— А вы что тут делаете? — спросил он с удивлением.
— Тебя охраняем, — ухмыльнулись те. — Медовый месяц, похоже, не слишком сладок?
— А не пошли бы вы на... со своим медовым месяцем! — зло сказал Филип, гвардейцы в ответ заржали.
— Кошечка, наконец, показала коготки? Тебя предупреждали! — веселились они.
Филип только рукой махнул: глупо обижаться на дружеские подколы.
— Ладно, не огорчайся, ты и так долго продержался, наверное, удовольствия получил немеряно.
— Да, вот здесь уже стоит, — он провел ребром ладони по горлу. — Ребята, я хочу перебраться жить в казармы. Отведите меня туда, а?
— От жены прячешься?
— Нет, от ее папаши.
— Ну, Старикан тебя там без труда достанет.
— Посмотрим.
Филип стал жить в казармах. Правитель пару раз вызывал его к себе, но упрямец отказывался приходить, а навещать крестника на глазах у гвардейцев глава государства считал ниже своего достоинства. Филип продолжал пить, правда, в меньших количествах: надираться каждый день до скотского состояния при свидетелях ему не хотелось. Шон с Кайлом ни о чем не спрашивали, видя, что друг не расположен откровенничать. Они знали о его бесправном положении, но не понимали причины ссоры с Ив. Случай разговорить приятеля представился через пару недель после суда. В тот день в столице проходили традиционные военные игрища, в которых неизменно участвовала личная гвардия Правителя. На это время посты во дворце занимали солдаты замкового гарнизона, только в казармах оставались дежурить двое гвардейцев. Шон и Кайл с радостью ухватились за эту возможность, дабы попытаться вытрясти из друга всю правду. Филип, видя, что казармы опустели, выбрался из тесной, донельзя опротивевшей ему комнаты, где проводил большую часть времени, валяясь на кровати. Он уселся за стол, придвинул к себе кубок и всерьез взялся за бутылку.
— Какого дьявола ты опять пьешь? — спросил его Шон. — Лучше бы побрился!
— Давай обойдемся без дурацких вопросов и непрошенных советов. Присоединяйся, мне уже надоело один на один с бутылкой общаться, — проворчал Филип, рассеянно потирая заросший щетиной подбородок.
— Я на дежурстве, — недовольно буркнул Шон.
— И я тоже, — на всякий случай сказал Кайл.
— Да ладно, все ушли, кто вас проверять станет. Не напивайтесь как я, просто составьте компанию.
Гвардейцы переглянулись и взяли кубки. Они пригубили и подождали, пока Филип примет достаточно.
— Слушай, объясни, что ты тут делаешь? — спросил Кайл.
— Пью с вами.
— Да я не о том, что ты забыл в казармах?
— Я здесь живу. Надо же где-то обретаться, раз одна не в меру заинтересованная особа вытащила меня из петли. В башне Старикан достанет, а здесь безопасно, спокойно и никто не пристает с вопросами... вернее, не приставал, — Филип ехидно взглянул на Кайла.
— Почему не ходишь в Тренировочный зал? Евангелина там бывает каждый день...
— Потому и не хожу.
— Да что у тебя с ней произошло, объясни толком, — не выдержал Шон.
Расчет гвардейцев оказался верен: Филип дошел до нужной кондиции и захотел поговорить.
— Она меня обманула! С самого начала решила, что может вертеть мной, как хочет. По первости я позволял: уж больно она хороша... во всех отношениях... К тому же надеялся, дурак, что тоже ей небезразличен, но теперь знаю точно: я ей нужен для самоутверждения.
— Обманула? Она тебя спасла! — горячился Кайл. — Евангелина не виновата, что закон так написан. И выхода другого у нее не было!
— Какое самоутверждение? — вставил Шон. — Девица влюблена в тебя по макушку, это, по-моему, теперь уже всем видно, кроме одного слабенького на голову.
— Знали б вы, как она умеет притворяться!
