Э-ммм... Да. Благодарю. Вы подоспели своевременно.
Следующие трое суток слились в одну ленту событий. Как ни стыдно признать, после "неудачной телепортации" искали меня недолго — полтора суток. Нашли по менталу — кто б сомневался... наблюдали, фактически, моими глазами, слышали все, что слышала и говорила я, подивились нетривиальным методам работы, но сам глава сказал: "не мешать!" и ломать мои экспромты не стали. Только пару раз всполошились, когда "сигнал пропадал" полностью, и один раз недоумевали, что это им всю картину засветило, уже когда я у Темины дома лежала. Сопоставив время засветки, я поняла, что это была встреча с Сан Санычем — орком.
В Керемнице я, помогая Темине, нечаянно разворошила преступную организацию, по сравнению с которой нарковозка Глоди была милой мелочью. Не желая связываться с подгорным посольством, дварфов крепко пугнули и отпустили, посоветовав убраться "в дупу горы" не позже трех суток с этого момента, и пообещав, что следующее их появление на территории Империи закончится бессрочной каторгой для обоих. Тут и без их дури было что расследовать. Гильдия жизнюков оказалась только частью преступного альянса, и, естественно, никого со стороны в свои ряды принимать не собиралась. Причем, высокие цены на медпомощь были не главной статьей их дохода. Основные средства шли от закрытого клуба, деятельность которого они крышевали. Чем занимались члены клуба — еще предстояло выяснить, но хватало и того, что странные смерти во сне и случаи псевдолетаргии происходили именно с ними.
Кстати, из всех, впавших в длительный сон, выжило и пробудилось лишь трое, и только один из них согласился давать официальные показания — Иймен. Его, умирающего, гильдюки подсунули Темине в полной уверенности, что уж тут быстрая и показательная смерть гарантирована на сто процентов, осечки не случится. Просчитались — он моими стараниями очухался, обделались со страху, что тот укажет на них (кстати, не факт, парень вживую знал только председателя клуба, об остальных догадывался, но не интересовался), решили втихую убить — но не получилось, я вовремя среагировала. Вот тогда гильдюки пошли ва-банк, решив спалить нахрен больничку и списать все на свихнувшуюся меня. На этом их повязали.
Председатель клуба, кстати, сбежал, а всех оставшихся в живых "клабберов" пришлось отправить на лечение к целителям со второй специальностью маг-менталист в состоянии тяжелой депрессии. Причину сейчас выясняют. Ну, это, пожалуйста, без меня. У меня и самой эмоциональные проблемы.
Пока шли аресты, допросы, снова аресты, о своем думать не приходилось, хотя я там была сбоку-припека, основную работу делали два спеца-менталиста и капитан силовиков со своими резкими ребятами. Зато потом, покачиваясь в крытой рессорной повозке, под мерный шум перебирающего лапами голема (гномская модель в имперской раскраске, что-то родное мне это напоминает), я провалилась в себя. Как это выглядело снаружи — не знаю, только капитан, периодически заглядывавший в окошко, к вечеру забрался на соседнее сиденье и принялся накачивать меня дщезом, и мы усидели на двоих полтора литра этого самогона без закуси. В результате капитан откинулся на подушки и захрапел, а мне — хоть бы хны, разве что тоска навалилась. Блин, теперь даже не напиться... А до Энсторы дней семь езды при хорошем раскладе, то есть, если будем ехать часов по пять в день со средней скоростью 35 километров в час. Голем это с легкостью сделает, а хвары... ну, будем надеяться, не подведут.
А на душе мне все хреновее и хреновее. "Дом стоит, свет горит... из окна видна даль..." Вслух петь по-русски нельзя, мало ли кто опознает попаданца и как это знание использует, даже мысленно не стоит — вон, парочка менталистов бдит, и вряд ли только обстановку на дороге, а местных песен таких нет, вот и мучайся молча. "Мы хотели песен, не было слов. Мы хотели спать, не было снов. Мы носили траур, оркестр играл туш..."
Еду в Энстору.
Часть II. На паркетах и коврах.
Глава I. Дорога.
Первый день в дороге прошел сумбурно, мне-то собираться — только подпоясаться, а вот арестантов, семнадцать штук, из которых пятеро — правление гильдии, трое магов-стихийников, а остальные — магически слабоодаренные участники штурма "Приюта Скорби", пришлось ввести в стаз, иначе силовики отказывались конвоировать этот хорошо подготовленный к драке сброд. Менталисты использовали для этого забавный амулет, напоминающий электрошокер, тыкали им арестованных в солнечное сплетение и в середку лба, отчего те бледнели и заваливались на спину. Потом на магов и главных гильдюков нацепили поглощающие колодки, а остальных просто заковали по рукам и ногам, и сложили всех в арестантскую карету.
В нее запрягли голема, а за ней прицепили мою повозку, ибо лезть на хвара я наотрез отказалась. Повозка была специфическая, как мне подсказала унаследованная память, нечто вроде реанимобиля, с кучей держателей и регулируемыми сиденьями, но и для обычного путешествия очень удобная. Прежнюю меня смутило бы ее назначение, не привыкла притворяться больной, но теперешней мне это было глубоко пофиг. Слишком много всего произошло, и на постоялом дворе, где мы остановились ненадолго в середине дня, я без зазрения совести вылезла размять ноги. Под удивленными взглядами местных жителей зашла в общий зал, выпила чашку тей-фре с дежурным пончиком (заплатил за меня капитан Астел, в моих карманах давно ни медяка не водилось), и забралась назад.
Кортеж, распугивая встречных и попутных, двинулся дальше, а я прилипла к окну. Мне было не по себе, словно в душе что-то проснулось и ворочается, создавая жуткое неудобство. Полузабытые и вообще незнакомые чувства, цепляясь друг за друга, поползли наверх, в сознание, и, несмотря на все мое сопротивление, захватили его. Это было совсем не так, как тогда, с Зарей, там они были очищенные, беспричинные, "чувства вообще", и потому было так просто и проникаться ими, и манипулировать, и отстраняться, а тут... когда видишь пыльный куст чертополоха — и рад ему, как родному, смотришь на рассохшиеся кривые ворота — и от счастья плакать хочется, глядишь на раскинувшуюся под косыми вечерними лучами дорогу — и такое в груди поднимается, чему и названия не найдешь, а если все же попробовать, то самым близким будет слово "родство", словно все долгие годы я бродила где-то в чужой стороне, и вот — вернулась. "Я ехал в вагоне по самой прекрасной, по самой любимой земле".
Неужели под ментальное воздействие попала? Попыталась просканировать наличие управляющих структур, но либо оно было наложено мастером, до которого мне дальше, чем до звезд, либо это сама земля... нет, Ирайя... легонько коснулась меня вниманием, и мне снесло крышу, почище, чем в заповедном лесу. Там были его ощущения, а тут — мои. Сопротивляться бесполезно, они на самом деле мои, просто кто-то любящий и жестокий разбудил их — и вот, смотрит, как я извиваюсь, будто раздавленный червь, пытаясь восстановить прежнюю, отстраненную и рассудительную себя, и качает головой: "Учись быть живой, девочка, обратного пути нет, разве что и взаправду умрешь". И это не просто понимание, это сказано в моей голове очень знакомым голосом. Нет, не Смерти, орка. Мышкуна, Сан Саныча, и как его там — не удивлюсь, если еще пара-тройка имен найдется. Ох, не простой орчик, не простой, даже учитывая, что тоже, как я, попаданец. И почему-то меня это совсем не настораживает, интуиция не предостерегает, а по головке гладит и нежно в глазки глядит. Совсем дура... влюбилась? Да ну, даже не смешно. Просто человек хороший встретился, вот и хочется с ним еще раз увидеться, поговорить. Не скрывая мыслей, не играя словами.
Вот тут ко мне капитан и подсел, с бутылкой. Думал, я от всех этих приключений в шоке, никак не отойду. Напоить хотел, но не вышло. Еще две бутылки раздавили почти в полном молчании, словно на поминках, и я оценила "подарочек" Артаса. Теперь мне никак от мыслей не сбежать, опьянения не получается, только сушняк и гадкий привкус во рту. Еле дотерпела до постоялого двора, и даже не ужинала, только пила воду, как лошадь, всю ночь ловила глюки вместо нормального сна, а поутру проснулась отекшая, вялая и в черной тоске.
До вечера меня мотыляло по всем возможным чувствам и ощущениям, в памяти всплывало то одно, то другое, и каждое воспоминание вызывало такую эмоциональную бурю, что проще сдаться и перестрадать, чем подавить. И, словно одного этого мало, когда, наконец, встали на ночевку, я поняла, что мое тело преподнесло мне еще один специфический подарочек — у меня началось то, что скромные девушки называют всякими эвфемизмами вроде "женских дней". Оно, конечно, раньше должно было произойти, если только в этом мире физиология гуманоидных существ не сильно отличается от земной, но все равно неудобно, в дороге и с кучей мужиков рядом. Выпотрошила аптечку, если кто из них и догадался, то никак себя не выдал.
В общем — мрак.
Шел третий день пути, мысли встали на место, чувства угомонились, проклятущая тоска обиделась, что я не хочу с ней бороться, и уползла в глубины подсознания, а тушка выспалась на декаду вперед. Самое время слазить в туман. Странно, но после происшествия со ржавым копьем ни один из так называемых божеств меня в туман не вытаскивал и со мной не встречался. А сообщить о фокусах "чужой младшей", как назвала ее Смерть, было необходимо. Хорошо бы, конечно, мужику в ватнике, он, вроде, там самый главный из проявленных, но не факт, что найду его, а не другого знакомого, с кривой рожей. Да и к двум А-антиподам никакого доверия нет, ни к бородатику, ни к хлыщу. Кому я могла бы довериться — это орку Сан Санычу. В любом интерьере и пейзаже он выглядит более настоящим, чем то, что его окружает, все остальное рядом с ним — даже если это будет вековечный лес или горы — кажется жидковатым и плосковатым, как на телеэкране. Он может ошибаться — а кто, скажите, не может — но не предаст. Так что, это с ним надо связаться.
Прикрыла глаза, расслабилась, убрала ощущения тела и зависла в багровой мгле взгляда сквозь веки. Медленно, постепенно алый цвет исчез, оставив мутное бесцветье внутреннего экрана. Я вспомнила его лицо. Не особо скуластое — у нас орки больше похожи на монголов, чем он, с длинными волчьими глазами, светлыми, внимательными, в обрамлении "птичьих следов", щеки запавшие и изрядно пожеванные жизнью, нижняя губа за счет клыков с характерной "расшляпанностью", серые волосы... все проявилось само, как на фотобумаге, почти без моего участия. Вдалеке.
Да, а не бедно там у него... Ковры, подушки, резьба по ганчу, обрешетка на окнах. Правда, не хотела бы я в такой комнате зимовать — уж больно каменная, излишне просторная и в окнах ни слюды, ни стекла не блестит. Да и приобретенная мною память морщится от одного вида каменных стен — вспоминает неизбывный холод казармы. Свечка мерцает, танцуют тени по углам. Саныч сидит при параде, в шелковом халате с люрексом, чалме и вообще — не подступись, серьезный, напротив него — старушенция с совсем уж темным лицом, как наши лесные, сухая и морщинистая, словно кора, и так же роскошно, как Саныч, одетая. На голове у бабки тоже накручено, но не белым, а цветастым платком. Что-то отвыкла я от разноцветных нарядов, у нас тут одежки попроще, основные цвета — белый, черный, бурый и зеленый, только вышивка красным и синим, а яркость подсознательно ассоциируется с дикарством. Нет, это точно наследство от прежней Хюльды, деваха была ехидная и не упускала случая поиздеваться над деревенщиной, даром что сама из жуткой дырищи. А, может, именно из-за этого.
Сейчас подойти аккуратненько, дотронуться до плеча, шепнуть в ухо... А вот хрен мне по всей морде. Не успела сделать и шагу, как впаялась носом во что-то прозрачное, как стекло, и упругое, как хорошо накачанная шина. Отлетела подальше, разогналась и с размаху саданула в преграду плечом — меня отбросило в начальную точку. Ладно, я в сновидениях стекло (признак границы локации) расплавляла ладонями и прорывала, давай-ка попробую тут. Прислоняю руки, гоню в них энергию, выпускаю тонкие струйки огня — преграда все поглощает, даже не нагреваясь. Ну не хаг же на нее сажать, а? Он ведь и Санычу повредить может.
— Мышкун! — ору мысленно, но с громкостью корабельного ревуна. — Сан Саныч! Информация — важная — есть! Обернись, так тебя, этак! Э-эй! Открывай, сова, медведь пришел! Мыш, оглох, что ли! И тут понимаю, что не только меня не слышат — но не слышу их я, а это для астральной проекции небывалое дело. Я на Земле в первый выход из тела шаталась по комнате почти вслепую, влипая то в стену, то в шкафчик, но отчетливо различала, какими словами за стеной соседи ругаются. Чтоб тебя! С размаху бью кулаками в "стекло" и упираюсь лбом. Приятный такой холодок от него идет, аж вспомнилось, как в детстве мы с сестренкой в окно страшные рожи корчили. Зима, долгий вечер, заняться нечем... только прохожих пугать.
Упершись ладонями в невидимую преграду, расплющиваю об нее нос, прилепляюсь губами и раздуваю щеки — изображаю лягушку. Только "ква" мое никто не услышит... Вот тут-то Саныч и обернулся. Блиин... интересно, у астральной проекции щеки краснеют? Если да, то я сравнялась по цвету со свеклой. А он — как ни в чем ни бывало, ну, взглянул, обратил внимание... потряс головой, кивнул и подвинулся так, что заслонил от меня старуху, зато сам стал в полоборота. Я отшатнулась от "стекла", и, вовсю пылая щеками, продолжила мысленно-звуковую атаку.
— Мышкун! Сан Саныч! Привет! Информация — важная — есть. Женщина — красивая — вытаскивает — простецов — в Туман. Аборигенов! Они — истаивают — гибнут. Зачем — не знаю. Как — нам — поговорить?
Повторяю это, как заведенная, ну, не может такого быть, чтоб не среагировал на меня. Видел же, заметил! Значит, надо подождать, но так, чтобы он не забыл, что его ожидают. Наконец, старуха уходит. Как только за ней закрывается дверь, преграда внезапно исчезает, а Мышкун встает и делает шаг ко мне. Я от неожиданности шарахаюсь, но быстро возвращаюсь назад.
— Хюль? Какая женщина? Кого?
Ура! Услышал. Повторяю, уже без воплей, но максимально кратко и четко:
— Красивая женщина. Не человек. Самая главная Смерть назвала ее чужой младшей. Заманивает простецов в загон. Технологию не знаю, возможно — наркотики. Каменный загон с дурным запахом. Они там сидят — души — ничего не видят, не понимают — а тела в коме, потом гибнут. Смерть очистила загон, — опускаю глаза, фактически, я ускорила их гибель. — Моими руками... Очень надо поговорить с тобой. Тебе — доверяю. Больше — никому.
Мышкун, офигевший, хлопает глазами, открывает рот, закрывает, снова открывает и медленно говорит:
— Подожди, не части! Давай по порядку. Где? В каком мире загон? Какое ощущение от женщины?
Повторяю медленно, с отчетливой артикуляцией, как глухому.
Орк со злостью бьет кулаком по коленке:
— Ну не телепат я! Это ты чужие мысли слышишь... А я... Да красивых баб нелюдской породы в любом мире вагонами! Хоть местных эльфиек взять... тоже животноводы еще те!
Что-то серое выпархивает из темноты, словно напуганное его жестами, сначала думаю — ночные бабочки, а потом вижу — сычи. Воробьиные сычики, маленькие, серьезные, встрепанные. И не в физических телах, а вроде моего дубля, где-то между астральной и эфирной плотностью. Глаза — желтые, огромные, на полголовы. И пищат:
