йен осторожно вышел, озираясь, но никого не увидел. Похоже, Джейми-младший ушёл в сарай: одна из двух коров должна была со дня на день отелиться. Может быть, надо пойти помочь... Но под рёбрами так мучительно жгло — сначала нужно немного прогуляться. Впрочем, Джейми зашёл бы за ним, если бы посчитал, что требуется помощь.
Он повернул прочь от дома и хозяйственных построек, направившись вверх по холму, мимо загона, где сонными бугорками лежали овцы, белея в лунном свете и время от времени тихо взблеивая, будто напуганные какими-то овечьими снами.
Один из таких снов вдруг обрёл форму: прямо перед ним вдоль изгороди двигалась тёмная фигура, и Йен резко вскрикнул, отчего ближайшие овцы вскочили и завозились, дружно блея низкими голосами.
— Тш-ш, a bhailach (парень, гэльск. — прим. пер.), — тихо произнесла мать. — Если всполошишь эту ораву, то и мёртвого разбудишь.
Теперь он разглядел её маленькую худенькую фигурку с мягкой массой распущенных волос на фоне бледной сорочки.
— Кстати, о мертвецах, — довольно сердито сказал Йен, стараясь успокоиться. — Я принял тебя за привидение. Что ты здесь делаешь, мам?
— Считаю овец, — чуть насмешливо ответила она. — То, что нужно делать, если не можешь уснуть, верно?
— Да, — он подошёл и встал около неё, облокотившись на изгородь. — И помогает?
— Иногда.
Они спокойно постояли немного, наблюдая, как перемещаются и укладываются овцы. От них тошнотворно-сладко пахло травяной жвачкой, овечьим помётом и немытой шерстью, и Йен подумал, что странным образом успокаивается рядом с ними.
— А счёт помогает, если ты уже знаешь, сколько их? — спросил он, чуть помолчав.
Мать покачала головой.
— Нет, я вдобавок перечисляю их имена. Это как будто читаешь молитвы, перебирая чётки, только не чувствуешь необходимости о чём-то просить. Просьбы выматывают.
'Особенно когда знаешь, что ответом будет 'нет', — подумал Йен и, поддавшись внезапному порыву, обнял маму за плечи. Она слегка усмехнулась от удивления и расслабилась, прильнув к нему головой. Он почувствовал её косточки, хрупкие, будто птичьи, и у него до боли сжалось сердце.
Они так постояли, и мать ласково освободилась, чуть отодвинувшись и повернувшись к нему.
— Ещё не засыпаешь?
— Нет.
— Ну, хорошо. Тогда идём.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и пошла сквозь мрак в противоположную от дома сторону.
Сиял полумесяц, и Йен уже довольно долго находился на улице, так что его глаза привыкли к темноте — было нетрудно идти вслед за матерью даже по спутанной траве, камням и вереску, растущему на холме за домом.
Куда она его ведёт? Или, точнее, зачем? Ибо они направились на вершину горы, к старой башне — и к кладбищу, которое находилось неподалёку. Йен почувствовал вокруг сердца ледяной холод: неужели мать хочет показать ему место будущей могилы отца?
Но она внезапно остановилась и нагнулась, так что Йен чуть не наткнулся на неё. Выпрямившись, мать обернулась и положила в его ладонь камешек.
— Сюда, — тихо сказала она и подвела его к маленькой квадратной каменной плите, вкопанной в землю.
Он подумал, что это могила Кейтлин (его сестры, которая родилась перед Дженни-младшей и прожила всего один день), но потом увидел, что надгробная плита Кейтлин лежит в нескольких футах в стороне. А эта была того же размера и формы, но... Йен присел возле неё на корточки и, пробежав пальцами по неясным очертаниям букв, вырезанных на ней, прочёл имя.
'Йекса-а'.
— Мама, — произнёс он, и звук собственного голоса показался ему странным.
— Правильно, Йен? — спросила она слегка встревоженно. — Твой па сказал, что не совсем уверен, как пишется индейское имя. Но я попросила резчика написать оба. Я подумала, что это правильно.
— Оба?
Но его ладонь уже сдвинулась ниже и нашла другое имя.
'Исибейль'
Йен с трудом сглотнул.