— Знаем-знаем, несколько месяцев наблюдали, опыта набирались, пока Старикан вас не раскусил, — усмехнулся Кайл. — Ты, кстати, тоже не промах по этой части.
— До папиной дочки мне далеко, — хмыкнул Филип.
— Она на себя стала непохожа, когда Старикан тебя в копи отправил. Это тоже притворство? — проговорил Шон. — Ты, небось, не сразу ее и узнал.
— Ну, не сразу. Тощая была как щепка, сказала, мол, пила какую-то дрянь, чтобы старик поверил в ее болезнь и оставил в покое.
— Дрянь она пила перед самым побегом, а выглядеть как собственный призрак стала на следующий день после твоего ареста, — Кайл в запале осушил кубок.
— И что?
— Филип, не прикидывайся недоумком! Неужели не чувствуешь, как она к тебе относится?
— Нет, не чувствую! В том-то и дело, что не чувствую. И потом, она с самого начала твердит, дескать, любви между мужчиной и женщиной не существует.
— Да мало ли, что они твердят! У каждой из них есть какой-то пунктик. Меньше внимания обращай. Если б она так нуждалась в самоутверждении, до тебя у нее знаешь сколько мужиков перебывало бы? А ты, небось, там первым оказался, счастливчик?
Филип невольно улыбнулся, вспомнив приятный момент.
— Ну, точно, вон, физиономия стала как у сытого кота!
— Кстати, Филип, — Кайл хватил лишнего, и его понесло, — не сочти за наглость, но уж очень хочется спросить...
— Ну, спрашивай.
— У тебя действительно такой большой?
— О-о-о, и ты об этом! Показывать не буду.
— Да мы и сами смотреть не хотим, ты так скажи.
Филип развел руки на приличное расстояние.
— Не врешь?
— Спросите у вашей подруги, раз каждый день с ней видитесь!
— И что, все твои женщины могли?..
— Да нет, конечно. Я потому и перетрахал полстраны: все искал, какой смогу целиком засунуть.
— Ну и?..
— Ну и не нашел, пока во дворец не попал.
— Хочешь сказать: только Евангелина может...
— Да, да, только эта маленькая извращенка может принять его целиком! Причем иногда мне кажется, что ей этого мало... Ну вот, опять встал.
Гвардейцы невольно дернулись, чтобы посмотреть, Филип ухмыльнулся.
— Да пошутил я, какое там встал после такой дозы спиртного.
— Слушай, но если только с ней у тебя все нормально происходит, она имеет полное право задирать нос и вертеть тобой как хочет! — заметил Кайл.
— Но врать мне она не имеет права!
— Да в чем она тебе соврала?
— Она не сказала, чего мне будет стоить женитьба на ней.
— Скажи еще, она обманом тебя на себе женила! — покатились со смеху гвардейцы. — Филип, да ты зажрался: жена — первая красавица Алтона, богачка родовитая, на все ради тебя готова и в постели хороша как никто, чего не хватает? Ну, не нравится ей болтать о любви, так ведь дела слов важнее. Или тебе подавай женушку, которая по сотне раз на дню станет твердить, что любит, и при этом десяток любовников ублажать, как только ты отвернешься?
— Она должна была рассказать про эти чертовы условия.
— Да видя, как ты реагируешь, не удивительно, что не рассказала. Ты б уперся и отправился на виселицу, гордый и непобежденный!
— Все меня жизни учат: сначала Старикан, теперь еще вы взялись! И нечего принцесску защищать. Нравится она вам, вот и трахайтесь с ней, а мне надоело.
— Да что нам там делать после тебя? — заржали гвардейцы. — И ты-то, горемыка, куда денешься?
— К девкам пойду.
— Будто раньше не ходил? Подходящую так и не нашел.
— Зато их много. Разнообразие все компенсирует.
— Ну, давай-давай, упрямец! Только имей в виду: если женушка прознает, живо тебе половину мечом отхватит.
— Об этом можно не беспокоиться: слишком гордая.
— Как и ты. Трудновато вам будет ужиться!
