Прекрасный новый мир (Мв-23)

П. Так выясните. Это ваш чёртов хлеб. Или вы будете мне и дальше цитировать кадры из их пропагандистского фильма? Если русские могут со своих спутников фотографировать Мадрас — то наверное, и нашу территорию тоже, включая мыс Канаверал? И сколько еще мы будет терпеть такое?

Р. Если информация нужна немедленно — есть только один способ. Программа "Black Moth" — "Чёрный мотылёк".

В комнате повисла тишина. Президент хмуро переглянулся с военным министром. Тот произнес, ухмыльнувшись:

В. Ваши приятели из "Локхид" всё ещё толкают этот проект? Безоружный самолёт, летающий выше всех, но с летными качествами бумажного змея? Ставка на то, что его не достанут, выглядит... оптимистично, скажем мягко.

Р. Мы достаточно изучили, как действует русское ПВО. Цель одиночная — значит, не станут стрелять сразу, а вышлют истребители. Они не достанут "мотылька", но опознают гражданский самолет, совершенно не похожий на носителя атомных бомб. И скорее всего, станут запрашивать вышестоящий штаб, что делать. На это уйдет время — достаточное, чтобы "мотылек" сфотографировал объект, развернулся и ушел вне досягаемости зенитных ракет. Ну а истребители ему не опасны.

Г. (Госсекретарь, хмуро): И если они увидят, что мы направляем самолёт прямиком к их единственной ракетной базе? Что если они воспримут это как подготовку к обезоруживающему удару? Вспомните Порт-Артур. Там тоже, по нашим словам, был "метеозонд". И мы до сих пор не убедили мир, что не собирались ударить первыми.

Р. Напомню, что формально — это полет с мирными научными целями. "Исследование ионосферы" — ровно так мы обосновываем неоднократные и успешные миссии с базы в Пешаваре, против индийских коммунистов. И в Дели верят — по крайней мере, никаких протестов не последовало. Теперь будет такой же "научный" полёт на северо-запад. Если поднимется скандал — скажем, что пилот потерял ориентировку. Ну а если его собьют — это ещё лучше. "Советы убили наших учёных". Повод для шума в прессе.

В. В экипаже "Мотылька" — только один пилот?

Р. (спокойно): Да. Но он знает, на что идёт. Пилоты этой программы — лучшие люди ВВС, добровольцы. Он пролетит. Или умрёт — как герой. В любом случае — нам полезно.

ВП. (вице-президент, задумчиво): Если удастся получить точные координаты, мы сможем внести коррективы в наш план "Падающая Звезда" — и получим шанс, нанести обезглавливающий удар по советской ракетной мощи. Как и предупреждал Куницын в Мадрасе — "в эту игру можно играть вдвоём".

Президент откинулся на спинку кресла. Постучал пальцами по столу. Помолчал. Затем подвел итог:

— Возможно, вы правы. Если выгода превышает риск... Даю санкцию. Посмотрим, что из этого выйдет. И пусть этот "мотылёк" летит. Мы узнаем, всё, что нам нужно знать. Или начнём новую игру.

Джимми Бут, пилот-испытатель фирмы "Локхид". 16 июня 1956.

Он давно усвоил: чем ближе смерть — тем толще конверт. Если ты не "Очень Большая Шишка", тебе платят не за кабинет, а за то, что входишь туда, где воздух режет кожу, а любая ошибка — последняя. Пока что, он мог бы называть себя везунчиком. Над Лаосом его сбили; месяц "зиндана" — и обмен вместе с десятком таких же бедолаг на каких-то "важных людей" из джунглей. Медали с пурпурным сердцем не дали — но выдали чек, и иногда в этом мире это звучит честнее.

На "Мотылька" он смотрел сперва как на пониженную в должности мечту. Щуплый уродец на остаточных ресурсах: крылья — длинные, как сплетни в сержантской курилке; никакого вооружения, и даже резкие виражи противопоказаны. Нелюбимый бастард корпорации — инициативная разработка, "а вдруг удастся, и продадим". Но выбирать не давали. Поскольку Джимми хорошо понимал — шаг в сторону от ангара "Локхид", и он снова будет для всех "эй, ты, ниггер" — обращение, от которого он уже успел отвыкнуть. Можно, конечно, играть в ресторанах — пластинка "Джимми Скайуокера" даже продавалась — но оркестровая яма в отношении статуса для чернокожего, мало отличается от городских трущоб, где он вырос. Так что приходилось относиться философски — и к тому, что на "Локхид" он (даже при некотором к себе уважении), был и останется "тем, кого не жалко — для самых опасных дел", и к тому, что белому за ту же работу платили бы заметно больше.

