Пашем как ломовые лошади на мельнице. Озвучку почти закончили. Начался декабрь, в Алма-Ате начали показ нашего фильма. Нам ещё неделю пахать. Домой попаду дней за десять до нового года. Впрочем, Виталий прав, что лучше уж спихнуть всю работу в этом году и "на свободу с чистой совестью"... Так, опять меня куда-то не туда понесло. В новостях промелькнуло, что писателя с псевдонимом "А.Саган" наградили премией, как самого успешного дебютанта прошедшего года, награду по доверенности получал издатель автора. И ещё сообщили, что по объёму тиражей я занял второе место за прошедший год. К пятнадцатому числу, наконец, пошли первые отклики с показа в Казахстане, отклики самые восторженные. Виталий принёс эти сплетни на хвосте, что казахи в ауте и не знают, как смогут достойно снять продолжение. Фильм нравится почти всем. И напоследок, что он под Новый год в Казахстан не поедет, а вот мне не отвертеться! Для усиления мне Ленку дадут, чтобы тоже искупалась в лучах славы. У нас такого точно не будет, это для Казахстана фильм знаковый. Блин блинский! Если Виталий прав, то Новый год придётся в Алма-Ате встречать. И, похоже, не отвертеться, а так надеялся умотать домой и отоспаться. Нинка и Тина звонили, что с домом закончили, но они вещи пока не переносят, чтобы я первой официально Мульчу через порог запустил. Такой облом...
Матёрый москвич Виталий оказался прав, и меня не особенно спрашивая, включили в состав официальной делегации направленной в Алма-Ату. Рейсовый двухмоторник, похожий на Боинг, на котором я как-то летал в Турцию, хоть стреляйте, не помню я его номер, чего-то там с семёрками, взлетел из Домодедово под противным мокрым снегом декабрьской оттепели, но шустро пробил низкие облака и, ровно гудя, словно завис в прозрачном хрустале поднебесья. Через два часа, я как раз закончил возиться с пересушенной жареной порцией курицы и гарниром в виде двух половинок обжаренной картошки, ложки зелёного горошка и покрошенных листьев зелёного салата, полётного обеда. В это же время, где-то слева под крыльями остался уже ставший родным Екатеринбург. А ещё через час с небольшим по трансляции длинноногая хорошенькая стюардесса с надписью "Наташа" на бейджике сообщила, пытаясь придать голосу должный пафос, что наш самолёт произвёл посадку в столице республики Казахстан — городе Алма-Ата. И как бы я не проникся торжественностью момента, но вот только вставать до полной остановки всё равно нельзя. Пииичалька. И со мной грустно мявкнув согласилась Мульча из переноски на соседнем кресле. Наверно стюардессы специально постарались оставить кресло свободным, а то со здоровенной переноской на коленях три с лишним часа мне было бы грустно. Не знаю, что с курицей было не так, но котейка этот полётный обед кушать отказалась, понюхала, фыркнула и отвернулась. А я ей самую красивую часть своей курицы отдал. Эх! Нет в жизни справедливости...
Снаружи было зябко и солнечно. Как нам объяснили, здесь большая высота над уровнем моря, среднегорье, если я правильно понимаю, и может от этого холод воспринимается значительно тяжелее, а может почти постоянно дующий ветер. А я ещё под зундёж нудной тётки из союза кинематографистов вырядился со всей страстью. Занимающаяся моим гардеробом костюмерша уговорила меня купить довольно миленькую голубую дублёнку, вернее, я бы назвал её не дублёнкой, а дубленёнком, так как нормальной длины до щиколоток не имелось, ну, я так понимаю правильную длину шубы, дохи или дублёнки, не в Африке чай живём, мой дубленёнок едва прикрыл мои нижние полушария. Я не придурочный, я просто вспомнил в тот момент, что я нацелился стать автоводителем и много раз в жизни видел не только акробатические номера с посадкой в авто владелиц разных длинных нарядов, но ещё печальнее картинка, когда в захлопнутой двери торчит часть подола красивого платья или пола такой вот дублёнки. И если поездка достаточно длинная, отстирать или отчистить несчастную деталь одежды нет никаких способов. В Москве к моему дубленёнышу у меня никаких претензий не было. Из гостиницы до метро, там — в машину и из неё в студию. Тем более, что я там бегал исключительно в тёплых джинсиках и зимних кроссовках. Ну, на голове шапки нет. У меня и волос вполне хватает, их у меня много, и как говорил знакомый доктор, если в крови нет менингококка, то менингит не грозит даже без шапки, а наоборот, и шапка не поможет. Впрочем, главная причина не в этом, а в том, что мои дракончики в ушках оказались очень ревнивыми ребятами и шапок терпеть не могут. Мне даже спать с ними первые дни было сложно, пока не поменял подушку на более мягкую и не приноровился. Снимать серёжки на ночь, как делают многие, мне в голову не приходило. Вдевать каждое утро серьги в узкие не разработанные дырочки с риском их расцарапать и получить воспаление мне нравилось гораздо меньше неудобств во время сна. А вообще, серёжки оказались классные, я пожаловался на проблемы, так один оператор надел на тонкогубцы резиновые трубочки, чтобы не поцарапать золото и аккуратно мне выгнул серёжки, чтобы дракончик ровнее лёг на край ушка, немного отогнул два выступа на крыле, словом, серьги совершенно перестали мне мешать. Он же предупредил, что такие тонкие ювелирные изделия позволяют такую подгонку, но одновременно могут и сами погнуться при грубом обращении, что мне надо об этом помнить, и периодически поправлять у любого ювелира. А пока мне всё ужасно нравится. А шапки не особо цепляются и давят, это скорее отговорка, ну, не хочу я без нужды чего-нибудь на голову натягивать. На ногах у меня тёплые высокие зимние сапоги из голубой замши на высоком красивом устойчивом каблуке. Под ними тёплые толстые шерстяные белые колготы, в которых в Москве обычно даже жарко. А выше прямое тёплое шерстяное белое платье почти до колен с высоким воротом и длинными рукавами. Само собой, дополнительно утепляться панталонами с начёсом мне в голову не пришло. Вот в этом наряде меня насквозь продуло, и выдуло любые намёки на тепло, ещё пока я успел спуститься едва до середины трапа. А потом нас почему-то пешком повели к зданию аэровокзала. Хотя перед посадкой сказали, что в аэропорту температура воздуха минус семь градусов, по всем канонам — никакого криминала, а вот поди-ка. В здание вокзала я входил уже как мамонт средней степени обледенения. Если и осталось где-нибудь в моём организме тепло, то может кусочек размером с горошину где-то в глубине в районе солнечного сплетения. Всё остальное застыло и пропиталось арктическим холодом, а зубы выбивали такую дробь, что Джон Бонэм — легендарный ударник Лед Зеппелин напился бы от горя и повесился. Как сомнамбула, движимый остатками рефлексов я почти на ощупь добрёл до стойки местного кафе, где святая женщина, не задавая мне никаких вопросов, молча сунула мне в одеревеневшие руки-крюки большую чашку горячего крепкого сладкого чая с лимоном. Знали бы вы, какая это была вкуснятина. Я даже не столько пил этот чай, после пары первых обжигающих глотков я просто грел об чашку свои руки и возвращался в мир живых. Чтобы я ещё хоть раз послушал эту носатую старую каргу! Сама-то небось в панталонах с начёсом в три слоя, зараза такая! Я немного ожил, убедился, что Мульче мои переживания до одного места, расплатился карточкой и потопал выполнять положенные формальности, как не крути, а мы границу совершенно независимого государства пересекли...
Кажется именно тогда, во мне шевельнулась грусть по тёплым местам. Всё-таки Корея прикрытая Сихоте-Алинем, Бурейским хребтом, горами Большого и Малого Хингана и горами северной Маньчжурии, расположенная на широте субтропиков, местечко достаточно тёплое зимой. А чего вы хотите, у Сеула и Сан-Франциско примерно одна широта. И когда за всю зиму на несколько дней температура вдруг падает до минус пяти, это почти национальная трагедия. Летом правда душновато, но совершенства в мире вообще мало, ну, кроме меня, разумеется. Но после сегодняшней пробежки по аэродрому я хочу туда где тепло. Я теплолюбивый зверёк. Моржевание и восхищение, когда от стужи плевок падает уже сосулькой совершенно не для меня. Я — музыкант! Мне руки в тепле держать нужно. И тут у меня словно рубильник какой-то в голове щёлкнул. Я в студии, вернее в коридоре, что-то слышал, как раз на эту тему. Надо срочно вспомнить! Но, конечно, примчалась старая кошёлка, и вспомнить не дала. Пришлось идти получать багаж...
Прилетели мы в двадцать восьмого декабря, за три дня до Нового две тысячи девятнадцатого года. Сильно удивило, что в очень многих местах по городу развешаны плакаты с моей фотографией в роли Кундоз Амандосовой. Для большинства плакатов выбрана очень неплохая фотография, когда я поднимаюсь после стрельбы из положения лёжа, левой рукой за цевьё держу снайперскую винтовку, правой опираюсь на какой-то пенёк, пилотка кокетливо сдвинута на бок и взгляд устремлён куда-то в даль, надо полагать на врага. Не помню, о чём я тогда думал, но компоновка снимка, поза и получившийся каким-то удивительно глубоким и многозначительным взгляд вышли очень неплохо, даже самому себе нравлюсь на этом снимке. В первый вечер нас дёргать не стали, а назавтра рано утром коридорная разбудила на завтрак и уже на нём нам довели программу на день. Больше всего меня убило, что меня привлекли к участию в президентской новогодней ёлке для детей, хорошо, хоть, что не в роли снегурочки. А, ладно, где наша не пропадала... Лично мне больше всего понравилось большое телешоу посвящённое съёмкам фильма, где очень корректно расспрашивали о том, как проходили съёмки. Оказывается, группа ребят, которые приезжали по поводу субтитров ещё и взяли кучу технических материалов со съёмок и часть из них смонтировали в небольшие ролики и показывали их по ходу всего разговора. Из четверых неизвестно зачем приглашённых в студию, реально в съёмках и фильме участвовал я один, поэтому и рассказывать пришлось мне. Меня тогда очень удивило, что из всех прозвучавших в фильме песен больше всего меня расспрашивали про то, как появилась песня "про маму" на казахском. Я честно рассказал, как приехали две милые дамы из какого-то ансамбля народной песни и мы вместе с режиссёром слушали, что они нам пели. Ни одна из услышанных песен нам не нравилась, они никак не вписывались в формат фильма. А потом я попросил, а нет ли такой песни, которую петь не нужно, нужны только слова, которые могла бы петь обычная казахская девчонка не для кого-то, а просто так сама для себя. Тогда и появился текст старой народной песни "про маму". Девушки нам сказали, что мелодии у песни нет, она не относится к песням, которые поют на праздниках при большом скоплении людей. Я узнал перевод песни, мне понравились слова и под них как-то сама собой начала рождаться мелодия, а уже утром я спел эту песню режиссёру. В тот же день мы записали эту песню для фильма. А уже гораздо позже режиссёр попросил меня переработать эту мелодию для исполнения оркестром, так она и стала главной музыкальной темой картины, а я кроме того, что в титрах указан как исполнитель главной роли, ещё и как композитор фильма. И что мы очень сильно погрузились в военный материал и как-то сами собой стали получаться военные песни, которые прозвучали в фильме. Меня попросили спеть песню прямо в студии. Я не стал отказываться, тем более, что прямо в студии стоял неплохой рояль, только объяснил, что как бы я не старался, но в фильме песня звучит гораздо лучше, потому, что она исходно писалась под исполнение без музыки. Рассказал, как мы со звукооператорами Мосфильма из коллекции звуков степи подбирали звуки, которые подчеркнут красоту песни, а не просто будут наложены фоновым шумом. Что это получилась довольно большая и самостоятельная работа, которая заняла целых два дня. Поэтому, под рояль песня будет звучать совсем не так проникновенно и трогательно, как в кадре. Потом прошёл, сел к роялю и спел им песню. Я очень старался, и получилось довольно неплохо. А потом просто исполнил мелодию песни, но уже в виде обработанном под оркестровку, когда мелодия звучит главной темой, которая аранжирована и развивается на протяжении композиции. Я постарался вспомнить несколько довольно смешных случаев, которые всегда случаются при таком скоплении людей как на съёмках, зал искренне смеялся, словом, больше двух часов эфира. В конце всю одежду на мне можно было выжимать, устал, словно выкопал траншею длиной метров сорок. Меня даже на ужин разбудить не смогли.
А с утра меня повезли в президентский дворец. Причём даже не сказали, куда мы едем, я знал, что на детскую ёлку мне ещё через три часа и я вполне успею переодеться, поэтому на торжественном награждении по итогам года я оказался в джинсах и свитере. И, был совершенно не готов, к тому, что произошло дальше, когда меня пригласили на сцену, я был готов ко многому, но не к тому, что мне за неоценимый огромный вклад в сокровищницу национального казахского музыкального искусства и несомненный личный талант присвоят звание Народной артистки Казахстана. Вообще, как я когда-то слышал, нельзя присваивать звание "Народного", минуя звание "Заслуженного артиста". А для того, чтобы хотя бы начать собирать пакет документов для представление на рассмотрение комиссии на соискание звания "Заслуженного артиста" нужно не меньше пятнадцати лет сценического стажа, несколько бенефисов или сольных концертов на площадках первой категории — это БКЗ "Россия" или стадион в Лужниках, ходатайства от какого-нибудь солидного творческого объединения и прочее. Потом ещё лет через десять можно и на "Народного артиста" замахнуться. Там вокруг этих званий такие игрища и интриги идут, что проще сразу застрелиться и даже не пытаться встревать. Если использовать военные аналогии, то "Заслуженный артист" — это матёрый боевой полковник, а "Народный" — это наверно генерал армии. А без высшего, не обязательно профильного, образования даже документы рассматривать никто не станет. И стою я в свитере и джинсах на сцене совершенно офигевший, мне насовали полные руки подтверждающих бумаг и открытую коробочку со знаком Народного артиста с гербом республики и очень похожим на орден. Ко мне подходит улыбающийся президент, берёт из коробочки знак и прикалывает к свитеру, потом обнимает и целует в щёчку, а я на голых рефлексах начинаю благодарить с корейскими поклонами, как положено, достаточно глубоко и с прямой спиной, со сложенными на груди ладошками, разумеется, не большой холь, но это оказывается удивительно к месту, и воспринимается всеми очень доброжелательно. Я так и не понял фразы президента, сказанной мне очень тихо: "Эх, жаль, что ты не казашка"... Жаль ему. И пусть я не понял полностью смысла вкладывавшегося в эту фразу, но нутром чую, что мне то вот совершенно не жаль. Совершенно не хочется, как то оказаться в его планах. Власть, сплетение разных обстоятельств, а я при этом как вишенка на торте, при этом будучи казашкой, то есть совершенно зависимой и спелёнутой, как муха паутиной... Нет, уж, уважаемые! Переживут как-нибудь ваши фантазии без меня — любимой... А, то, ишь, жаль ему...
И ещё не успев толком отойти от переживаний в президентском дворце, переодетый в гостинице специально обученной девушкой, я оказался в шуме и круговерти детского столпотворения, шумного, колготливого, эмоционального, в котором непривычные к такому теряются. У меня не было никакого сценария и модели поведения, роли, если угодно, и я совершенно не понимал места, которое мне отведено в этом детском муравейнике, которому меня уже представили Народной артисткой Казахстана. И чего теперь, ходить и щёки надувать? Вот ведь, кто-то пошутил так зло надо мной. И пока я мучил свои извилины этими эпохальными вопросами, меня за платье подёргал, как оказалось, малыш лет семи:
