Оловянная корона

— Каждому воздается по его деяниям, — негромко сказал Веглас.

— Ой, Валерьич, давай без этой лабуды. Вешайте лапшу за бесплатно кому-то другому. Каждый из нас преследует свои интересы.

— Значит, мои интересы в том, чтобы погибло как можно меньше людей.

— Роман Валерьич, вы об ком говорите? Об этих?

Михаэль махнул рукой назад в сторону королевской армии, безмолвно наблюдавшей за странным разговором. Телепат уже совсем осмелел: его перестала бить мелкая дрожь, сам он приподнялся на локтях — вроде и не уползал совсем недавно от сира Иллиана, а попросту прилег отдохнуть, маска страха на лице если не пропала, то разгладилась, спрятав все эмоции в крошечных морщинках. Но Кристиан видел, как пальцы Михаэля несколько раз нервно, точно не подвластные ему случайно коснулись рукояти меча, покоившегося в ножнах сбоку. Каждый раз телепат словно сам пугался своих действий и судорожно отдергивал руку.

— Это не люди. Дикари, неандертальцы при появившихся кроманьонцах. Неужели таки вы не понимаете? Их жизнь ничего не стоит. Они умрут и пф... Ничего не изменится, ни-че-го.

— В вашей жизни, Михаил Эммануилович, возможно и ничего, но вы не можете решать за всех.

— Как меня раздражают такие мелкие людишки, как вы. Таки о чем вы можете мыслить? О глупом пацифизме, когда к вам в дом приходят вооруженный враг? Вы не способны глобально мыслить, решать серьезные вопросы, действовать. Все, что вам подвластно, лишь глупая и пустая софистика. Разве я не прав?

Учитель собрался что-то ответить, но телепат не дал ему. Теперь глаза его горели, уголки губ сверкали каплями слюны, щеки разрумянились, а на шее выступил пот. Неожиданно "мертвец" ожил, лишь только задели то, что воистину его волновало. Лишь только заговорили о власти.

— К чему все это? — спокойно спросил Веглас. Даже слишком спокойно, для человека, который знает, чем все кончится. — Вы же понимаете, Михаил Эммануилович, что проиграли. Ваша карта, как говорится, бита.

— Да, да, да, — точно отмахиваясь, забормотал телепат. — Вы переиграли меня. Все рассчитали, предвидели. Именно ты, — ткнул он неуважительно в учителя толстым, как сарделька в гостиных дворах на северном тракте, пальцем, — именно ты, таки переиграл меня. Но вот только все ли ты предвидел?

Михаэль рванул с прытью не свойственной человеку его сложения. От таких пухлых нерасторопных людей окружающие никогда не ждут опасности. Его руки слишком слабы, округлы и даже смешны, чтобы думать, будто они смогут угрожать чьей-либо жизни. Вот только пальцы-сардельки на удивление ловко схватили рукоять меча и вытащили его из ножен, развернули острием вперед и ткнули, неумело, вот только действенно.

Кристиан в последнюю минуту подумал, что не успеет. И его линия, которую он увидел лишь один раз и более не касался, чтобы не привлечь внимания учителя, чтобы уверить того, что единственный вариант развития будущего — смерть самого Вегласа, окажется пустой выдумкой. Одной из вероятностей, как говорил Роман Валерьевич, которой не суждено сбыться. Но Дамн почувствовал, как меч обжигает его плоть, как легко распарывает кожу, режет мышцы, касается, противно скрепя, ребер.

Он слышал, как закричал учитель, видел, как Михаэля силой кинетиков придавило к земле, ощущал, как жесткий стальной вкус крови заполнил весь рот, осязал, как в чреве сидел холодный и острый чужеродный зверь, ворующий его жизнь. Кристиана хорошенько тряхануло, Дамн даже не сразу понял, что свалился на землю. Роман Валерьевич бережно взял его за голову и заглянул в глаза.

— Зачем? Зачем ты это сделал? Ты же все видел, ты же все знал!

— Я... Я не был согласен с таким Грядущим, — Кристиан сам удивился, насколько его голос стал чужим. — Вы нужны им. Нужны кинетикам. Без вас они не попадут домой.