— Правильно, — очень тихо сказал он.
Его рука по-прежнему покоилась на плоском камне, холодившем ладонь.
Мать присела на корточки рядом с ним и, потянувшись, положила свой камушек на большой камень. 'Именно так ты и поступаешь, — ошеломлённо подумал он, — приходя навестить мертвецов. Ты оставляешь камень, чтобы сказать, что ты приходил; что ты не забыл'.
Его собственный камень всё ещё оставался у него в другой ладони: Йен никак не мог заставить себя положить его. Слёзы бежали по его лицу, а на руке лежала ладонь его матери.
— Всё хорошо, mo duine [каштановолосый мой, гэльск. — прим. пер.], — тихо сказала она. — Поезжай к своей девушке. Ты всегда будешь здесь с нами.
Рождённые в сердце слезы курящимся фимиамом [Фимиа́м (ладан) — ароматическая смола, благовоние; вещества, сжигаемые при богослужениях. Считается, что ладан помогает разрывать связи с прошлым и может оказаться ценным подспорьем для людей, склонных зацикливаться на прошлом в ущерб настоящему. — прим. перев.] поднялись к глазам, и он нежно положил камушек на могилу своей дочери. Хранимой его семьёй.
И только много дней спустя, посреди океана, он понял, что мать назвала его мужчиной.
ГЛАВА 84
ПО ПРАВУЮ РУКУ
ЙЕН УМЕР, КАК ТОЛЬКО РАССВЕЛО. Ночь была адской: десятки раз Йен чуть не захлёбывался собственной кровью, задыхался, выкатив глаза, выгибался в конвульсиях, изрыгая кусочки своих лёгких. Постель выглядела так, будто в ней кого-то зарезали, и в комнате разило потом отчаянной, тщетной борьбы, явственным запахом смерти.
Однако под конец он лежал спокойно, его худая грудь едва колыхалась, слышалось слабое дребезжащее дыхание, похожее на царапанье розовых шипов об оконное стекло.
Джейми отошёл, уступив место рядом с Йеном молодому Джейми, как старшему сыну; Дженни всю ночь сидела с другой стороны, вытирая кровь, зловонный пот, все дурные жидкости, сочившиеся из Йена и на глазах растворявшие его тело. Но ближе к концу, в темноте, Йен приподнял правую руку и прошептал: 'Джейми'. Он не открыл глаз, но все поняли, которого из двух Джейми он зовёт, и молодой Джейми, поколебавшись, посторонился, чтобы его дядя смог подойти и взять эту ищущую руку.
Костлявые пальцы Йена с удивительной силой сомкнулись вокруг руки Джейми. Йен что-то прошептал так тихо, что нельзя было расслышать, и отпустил — не из-за непроизвольного расслабления, вызванного смертью, а просто отпустил, сделав то, что хотел. Его открытая ладонь вновь была обращена к детям.
Он больше не говорил, но, казалось, успокоился. Его тело уменьшалось по мере того, как жизнь покидала его, а дыхание истончалось. Когда он выдохнул в последний раз, все в горестном отупении ждали следующего вдоха, и только после целой минуты тишины начали тайком переглядываться, украдкой посматривая на развороченную постель, неподвижное лицо Йена, и медленно осознавая, что всё, наконец, кончено.
'НЕ ЗАДЕЛО ЛИ ДЖЕННИ, — размышлял Джейми, — что с последними словами Йен обратился ко мне?' Но решил, что нет: перед неизбежной смертью его зятю была дарована единственная милость — он успел проститься. Джейми знал, что Йен нашёл время поговорить наедине с каждым из детей, как-то их утешить, возможно, что-то посоветовать или, по крайней мере, заверить, что любит их.
Когда Йен умер, Джейми стоял возле Дженни. Она вздохнула и, казалось, осела рядом с ним, словно железный прут, который последний год поддерживал ей спину, резко выдернули через голову. Её лицо не осенила печаль, хотя он знал, что Дженни горевала, но в тот момент она лишь радовалась, что всё закончилось, — для Йена и для всех.
За те несколько месяцев, когда они уже знали о приближающейся смерти, Дженни с Йеном наверняка успели сказать друг другу всё, что должно было быть сказано между ними.