Летать он любил. На высоте, где небо темнеет до стального, а звёзды выглядят честнее людей, остаются лишь двое: машина и тот, кто держит её за горло. Иногда появляются враги — и это даже облегчение. Там всё понятно: ты — он — скорость — дальномер.

Пешавар оказался дырой, но правильной. Три "мотылька", пятеро пилотов, десяток техников — он единственный чернокожий, но никакого расизма — разговоры короткие, деловые, без дружбы на суше и без романтики в небе. "Мы мирные ученые, исследующие верхние слои атмосферы", — объясняли бумаги и радиоприёмник. Гражданские бортовые знаки, гражданские лица. Не воюем ни с коммунистами в Дели, ни с южными князьями. "А вот если что — сами решайте, кем быть: шпионом или учёным", — улыбаются те, кто летать не будет.

На самом деле все знали, как сходятся стрелки. Вылеты к западу от Дели — и вдруг пенджабцы теснят фронт. Рейд к Мадрасу — и на позициях южан наутро рвутся наши бомбы. Но спрашивать — значит портить статистику удачи.

И эту миссию он не выбирал. А старший в их команде, мистер Куинн (штатский, но ясно из какой Конторы) вызвал его и отдал приказ — от которого никак нельзя было отказаться. Хотя белый парень наверное, мог бы. А он — нет.

День старта пах керосином и металлом. "Мотылёк" лез вверх довольно быстро — достоинство предельно облегченной конструкции при мощном двигателе. Хорошо, что взлёт с тыловой британской базы, а не из-под огня: без маневра и вооружения, даже "фоккер" из прошлой войны укоротил бы этот разбег навсегда. Эти "фоккеры" Та-152, поставленные из ГДР, были у индокоммунистов, а вместе с ними — немного русских "мигов-15". В прошлом рейде к Дели он видел пару стреловидных теней далеко внизу. Потом небо зацвело чёрными шапками разрывов зенитных четырёхдюймовых снарядов — тоже мимо. До десяти миль "мотылёк" — добыча для любого истребителя. Выше — король воздуха. А ниже... ниже ему и не надо.

Наконец, на альтиметре — тринадцать миль. Курс — северо-запад, экранка Афганских гор — пусть прикроют от лишних глаз. На планшете — квадрат цели: русский ракетодром. Штурмана нет, зато есть радиокомпас и два пеленга: Пешавар и Анкара. Расчёт подлёта — к утру, когда тени вытаскивают наружу даже то, что старались спрятать.

На этой высоте небо не синее — оно чёрное. Кабина дрожит глухо; в нагруднике — сухость кислорода; под крылом облака лежат ровно, как снег на фотографии. Джимми подумал, что первым космонавтом всё равно должен быть американец — правильно это. А пока — самый высокий, кто летит сейчас в мире, возможно, он. Чёрный парень из Таксиги ведёт машину, до которой "миги" не дотянутся.

Радио ожило нехорошим голосом. Сначала по-русски, потом по-английски, с этим ледяным акцентом: "Неопознанный самолёт, назовите себя. Вы нарушили воздушное пространство СССР. Поверните... Снижайтесь... Следуйте на такой-то аэродром". Джимми видел внизу два тонких белых шрама — истребители. Рисовали спирали, но потолок у их "мигов-17" — десять миль. Их пушки — не достанут. И даже если у них под крыльями ракеты — слишком далеко.

Район цели — вот он, по времени сходится. Ещё пара минут — сериями, по схеме, с перекрытием — и домой.

И вдруг небо стало слишком тихим. Следы "мигов" исчезли, словно их резинкой вытерли. На панели мигнул красный глаз — облучение радаром наведения русских зенитных ракет. Что ж, "мотылек" был безоружен, но не беззащитен! Джимми вспомнил слова на инструктаже:

-У зенитных ракет есть такое понятие как наклонная дальность. Чтоб не забивать геометрией твои черные мозги, усвой суть: с ростом высоты, резко уменьшается досягаемость по горизонтали. То есть, если русские ракеты расставлены вокруг цели с расчетом перекрытия зон поражения на обычных рабочих высотах авиации — то у тебя есть шанс проскочить между "островками".

Для того — радиокомпас мог работать и в режиме пеленгатора: на круглой шкале, лучи как стрелки часов, показывают направление на источник сигнала, а длина стрелки, это его интенсивность. То есть, если локаторы однотипные, то равная интенсивность, это равное расстояние. И надо лишь проскочить посредине, где брешь в досягаемости ракет наиболее вероятна. Не абсолютная гарантия, но хоть что-то!

-Хотя, вполне возможно, что тебя просто "зевнут". Русское ПВО заточено на отражение армад бомбардировщиков. А нестандартная цель, на необычной высоте — есть шанс, что пока там будут обрывать телефоны в штабе, запрашивая что делать, ты уже проскочишь.

Джимми взглянул на экран пеленгатора. Сигналов — "стрелок" там было уже не две, а три, четыре, пять — у русских здесь столько радаров и ракет? Где тут безопасная зона? И там, на земле, явно не спят! Ну вот уже и они — две стрелы снизу-справа, растущие в перекрестии внимания. Он попытался дать "Мотыльку" левый вираж — сколько позволяла конструкция. Пакет фольги — обманки облаком посыпались ниже, экраны чужих локатора должны были на миг оглохнуть. Лампочка индикатора на панели мигала краснотой, как тик таксиста, которому всё равно. Он не видел, ушли ли стрелы на блёстки или на него. Очень хотелось верить в инженеров "Локхид": "потолка не хватит, Джимми, не хватит".

Хватило.

Удар позади — без ослепляющей вспышки. В разреженном воздухе взрывная волна мягче, зато град готовых поражающих элементов прошил самолёт, как дробь — утку. Двигатель встал, рули покосились. "Мотылёк" клюнул носом и пошёл в штопор, будто сухой лист.

Катапульта — рывок. Пусто. Ещё раз, до белых костяшек. Ноль. Холод в лице был не от высоты — от цифры в голове: "Не вышибло".

Он не знал, как ему повезло. Один осколок попал в кресло пилота, миновав его тело, но перебил провод "особого" заряда, который на этой миссии должен был сработать иначе. Живой пилот над советской территорией — не входил в планы. Но Джимми этого не знал; он был заперт в падающем гробу. За бортом — почти космический вакуум и холод, где выжить невозможно. Если не катапультироваться вместе с креслом и запасом кислорода.

Он падал, альтиметр крутился как бешеный. На высоте пять миль отвалилось левое крыло, не выдержав нагрузок. "Мотылек" закувыркался в спирали. Когда высота была уже три мили, Джимми решился прыгать. И удача его не оставила, несколько раз подряд — фонарь кабины не был заклинен и отлетел исправно, и сам он, вывалившись из кабины, не был задет ни хвостом, ни обломком крыла, и парашют выстрелил белым грибом, подарив еще несколько минут жизни.

Под ним лежала равнина до самого края мира, зеленый ковёр — не пустыня, а что-то вроде прерии. На горизонте показалось, мелькнуло синим — там море? До границы — сотни миль. Вертолёт сюда не прилетит. Он вспомнил Лаос — и как на него сразу после приземления напал тигр. "Памятка выживания", которую Джимми заучил перед вылетом, утверждала, что и в Туркестане водятся тигры. И леопарды. И медведи. И волки. Джимми мысленно поблагодарил ребят из разведотдела, что с первых дней в Пешаваре выдали пилотам такие краткие "памятки" не только по Индии, но и всем сопредельным странам. Правда, составитель с СССР был знаком как турист с меню: краем глаза — да и посадку на советской территории никто всерьёз не рассматривал. И потому, в памятку было вписано, что в этих краях (так же, как на афгано-пакистанском рубеже) живут кочевые племена "uzbek" и "basmatch" — которые не любят власть коммунистов. Джимми искренне надеялся, что если ему удастся встретить этих туземцев, то они помогут ему добраться до границы, а не сдадут в русскую комендатуру. Иначе, плохая смерть: аварийного пайка — на день, воды — на два.

Полоса пыли слева — разбила в прах его мечты. Джип мчался к точке его приземления. Джимми вспомнил кино, где герой, так же болтающийся на парашюте, из кольта перестрелял взвод нацистов, а потом укатил на трофейном бронетранспортёре. Но Джимми не был ганфайтером — а еще, автоматический кольт 45 калибра был сейчас упакован в мешок с аварийным запасом, и достать его, болтаясь под куполом, было невозможно.

Земля ударила под ноги. Он резанул стропы — и замер: двое уже держали его в прицеле коротких чёрных автоматов, таких же, как он видел у вьетнамцев. Джип — "газ-шестьдесят девятый" — знакомый силуэт чужой войны.

Сопротивляться бессмысленно. Лишнее движение — и пристрелят, закопают тут же. Или оставят падалью тиграм.

— А ну, хенде хох, ...! — рявкнул первый.

Джимми уже знал, что их "самка собаки" — это не про зоологию. И без слов ясно, чего хотят. Он поднял руки и произнёс ровно, как в чек-листе, не как в молитве:

— Я гражданин США. Выполнял мирную научную миссию. Не причинял вреда вашей стране. Прошу уведомить ближайшего американского консула или доставить меня к нему.

Русский ухмыльнулся, не уводя дула.

— Во, Седой, как нам подфартило, — сказал он второму. — Ловили своего мазурика, а поймали американского шпиона! Теперь нам по медали точно дадут. А может, и по ордену.

Аманда Смит "Спарки". Этот же день.

Из окна отеля открывался захватывающий вид на нью-йоркский Манхеттен. Вверху, небоскрёбы сходились, как лезвия гигантских ножниц. А глубоко внизу, как в ущельях, люди бежали, словно муравьи, а улицы шумели так, будто океан разом вывалился на мостовую.

— Ну как тебе Нью-Йорк, сестрёнка? — спросил Дэвид, которого дома звали проще — Дэви. — Ты ведь из нашей Айовы никуда раньше и не выбиралась.

— Я тут теряюсь, — призналась Аманда. — Эти башни давят. Главный вокзал как дворец, машин больше, чем у нас во всём округе, и у каждого вид... будто он куда-то опаздывает. Честно? Жить здесь я бы не смогла.

— Один парень после колледжа говорил: нью-йоркец — это американец в квадрате, — ухмыльнулся Дэви. — Здесь будто едешь верхом на дикаре-мустанге: или сорвёшь удачу за хвост, или город тебя пережуёт и выплюнет. Он, кстати, сбежал — но грозился вернуться. А я... не знаю.

— Мне привычнее свой дом, — сказала Аманда. — Или ферма. Только дом всё-таки уютнее. Как квартирка в городе — но своя, отдельная.

— Наша великая американская мечта, — кивнул Дэвид. — Этот Билл Левитт гений: дома — как фордовские машины, с конвейера, доступные не только богачам. В небоскрёбах — конторы и апартаменты для шишек, а нам — пригороды, субурбии, откуда такие, как папа, едут на работу на собственных автомобилях. В России, говорят, всё ещё бараки... Давай в Центральный парк? Говорят, лучшее место в городе.

— Не хочу! — Аманда резко мотнула головой. — Как перед дантистом: говорить не о чем. Я... боюсь, Дэви.

— Так откажись, — неожиданно серьёзно сказал он. — Никто не осудит. Вернёмся домой, и всё будет как прежде.

Как прежде — не будет, знала Аманда. Том, Боб, Майк, Кэти — ребята из её команды — может, ничего и не скажут, но станут уважать ее чуть меньше. Но главное, она сама перестанет себя уважать. Когда каждое утро будет начинаться мыслью о том дне, когда русская Бомба не упала на их крышу лишь потому, что... бог весть почему — а она, Аманда Смит, могла попытаться сделать хоть что-то, и не сделала бы. Струсила. И уже подписанный контракт на издание её дневников — тоже не последний аргумент. Чем она хуже какого-то Гевары, проехавшего на мотоцикле через пол-Латинской Америки?