За полчаса до отъезда жены я зашел в машбюро и под строгим секретом рассказал знакомой машинистке, что и меня и Лиду внезапно посылают в служебную командировку, попросив недельку приглядеть за нашими детьми.

Посадив свою милую половинку в вагон на Женевском вокзале, я пошел вдоль поезда, то и дело оборачиваясь и посылая отъезжающей воздушные поцелуи. Но вот проводник вежливо оттеснил Лиду вглубь площадки, паровоз дал протяжный свисток, и поезд, лязгнув сцепкой тронулся. Еще через несколько секунд я вскакиваю на подножку ближайшего вагона и поднимаюсь по лесенке.

— Ваш билет, мсье! — вежливо, но с требовательными нотками в голосе заявляет еще не покинувший площадку проводник. Предъявляю ему свой билет, выясняю, где находится мой вагон и прохожу по составу на свое место. Билет я брал с тем расчетом, чтобы вагон-ресторан находился между мной и Лидой, так, чтобы даже случайно мы не пересеклись с ней в поезде.

Собирался ли я за ней следить? Да ни боже мой! В этом деле она куда искуснее меня и срисовала бы слежку на раз. Так, изредка приглядывать с дальней дистанции...

При пересадке в Лионе я с одобрением заметил, что Лида кардинально сменила облик — не узнать. Блондинистый паричок, изображавший короткую прическу с прихотливо, но аккуратно уложенными волнами волос, небольшая черная шляпка котелком, и модное веяние, взявшее старт еще в 1926-м, но только сейчас широко охватившее молодежную Европу — знаменитое la petite robe noir (маленькое черное платье). Длина платья, по стандарту современной моды, сильно ниже колен, но, как будто дань памяти недавним временам раскованных девушек-флэпперс, от колена и ниже платье выполнено из прозрачного черного шифона, и такой же шифон слегка драпирует верхнюю часть груди. Правда, в отличие от прямых силуэтов 20-х годов, нынешнее платье облегает линии фигуры. Ну, будто прямо из ателье Габриель Шанель на 31 rue Cambon! Сверху небрежно наброшено манто из черного каракуля. Хороша, чертовка!

Паричок и новая одежда превратили скромную служащую в модную кокетливую особу. Даже очки на носу не мешали этому образу, делая Лиду похожей на обитательницу Латинского квартала, — но отнюдь не из низов, рвущихся к высшему образованию. Как выяснилось вскоре, первое впечатление меня не обмануло.

В Париже, покинув здание Лионского вокзала, жена завернула в ближайшее кафе. Следом за ней отправился и я, нахально усевшись за один с ней столик.

Мсье, я вас сюда не приглашала. Оставьте меня, сделайте милость! — довольно громко произнесла она. Но, видя, что ее обращение вовсе не возымело действия, тихо зашипела сквозь зубы:

— Ты что, с ума сошел! Как ты смеешь лезть не в свою операцию?!

— Слушай внимательно, — точно также шиплю в ответ, — сейчас ты мне расскажешь, зачем тебя послали в Париж. А иначе я открою стрельбу в потолок и разыграю здесь сцену бешенной ревности. Хочешь, чтобы твое задание было тут же и провалено? Если не хочешь, рассказывай все.

— Ты с ума сошел! — снова прошипела она, ухитрившись придать голосу еще более угрожающие интонации.

— Сошел, — тихонько соглашаюсь, чуть кивнув, и моя правая рука тянется за борт пиджака.

— Сумасшедший, — нервно встряхивает головой моя благоверная, — пошли на улицу.

— Задание простое, — медленно начинает она рассказывать, когда мы отошли от кафе на три десятка шагов, и она убедилась, что никто за нами не последовал, и поблизости не наблюдается любопытных ушей. — Выйти на контакт с объектом и передать ему данные для связи.

— С тобой? — уточняю.

— Нет.

— Как выходишь на связь?

Этот вопрос заставляет Лиду недовольно поморщиться, но она все же отвечает:

— Легенда хорошо отработана. У меня документы студентки Венского университета, и рекомендация к профессору Сорбонны. Документы и рекомендация — подлинные...

— Профессор в деле? — перебиваю ее.

— Нет, его играют втемную. По легенде, я изучаю финансовую политику Французской республики. У профессора есть ученик, в настоящее время работающий секретарем члена совета директоров Банк де Франс. Мне надо получить рекомендацию для беседы с этим секретарем...

— Он и есть твой контакт, — не спрашиваю, а утверждаю.

— Да, — кивает жена.

Что же, загадки тут нет. За какую-ту минуту размышлений выдаю свой анализ:

— По какой-то причине контакт с этой фигурой потерян и надо восстановить связь. Скорее всего, выбыл связной. По какой причине — тебе, понятное дело, не сообщили.

— Не сообщили, — подтверждает Лида.

— От этого дела плохо пахнет, — с сомнением качаю головой. — Если прежний связник попал в поле зрения Сюртэ, то тебя может ждать теплая встреча.

— Риск в нашем деле всегда есть, — с некоторой горячностью возражает мне жена, — но это не основание отказываться от выполнения задания!

— Отказываться? — возмущенно переспрашиваю я. — Кто говорит об отказе? Но и совать руку в капкан не стоит. Надо бы тебе сделать вот что, — начинаю перечислять, — во-первых, хотя бы денечек понаблюдать за своим профессором — не пасут ли его, случаем. Затем, если все чисто, получаешь от него рекомендацию к секретарю. А вот к обстановке вокруг него будешь принюхиваться долго и тщательно, соблюдая максимальную осторожность. Не меньше трех дней! Без этой проверки ни на какой контакт не идти!

Лида в ответ на мои поучения дергает щекой, но не возражает.

— Лидуся, милая... — шепчу ей, — я же себе не прощу, если с тобой что случится...

— Ладно, — снисходительно ворчит она, — защитничек...

Пока Лида крутилась в Сорбонне и около, я тоже бродил по раскинувшемуся рядом Латинскому кварталу, готовый, в случае чрезвычайной ситуации, ввязаться в драку. Бульвар Сен-Мишель был похож и одновременно не похож на тот, который был мне знаком по 90-м годам ХХ века. Здания практически все те же, что и тогда, Люксембургский дворец и Люксембургский сад тоже мало чем отличаются. А вот публика, магазины и кафе — совсем другие. Положим, к моде рубежа 30-х я уже привык, и она не смотрелась чем-то чужеродным. Но большой книжный магазин и книжные развалы перед ним разительно отличались — и набором книг, и дизайном полок и витрин. Другими были кафе и рестораны. Французские бистро имели не так много отличий — немного другая посуда, да плетеная мебель не из синтетических материалов. А вот всяких японских, китайских или вьетнамским ресторанчиков и закусочных, в знакомые мне времена заполонивших почти все боковые улочки у бульвара Сен-Мишель, на глаза как-то не попадалось.

Обстановка вокруг профессора никаких подозрений у Лиды не вызвала и через день он, как и ожидалось, написал рекомендательное письмо к своему бывшему ученику, служащему в Банк де Франс. Но уже на следующий день она явилась на встречу, назначенную на этот раз в стороне от Латинского квартала, в кафе на бульваре Распай, заметно встревоженная.

— Его пасут, — коротко бросила она, улучив момент, когда поблизости с гарантией никто не крутился. Потом задумалась на минуту и продолжила:

— Нет. Точнее, слежка идет не за ним. Это, скорее, похоже на негласную охрану.

— То есть, следят за теми, кто может к нему сунуться? — уточняю у Лиды.

— Именно так!

— Это провал, — бросаю с досадой. — Прежний связной наверняка провалился, и теперь Сюртэ с нетерпением ждет, кто же явится на его место. Тебе вряд ли грозит что-то серьезное: брать сразу наверняка не будут, предпочтут поводить некоторое время. Но и просто засветиться перед ними — уже паршиво.

— Михаил Абрамович будет недоволен, — вздохнула жена.

— Михаил Абрамович должен радоваться, что мы не попали в эту ловушку, — возражаю ей.

Через день из Женевы за подписью Лиды ушла шифровка к Трилиссеру: "Студент под наблюдением. Контакт невозможен".

16.2.

Закономерным итогом телеграммы, ушедшей в Москву, был вызов Лиды к начальству. На этот раз едем всем семейством, устроив заодно и детям новогодние праздники в Москве с дедушкой. Жена благоразумно согласилась ни словом не упоминать о моем броске в Париж вслед за ней, представив всю историю как результат ее собственной предусмотрительности. Но на разговор с Трилиссером идем вместе — я не собираюсь просто так спускать ему тот неоправданный риск, которому он подверг мою любимую.

— Михаил Абрамович, вы же опытный разведчик, — пеняю я ему при встрече. — Как вы могли сунуть своего сотрудника прямо на проваленного агента?

— У нас не было оснований полагать, что это провал, отговаривается он. — А вот восстановить связь было крайне необходимо.

— Если это не провал, то куда же делся ваш связник? — с плохо скрываемой язвительностью в голосе спрашиваю его.

— Да не было провала, — глаза его ухитряются еще погрустнеть, хотя и до того их выражение было грустным донельзя. — Связника сбила машина, потому и пришлось искать новый подход...

— А машину на него случаем не Сюртэ направило? Когда тот обнаружил за собой наблюдение? И чтобы не сообщил о провале агента, его тут же и сунули под колеса? — с той же язвительностью начинаю выдвигать вполне напрашивающиеся предположения.

— В конце концов, это не ваше дело! — у Трилиссера явственно прорезается начальственное раздражение.

— Нет уж, мое! — резко возражаю ему. — Вы просто обязаны были подозревать возможность провала! Как и того, что этот агент с самого начала работал против нас. И как же можно было прозевать наличие внешнего контроля?

— Внешнего контроля? — переспрашивает он. — Что вы имеете в виду?

— Именно внешний контроль и имею в виду! — теперь уже я не скрываю своего раздражения. — За наиболее ценными агентами ведется наблюдение со стороны, чтобы вовремя просигнализировать о подозрительных событиях. Я что ли, вас азам конспиративной работы должен учить?

— Да, в царской военной разведке практиковалось что-то такое, — бормочет он, отводя глаза в сторону. Устыдился, что ли?

Трилиссер долго молчит. Затем говорит — тихо-тихо:

— Моя вина. Подозревал ведь, что там дело тухлое... Но на нас так надавили...

— Как это на вас могли надавить в деле, о котором в принципе никто не должен был знать? — удивляюсь его словам.

Михаил Абрамович кривится, как будто сжевал целый лимон, и произносит почти жалобно:

— Все наперекосяк пошло. А все из-за этой комиссии, будь она неладна!

— Какой комиссии? — сразу срывается у меня вопрос.

— Какой-какой! По чистке! — в сердцах машет рукой Трилиссер, и, уже не сдерживаясь, начинает выносить сор из избы:

— Натравили на нас целого новоиспеченного секретаря ЦК, Ежова Николая Ивановича. По-моему, у него мозги не в порядке. Но не в этом главная пакость. А пакость в том, что он полез в оперативные дела! И еще одна пакость в том, что Агранов ему наши оперативные комбинации сдал...

— А самая большая пакость в том, что кто-то из ваших слил эту информацию Агранову, — подхватываю и развиваю его мысль.

— Верно, — бубнит Трилиссер. — Но и это еще не все. Когда Агранов на партсобрании, которое вела эта комиссия по чистке, ткнул нас носом в потерю связи с ценным агентом, Ежов, потрясая мандатами и допусками, затребовал материалы по этому делу, а потом разразился целой речью. Заявил, что это не просто недоработка, а недопустимая политическая близорукость — терять связь с агентом, которого можно было бы удачно использовать для продвижения положительного решения о предоставлении нам Францией значительных кредитов. И присовокупил, что еще надо разобраться, дело тут только в преступном разгильдяйстве, или же налицо сознательный саботаж и вредительство. В общем, потребовал от нас восстановить связь в кратчайшие сроки и доложить. И в зависимости от результатов будут и выводы по чистке нашей партячейки.