— Какой ты глупый, — слезы градом катились по морщинистым щекам Вегласа, оседая в бороде. — Ты, ты должен был заменить меня. Ты должен был стать более сильным ясновидцем, чем я.

— Я не захотел... такой ценой, — Кристиан почувствовал, что силы все стремительнее покидают его и принялся говорить быстрее. — Не мог дать вам погибнуть. Кто я такой, и кто вы, учитель...

— Десятка. В будущем ты стал бы десяткой. Самым сильным ясновидцем, который когда-либо существовал. Через несколько лет после возвращения в мой мир.

— Все уже сделано. Я, может быть, разрушил ваш план, но сделал не хуже, я... — Кристиану жутко захотелось пить. Он с трудом отлепил язык от засохшего нёба и продолжил. — Я видел, в Грядущем. Изменения есть, но незначительны. Не смертельны. Я переиграл ваш план, учитель.

Старик всхлипнул, но ничего не сказал.

— Вы идеально все рассчитали, учитель. Я сам никогда бы до такого не додумался. Телепата мало было победить... одолеть. Нужно еще показать его истинную натуру перед королем. Переубедить Его Величество... — У Кристиана потемнело в глазах, и он на мгновение замолчал. — Надо было, чтобы Михаэль совершил деяние. Злостное, исключительное. После которого бы ему не было пути обратно. И вы выбрали такое деяние — убийство безоружного старика. Необоснованная агрессия. Пожертвовали собой, чтобы остановить зло.

Каждое новое слово давалось Кристиану все труднее. Больше всего на свете он боялся, что не успеет. Не скажет великому Вегласу, как обычный презренный Дамн все понял. Кристиану очень хотелось, чтобы Роман Валерьевич гордился им, как достойным учеником, как... сыном.

— Только одно могло помочь осуществлению вашего плана и возможности остаться в живых — чтобы умер я. Смерть мальчика — да, да, я знаю, что выгляжу совсем как ребенок, смерть мальчика равносильна смерти пожилого мужа. А если он еще попытался спасти жизнь другому... Почти как с Фергусом, я ведь после его смерти понял, что можно поступить именно так.

Кристиан замолчал, не в силах больше произнести ни слова. Боковым зрением он заметил, как к ним на породистой лошади подъехал молодой человек, может, чуть старше самого Дамна. Ясновидец посмотрел сначала на богатые доспехи, драгоценную рукоять меча, убранство самого коня и только потом на серьезное красивое лицо с огроменными зелеными глазами. "Король", — сразу понял он. Дамна даже не поразило, насколько молод правитель Кантии, о том, что на престол взошел зеленый юнец ходило много пересудов, чем другое — насколько красив. Действительно, последний и одновременно среди всех энтийцев.

Они говорили. Сир Иллиан и Эдвар Энт. Потом вмешался и Айвин, в сердцах взмахнув несколько раз руками, чем заслужил неодобрительные взгляды стражи Его Величества. Кристиан удивлялся самому себе. Еще вчера он бы все отдал, чтобы хотя бы мельком посмотреть на правителя, а вот теперь первый человек в королевстве прямо перед ним, а Дамну стало неинтересно. До смерти надоели эти походы, интриги, заговоры, иноземцы, хотелось просто жить своей жизнью.

Кристиан в последний раз взглянул на учителя. Сил поддерживать огонь, хоть и, по мнению многих, проклятый, в своем теле уже не оставалось. Дамн смотрел и смотрел на Вегласа, стараясь запомнить каждую морщину на его старом, измученном, усталом лице. И вдруг ему открылась простая и удивительная истина. Эти складке и есть все те нити Грядущего, которые ясновидец держал в своих руках, просматривал, тщательно перебирал, выискивая нужную ему. Вот самая кривая и изломистая, которая ныне потемнела и выцвела — где сир Иллиан становится верховным командующим короля Эдвара. Длинная и почти такая же яркая, как и раньше — становление Айвина, нового полубога, воина чужих земель. Или тонкая и прерывистая на конце нить Мёнемейстера "черных душ". Кристиан не стал заглядывать сейчас в будущее, просто не смог бы, но что-то ему подсказывало — Руслан кончит примерно так же, как и он.