Вскоре Филип стал проявлять явные признаки недотраха, но ничего по этому поводу не предпринимал, кроме увеличения дозы спиртного. Шон с Кайлом, видя, что другу становится все хуже, еще несколько раз пытались поговорить с ним, но он лишь огрызался. Тогда гвардейцы решили побеседовать с Евангелиной. Улучив момент, они подошли к ней после очередной тренировки.
— Ваше высочество, разрешите с вами поговорить... — начал Шон.
— Приходите ко мне в башню через час, — ответила она вполголоса, не желая привлекать лишнее внимание.
В назначенное время друзья сидели в гостиной Южной башни.
— Давайте без титулов, — сразу попросила их дочь Правителя. — И еще: спасибо за попытку тогда, на дороге в лесу.
— Не стоит благодарности, жаль, что не удалось, — ответил Кайл.
— Так о чем вы хотели поговорить? — девушка была спокойна, на губах у нее играла вежливая улыбка.
Гвардейцы переглянулись, не решаясь начать.
— Надеюсь, не о вашем друге? Я слышала, он теперь живет у вас в казармах.
Ив переводила взгляд с одного молодого человека на другого.
— Вообще-то, о нем, — признался Шон.
— Мне эта тема неинтересна.
— Но вы же муж и жена...
— На бумаге, — девушка нахмурилась. — И что такого случилось? Он допился до белой горячки? За снадобьем пожаловали?
— Пока не допился, — ответил Шон. — Судя по всему, он скоро отправится в город.
— К шлюхам? — с милой улыбкой поинтересовалась жена их друга.
Гвардейцы оторопели и поспешно кивнули.
— А зачем вы мне это говорите? — ее спокойствие было непробиваемо.
— Если он выйдет из дворца, может влипнуть в историю, — сказал Кайл.
— Я, по-вашему, должна проводить его в бордель? — ее глаза смеялись.
— Ив, я не верю, — вдруг сказал Шон.
— Чему не веришь, Шон, милый? — проворковала она.
— Что тебе все равно.
— Твое право. Но это так.
— И тебе будет безразлично, если его изувечат или убьют?
По ее лицу невольно пробежала тень.
— Видел, Кайл, видел? — чуть не закричал Шон, — ей не все равно! Я знал!
— Мальчики, вы с ума сошли! Что вы себе позволяете? — Ив не знала, возмущаться ей или смеяться. — Если так о нем беспокоитесь, проводите его сами. Заодно развлечетесь там. Я и деньжат подкину, у муженька-то, наверное, нет.
— Ив, к чему это упрямство? — спросил Кайл. — Рано или поздно вы помиритесь, но чем дольше тянется эта ссора, тем больше у Филипа шансов наломать дров. Потом сама будешь жалеть.
— Да почему вы уверены, что мы помиримся? — полюбопытствовала девушка. — Ваш друг шепчет во сне мое имя?
— Не слышал, — честно признался Кайл. — Я же не хожу к нему по ночам одеяло подтыкать. Но, сама посуди, куда он от тебя денется, если...
Он понял, что чуть не сболтнул лишнее и испуганно взглянул на Шона. Тот закатил глаза.
— Если что? — спросила Ив с подозрением. — Что?
Более чем сильное смущение гвардейцев мигом превратило ее подозрение в уверенность.
— Он вам сказал?! Что до меня ни одна не могла?.. — по их виду девушка поняла, что угадала. — Какие же вы, мужчины, грязные свиньи! — Она разозлилась не на шутку. — Представляю, сколько всего он натрепал обо мне в казармах! Отвел душу за все то время, когда вынужден был молчать!
— Ничего он не трепал, — быстро проговорил Шон, совершенно не желавший проверять, насколько дочь в гневе похожа на отца. — Мы с Кайлом случайно узнали только об этом. Сидели с Филипом втроем за бутылкой и как-то слово за слово...
Пока он говорил, его друг усиленно кивал, с некоторым испугом глядя на покрасневшую от злости девушку. Ни один из гвардейцев и мысли не допустил, что видит не ее щеках румянец стыда.
— Интересно, а свой знаменитый член он вам не показывал? — спросила Ив, которую от этого абсурдного разговора и испуганных лиц друзей ее непутевого мужа уже начинал разбирать смех.
Гвардейцы, видя, что ее настроение изменилось, переглянулись.
— Нет, только на руках размер обозначил, — осмелел Кайл. — У него правда такой большой?
Дочь Правителя не выдержала и расхохоталась.
— Не знаю, что он вам на руках обозначил, но да, большой. Огромный. Еще вопросы на эту тему будут?
— Нет, извини, мы как-то забылись.
— Я бы сказала, не забылись, а расслабились. Вполне традиционная беседа для мужиков: о собственных причиндалах. Меня всегда удивляло, что вы-то в них находите, раз они у вас с рождения?
Гвардейцы сочли за лучшее промолчать.
— Ты поговоришь с Филипом? — спросил Шон после паузы.
Девушка задумчиво смотрела на мужчин.
— Когда и где?
— Лучше не откладывать. Можешь прямо сейчас выйти в сад? Мы его туда вытащим.
— Хорошо, — вздохнула Ив, — но я ничего не обещаю. Если он по-прежнему мнит себя обманутым и смертельно обиженным, ничего не получится.
Девушка бродила по дорожкам, рассеянно рассматривая цветущие камелии. Наступил март, погода для этого месяца стояла теплая, дожди шли редко, и покрытые блестящими, темно-зелеными листьями кусты были сплошь усыпаны мясистыми, будто фарфоровыми, цветами розовых, белых и красных тонов. Ив ни на что не надеялась, ни о чем не думала. Мысли о Филипе измучили ее, и она заперла их в дальнем уголке сознания. Поначалу она невероятно злилась на него, потом, постепенно, злость стала сменяться безразличием. Слова Шона об увечьи и убийстве неожиданно пробудили жалость к ее теперь-уже-мужу. Она вдруг представила, каково окажется увидеть его избитым, изуродованным или, еще хуже, мертвым.
"Может, сейчас, после месяца воздержания, он забудет свою дурацкую гордость... Ну вот, опять я думаю о нем, а зачем? Он ведь собрался не ко мне, а к девкам." В ней вдруг вспыхнула острейшая обида. "Он разрешит черт знает кому прикасаться к себе, теперь, когда только я имею на это право! И он получит удовольствие, хотя им всем на него наплевать, они станут ласкать его за деньги. Гладить его плечи, целовать губы, как сотни других мужских плеч и губ, не понимая, что это его тело, что это он, а не один из многих безымянных мужчин, которые к ним приходят. Ни одна не захочет и не сможет дотрагиваться до него с той же нежностью, что и я, неужели он этого не понимает? О, черт, опять меня заносит не туда! Столько времени промучиться, почти забыть и опять! Но он же меня не хочет, считает, предательницей, безразличной, бессердечной... Зачем мне так страдать?!" Чтобы дать хоть какой-то выход злости и отчаянию, она схватила ветку ближайшего куста и содрала ворох жестких листьев и несколько сочных красных цветков, под руками превратившихся в кровавого цвета кашу. Обида настолько захлестнула ее, что девушка уже собиралась уйти к себе, как вдруг из-за поворота дорожки вылетел Кайл.
— Его нет в казармах. Наверное, все-таки ушел в город. — Он заметил ее перепачканные красным руки и удивленно спросил: — Что с тобой?
Ив проследила за его взглядом.
— Ничего. Дурной характер.
Она пнула кучку ободранных листьев и цветов, потом попыталась очистить ладони. Он посмотрел на изуродованную голую ветку.
— Ив, вы должны помириться. Оба доводите себя черт знает до чего. Зачем? И дураку ясно: вы друг без друга не можете. А теперь вас еще и поженили, и твой отец доволен. Вам перестало хватать остроты ощущений, когда исчезли все препятствия?
— Я не смогу с ним помириться, если он переспит с кем-нибудь, — чуть не плача, сказала она.