— Голову ему оторвать! — восклицаю в сердцах. — А если бы мы засветились перед Сюртэ, или, того хуже, им бы удалось взять нашего человека? Сильно бы это помогло выделению кредита? Тем более, что этот кредит — пустая иллюзия. Не дадут нам ничего французы в ближайшее время. Уж это я точно знаю!

Какое-то время мы молча смотрим друг на друга. Агранов — зам главы секретно-политического отдела, и это не его дело — совать нос в операции разведки, два еще поперед своего начальника. Хочет выслужиться, раскрутив, чего доброго, дело о халатности, а то и вредительстве в ИНО ОГПУ? У Менжинского, судя по тому, что он даже не на всех заседаниях коллегии появляется, со здоровьем совсем плохо, и нет оснований думать, что он протянет дольше, чем известно мне по прежней истории. И тогда вокруг его кресла завяжется борьба... Или, похоже, уже завязалась.

— Михаил Абрамович, — говорю, поначалу сильно сбавив тон. — Какими бы мандатами ни потрясал Ежов, это же ни в какие ворота не лезет — такая расконспирация работы разведки. Пусть и в стенах ОГПУ. А Ежов сюда вообще никаким боком. Если люди из партаппарата начнут копаться в ваших операциях, да лезть с советами и ценными указаниями, так всё пойдет псу под хвост! Это дело надо пресечь на корню, пока поздно не стало! — последние фразы бросаю нарочито жестко, с нажимом. — В ЦК надо обращаться, и объяснить, что подобная практика недопустима и грозит развалом работе разведки. Поговорите с коллегами-смежниками из РУ РККА: может быть, Николай Иванович и там наследил? А я могу поддержать своим заключением о полной необоснованности утверждений Ежова насчет возможности что-то протолкнуть по части получения кредитов через Банк де Франс. За такое некомпетентное вмешательство ему бы рога обломать...

— Как же! — снова кривится Трилиссер. — Он, похоже, в фаворе нынче. Ну, пожурят, может выговор вынесут. Тем дело и ограничится.

— Да хоть бы и так, машу рукой. — Главное для нас в том, чтобы установить впредь жесткий порядок, ограждающий от всяких желающих лезть не в свое дело.

Но пока мы с Трилиссером обдумывали наезд на Ежова, Николай Иванович сам проявил инициативу. И произошло это еще до того, как настало время нам с Лидой возвращаться в Женеву. Буквально на следующий день Трилиссер позвонил мне и нарочито будничным голосом произнес:

— Добрый день, Виктор Валентинович. Не могли бы вы передать жене, чтобы явилась на работу к 14:00? — И, чуть-чуть помедлив, добавил:

— Да и сами бы заглянули. Если можно, пораньше. Есть, что обсудить.

16.3.

Бледное декабрьское солнце, повисшее невысоко над горизонтом, и светившее через плотную дымку, не делало этот зимний день веселее. Несмотря на холод, идем с Лидой на Лубянку пешком, чтобы еще раз обсудить линию нашего поведения. Да, те еще подарки в преддверии Нового Года — Ежов собирает партсобрание в ОГПУ чтобы подвести итоги чистки парторганизации.

— Полагаю, что мне, поскольку я не являюсь штатным сотрудником ОГПУ, и не состою на учете в вашей парторганизации, ни формально, ни с точки зрения целесообразности, мелькать на вашем партсобрании не следует, — говоря эти слова, уже начинаю прокручивать в голове идею, как отвадить Николая Ивановича от вмешательства вдела разведки. Не убеждением, и не угрозами, нет. Тут надо хитрее... Сам, тем временем, продолжаю:

— Вам с Трилиссером надо четко держаться линии — некомпетентное вмешательство со стороны в оперативную деятельность разведки недопустимо. Это грозит развалом работы. И обыграть в соответствующем духе твой случай.