И наконец, где-то в складках бороды Дамн нашел самую важную и интересную для себя линию. Жирную, петляющую, точно пьяный возница на королевском тракте, жилу, оборванную на конце. Кристиану чудилось, что он держит ее своей рукой, а та сопротивляется, пытается вырваться, не в силах противиться злому року, судьбе, фатуму. И Дамн перестал бороться. Дальше было уже все предрешено заранее, загадано и задумано им самим. Кристиан глубоко вздохнул, разжал пальцы и отпустил собственную линию жизни.

Оловянная корона

Поодаль от пролеска, если обойти покатую гору с другой стороны, вытянулась, точно рядовой при виде полковника, мелкая, покрытая по берегам рогозом и прочей болотной травой, речушка Руйр. На родине такой бы и названия не дали, бросив пренебрежительное Соплянка или Говнянка, а тут вот же — Руйр. Словно оправдываясь за неказистость реки, Иллиан добавил, что это один из многочисленных притоков могучей Альды, которую знал даже сам Иван, хотя никого теперь данный факт особо не волновал.

На самом высоком холме вблизь реки, но все же на достаточном расстоянии от нее, чтобы не страдать от весенних паводков, в тени нескольких деревцев погребли Кристиана. Не из-за религиозных соображений, а скорее для соблюдения условностей или желания показать, что этот мертвый мальчик стал частью их, пришлого сюда мира, Роман Васильевич поставил над могилой большой крест. На нем, сначала на кантийском, а уже ниже и на русском было написано только имя, без дат рождения и смерти, скупое и непонятное для местных: "Кристиан Меркулов". Дамн обрел фамилию, хоть и не при жизни.

Ясновидца, всю дорогу молчавшего, после погребения вдруг прорвало. Он говорил с Туровым несколько отрешенно, но все же давая шанс кинетику вовремя ответить или напротив — спросить.

— Сильный мальчик. Сильный и умный. Знаете ведь, линии, как он называл, Грядущего, своеобразны. Можно сказать, что они даже живые. Если долго и постоянно прослеживать какую-то из них, например, наиболее вероятную, то она словно начнет вздуваться, разбухать. Из маленькой ниточки превратится в канат... Кристиан посмотрел будущее, которое выбрал для себя... для всех, да, для всех. Так вот, он посмотрел него всего один раз. Поглядел и точно отложил в сторону, чтобы я не заметил, не обратил на это внимания. Представляете?

— Для этого нужна не малая храбрость, — подтвердил Иван.

— И меж тем он очень способный. Был очень способным, — поправил себя профессор. — Я даю вам честное слово, Иван Сергеевич, что у него были великие задатки ясновидца. Точно девятки, а, скорее всего и десятки. Сильнейшего не только в своем, но и в нашем мире.

— Сильнейшего? — Туров помнил главное правило, о покойных либо хорошо, либо ничего, но в словах Романа Валерьевича засомневался.

— А, вы, наверное, не знаете. Ясновидение — единственная способность, на которой Шлем застопорился, если так можно сказать. Сеансы могут разогнать вас до восьмого уровня максимум, как вашего покорного слугу, но не больше. Скажем так, для этого нужна определенная предрасположенность. Будто сама природа против того, чтобы человек развивался в этом направлении.

Роман Валерьевич говорил еще много, сбиваясь и переходя от покойного мальчика к дням своей молодости, от подающего надежды ясновидца до размышлений о природе способностей. Профессор рассказывал и рассказывал, пока вдруг не замолчал и не заплакал. После этого он не проронил ни слова.

Они спустились с холма, где Иллиан прощался с Эдваром. Иван слышал немного, признаться, ему не очень-то и были приятны разговоры с мальчиком-королем, решившим, что они пошли против него. Не сказать, чтобы Турову было противно, скорее неловко от извинений правителя. А вот Илу пришлось терпеть. Вернее, не Илу, а Лорду Иллиану Лейтли, ныне правителю Лейтлипорта и всех западных прибрежных земель. Иван не стал спрашивать, почему мальчик решил восстановить историческую справедливость сейчас, а не после сражения при Утесе Гроз — сами разберутся.

Теперь армия распадалась на куски, разваливалась на части, расходясь в разные стороны темным потоком. На юг, тоненькими струйками, потекли всего десять-двенадцать лордов, увлекая за собой преданных воинов, раза в два больше отправилось на восток, остальные хлынули через столицу, чтобы уже потом разойтись по узким тропкам и дорогам к себе во владения. С королем осталось лишь сотни две энтийской стражи, окружившей холм и часть речки со всех сторон.

От Руйра тянуло свежестью, которая пробегала мурашками по коже. Иван "передал" профессора Лене, которая с заботливостью родной дочери, ухаживающей за дряхлым и немощным стариком, обняла его и увела в сторону. Теперь предстояло заняться самым тяжелым и неприятным.

Эдвар, Мойно, Иллиан, Халиль, Руслан, Марат, Костя, Ольга, Женя, даже Сник... Они все смотрели на него, словно никто не решался брать на себя судьбу этого человека. Этого сушества, некогда бывшего человеком. Лейтли хорошо над ним поработал. Туров понимал, что так думать нельзя, неправильно, но ничего не смог с собой поделать. Что-то окончательно выгорело внутри после смерти Кристиана, словно паяльником выжгли. Дело даже не в том, его потрясла очередная смерть, гибель мальчика-ясновидца — скорее истолкование его гибели. Туров не был уверен, смог бы он пожертвовать также собой, ради других или даже другого, пусть и самого близкого человека.

Иван посмотрел на свернувшуюся у его ног и скулящую фигуру Канторовича. Да, Лейтли хорошо над ним поработал. Туров не вдавался в подробности, но по общим объяснениям понял — сейчас в голове телепата царил полный кавардак. При таком сумасшествии мозголазу теперь вряд ли получится управлять созанием других. Но и это было для психокинетика недостаточной карой за смерть мальчика, за смерть его, прежнего Турова.

У Ивана вдруг появилась мысль. Она не показалась ему остроумной, справедливой или правильной. Просто это было единственно возможное здесь и сейчас для него, Вани Турова, решение.

— Халиль, та оловянная корона еще у тебя?

Хазарец не сразу понял, о чем идет речь. А может и сразу, но жадность, жирными корнями опутавшая его еще не пропащую, но значительно подгнившую душонку, не хотела расставаться с трофеем. Иван увидел всю бурю эмоций и терзаний в глазах Ибн Шиина. Но Халиль не мог сейчас сказать нет Турову. Вряд ли кто вообще среди собравшихся мог это сделать.

— У меня, Айвин-мухтарам.

— Давай ее сюда.

Халиль, кряхтя, полез в холщевой мешок, который с недавних пор постоянно носил с собой, побряцал внутри содержимым, явно выбирая предмет, и вытащил на свет знакомую уже Ивану вещицу. Корона и раньше выглядела нелепо. Пролежав столько времени в мешке у хазарца, измятая, кривая, изначально плохо отлитая, теперь же представляла комичное, жалкое зрелище. Она могла напоминать что угодно, но только не символ власти.

Туров взглянул на тиару Эдвара, с переплетенными в виде корней дерева венцами, украшенную драгоценными камнями, и внутри шевельнулось гадкое чувство отвращения. Не к королю, а к самому символу власти, столь могущественному и притягивающему своим светом стольких авантюристов. Но это все лирика. Ваня сам понимал, что просто старается максимально оттянуть момент. Он уже принял решение, осталось лишь привести его в исполнение.

— Канторович Михаил Эммануливич, — голос Турова звучал может излишне пафосно, практически, как у судьи, читающего приговор сумасшедшему маньяку. Впрочем, от истины было недалеко. — За многочисленные преступления против короля и королевства, против бывших друзей и своих соотечественников, против невинных людей вы приговариваетесь... к жизни. К жизни в изгнании, одиночеству в чужой стране. Со знаком, к которому вы так стремились.