Итак, поговорил с твоими "девчатами" — прости, но без кавычек не обойдешься, — тетки они обе противные, пустые, хотя и незлобивые. И что выяснил: о тебе в последние дни лишь один парень расспрашивал: сынок твоей "замши" Максимка, тот, что недавно из армии пришел и дома сидит, тунеядствует. А Владлена его кормит, бедненького... Вот он-то к тебе и воспылал. Так что тут гадать нечего: этот мерзавец в кабинете матери серьгу поднял и тебе подложил, раз отказала ты ему. Маленькая, так сказать, месть, современного кавалера...

В пору моей молодости ни один мужчина бы такой гадости не сделал... Распустили молодежь: сидит здоровый лоб на женской шее и пакостит еще... Словом, возмутился я, вычислив твоего обидчика и назад в кабинет Владлены Карповны рванул. Она, похоже, табель рабочего времени составляла, с линейкой сидела, — меня увидела, быстро линейку выронила, ойкнула от "восторга".

— Что же Вы, — говорю, — голубушка, сынка распустили? Тунеядствует он у Вас который месяц, — сообщить следует в органы про то... Да бог с ним, с тунеядством, — зачем ребенку моему в сумку вашу сережку подложил? Оказывается, сотрудники тут ни при чем! Просто Зоечка отвергла недоросля-домоседа, и он в отместку этакую гадость подстроил! Да ему за то следует такую "прочухранку" устроить, чтобы вовек к девушкам не приставал...Нечем было... А не пойти ли в милицию и заявить, что у Зойки у самой из сумочки исчезло кольцо с брильянтом, стоимостью скажем, тысяч в пять рубликов? А кольцо у нее такое и впрямь имелось, — допустим, я купил, отец, фронтовик и человек с Севера... И свидетели найдутся, как Ваш сыночек ручку совал в чужую сумку, — вор он и негодяй!

Владлена услышала, — расстроилась искренне, заплакала. Должно быть, ей мало радости мои слова разоблачения принесли, — теперь у нее сомнений не оставалось, что ты — невиновна: наверняка, хорошо знает сынка любимого...

Посоветовал я ей беззлобно: сыночка нужно в общежитие определять, гнать его из дому и не пускать на работу, — не ровен час, начнут ценные письма и бандероли исчезать, а виноватой окажется только она сама, несчастная мать, избаловавшая взрослого парня. В общем, договорились мы с ней мирно, что никто ни на кого зла не держит, хотя и следовало бы затребовать с её семейки мировую за поклеп и оскорбление... Так что отдыхай, Зойка, делай что хочешь, — командуй в доме до вечера, а мне ехать нужно: Новый год на дворе, дело у меня важное...

Собрался быстро, — пыталась уговорить поесть перед дорогой, — да куда там! Сказал, на автовокзал спешит, скорее нужно ехать, пока день светлый... Снова дядя Семен принялся за свои штучки... Как хочется , чтобы он прекратил свою разъездную деятельность, — неужели нам денег не хватает? Дом — полная чаша, а он...

В пустом доме одной скучно и тоскливо. Чтобы себя делом занять, — устроила генеральную уборку, полы подмела, вымыла, пирог испекла с сахаром и маслом сливочным, орехов туда грецких уйму добавила, — получилось вкусно, нечто среднее между болгарской пахлавой и армянской гатой... Мама пришла, а отчима — все нет. Пришлось придумать, что он по делам отлучился: какая-то деталь срочно нужна для машины, поехал к "нужному человеку" договариваться. Мама поверила, сказала, лишь бы скорее вернулся... Даже ужинать не соглашалась без дяди Семёна. А он вскоре приехал, весь такой краснощекий, худощавый, подтянутый, вошел с морозца, сказал, что жуть как проголодался. Мама стала на стол подавать. Я нагнулась поднять свалившееся с вешалки пальто отчима и увидела под ним, на полу, смятый билет железнодорожный: "Батайск — Сальск". Что отчиму в Батайске понадобилось? Неужели и там он пенсию получает? Зачем так рисковать? Просто зло взяло! Тут отчим в коридор забежал, звать меня к столу. Увидел в руках моих смятую бумажку, поднятую с пола. Не успела её выбросить, — и злость на лице не скрыла:

— Зачем, дядя Семён? Что тебе в Батайске делать? Это — ТОЖЕ Ростовская область!

Он замер беззвучно, недвижимо. Уставился на меня пораженно, как на привидение.

— Ладно,— говорю, — что смотришь? Пошли ужинать. Мама заждалась нас... Она так тебя любит... Хочет с тобой всю жизнь прожить спокойно и счастливо, а ты...

Глава 25

Ели мы в этот вечер без обычного аппетита, во всяком случае, мы с дядей Семёном. Мама восторгалась моей гатой, — похожей на пахлаву больше, по-моему, — уплетала "за милую душу". О своём "больничном" я ей так и не сказала. Зачем? Только лишние вопросы пойдут, хлопотать вокруг меня начнёт... И отчим тайны событий на моей работе не раскрывал, он — человек сдержанный, умеет молчать и думать. Семён Васильевич ел мало, как больной, и только периодически кидал в мою сторону изучающий взгляд. Стоило ему заметить, что я также за ним наблюдаю, — и он немедля "отбегал" глазами в сторону. Как лис в винограднике! До чего же я зла на него! Чего ему не хватает? Живет, как сыр в масле катается, и все ему — мало, мало... Похоже, у него своеобразная болезнь, этакий алкоголизм афериста, — не может прекратить наращивание списка населённых пунктов, где он пенсии получает. Во множественном числе! Почему про маму не думает? А если его однажды "возьмут", вычислят или как это там называется? Мы же его так любим! Даже я к нему привязана... Зачем излишний риск?

Доели, чай выпили и я раньше обычного ушла в свою комнату. Сказала: буду читать книжку Эмиля Золя, — "Жерминаль". Вот! Пусть думают, что хотят.

Улеглась рядом с мелкими котовскими рожицами прямо на покрывало, — как была в одежде. Руки на груди скрестила, принялась рассуждать. Зря, конечно, сегодня сорвалась, выдала себя. Но не будет дядя Семён меня убивать за знание его тайны? Или...может? Лишь бы мама не узнала, — возьмёт меня и придушит спящую. Совсем не буду сегодня спать, наверно, — не шкафом же мне дверь баррикадировать..

С другой стороны, отчим меня так на работе выручил с этой ненормальной ситуацией с кражей сережки начальственной, — просто "грудью отстоял", а я на него вот так грубо...Мне следует быть ему признательной, на шею вешаться, что, благодаря его защите, меня в воровки не записали. Но ничего резкого и не сказала. Просто тон повысила. Может, он и не понял ничего? Просто списал на дурное мое настроение после вчерашнего? Однако, дядь Семён неглуп весьма...Что делать? Вот правду говорят люди старые: "Язык мой — враг мой!"

Где-то часов в десять вечера послышались шаги за дверью. Он идет?... В непонятном смятении, схватила ножницы, лежавшие рядом на столе, — ногти подрезала перед сном, — и спрятала за спину. Совсем с ума схожу, похоже...

Дверь отворилась резко, — вовсе отчим не скрывался. Вошел в комнату:

— Зоя! Ты спишь? А почему в одежде? Немедленно глаза открой, у тебя ресницы дрожат, — не притворяйся! Нам поговорить нужно: сказала "А", скажи и "Б"...

— Бэ! — почти выкрикнула я, усевшись на кровати. — О чем говорить?

— Зоя! Еще утром ты вела себя совершенно иначе. Что вывело из себя нашу Зоеньку?

— Ничего, — зевнув для виду, ответила. — Я спать хочу. А ВЫ мне мешаете!

— Зой, мы давно на "ты". Что произошло? Какая муха тебя укусила? Объясни!

— Что объяснять? Вы, Семён Васильевич, зачем в Батайск ездили? По делам?

— Конечно. Я — взрослый человек. Почему у меня не может быть личных дел?

— Не может у вас быть личных дел в другом городе, потому что вы на маме женаты, и должны в первую очередь о ней беспокоиться, а не об этих проклятых деньгах, их все никогда не заработать! Зачем Вы в Батайск ездили? Скажите! Пенсию получать или, может быть, квартиру сдавать? Вы так хорошо знакомы со счетоводством!...

Дядя Семён на меня уставился как на умалишенную, — глаза у него округлились, щеки покраснели, ноздри раздуваться начали. Чисто как в кино! Ну, думаю, сейчас душить начнет, что правду сказала, — крепче острые ножницы правой рукой за спиной сжала. Да только отчим не стал меня душить, — он вдруг как захохочет! Не знаю, кто из нас сумасшедший, — верно, дядя Семён всё-таки... Смеялся он минуты две, если не больше. Даже слёзы на глазах показались. Успокоился, говорит:

— И давно ты про мои "подвиги", Зоечка, всё знаешь? В таких подробностях?

— Да с середины осени. Или чуть раньше. Какая разница, — это правда!

— Знаешь, — и молчишь, значит? Не торопишься бежать докладывать в милицию о моих отлучках и их цели, — не показываешь и вида, что такая умная... играешь в невинного, несмышленого ребенка... А сама — Холмс в юбке, значит? Да... Удивила ты меня, скажу честно, едва инфаркт не хватил от твоего заявления с моим билетом в руке. Просто дар речи у меня сперва отнялся... И что побудило тебя именно сегодня выругать старика как школьника? Почему этот несчастный Батайск так воспламенил юную душу? Объясни, не томи! Сколько думаю, — не нахожу ответ!

— Что тут думать? Батайск — тоже часть Ростовской области, а это нелепо — получать несколько пенсий в одной области. Потому что...

— Что? Слушай, милая падчерица, по-моему, эта мудрость — про разные райцентры Ростовской области, — не твоя. Ты, может, и великий сыщик, но такие тонкости только люди старые и опытные могут знать. Так и вижу за твоею фразою твою бабушку... Ах, вы заговорщицы: выследили родственника, и ни о чем не хотите его предупреждать. Но, так понимаю, вы заявлять никуда не намерены были, с самого начала, да? Так зачем тогда шпионили? Зоя, не молчи как Пиноккио невырезанный!

— Сами Вы — Пиноккио! А у меня нос — маленький, нечего тут, — забурчала я и тут рассмеялась, поняла: шутит отчим. Вовсе он не зол на меня. Он был испуган какое-то время, но теперь уже пришел в себя, и еще шутит надо мной, глупой! — Шпионили, чтобы удостовериться, что Вы — не какой-нибудь там убийца!...

— Вот спасибо!...

— Не грабитель бедных старушек...

— Покорнейше благодарю! Так вы во мне видели столь низкого человека сперва?

— Не гуляка непутёвый, шутя разбивающий сердца десяткам женщин, — шутки ради. Честно говоря, с ваших первых отъездов во мне сидела мысль, что вы — изменщик коварный!... Вот я и моталась за Вами, как флаг на бане, — чтобы опровергнуть или отвергнуть эту мысль. Словом, убеждена: Вы, Семен Васильевич, — прекрасный семьянин и маму любите. Но мне очень страшно за Вашу будущность, потому что другие люди могут оказаться гораздо злее глупой Зойки, которая "ничего не знает"!

И что тогда? Знаете ли Вы, что Вам грозит? Я — знаю, все прочла в законодательстве.

Очень бы не хотелось, чтобы с Вами подобная беда приключилась. А потому прошу, — мы с бабушкой Вас просим, — не играйте ТАК в Ростовской области! Вот получаете одну пенсию в Сальске, — и довольно. Если мало денег, — езжайте в Сталинградскую область или в Краснодарский край, или хоть на Целину, или под Мурманск, — слова не скажу, — но не по Ростовской земле, пожалуйста!

Похоже, дядя Семён все-таки не вник до конца в смысл бабушкиной мудрости, — так и не понял: почему нельзя еще и в Батайске пенсионером быть, — умный, а тупой!...

— Перестраховщица твоя бабка, Зоя! Славная, однако, у меня теща... Может, мне самому за ней проследить? Неспроста она так мудра! Да шучу, шучу... Ладно, падчерица: я подумаю над твоими словами, но не нахожу в них ничего серьезного.

А знаешь, я ведь хотел вам с Грушенькой подарок новогодний сделать...

— Это какой еще?— спрашиваю, но мягче, не совсем "Ксантиппой". — Что задумали?

— Поедемте-ка мы с вами, девочки мои, в Москву-столицу, — на Новый год! Прогуляемся по зимней Москве, в мавзолей и на ёлку сходим, в рестораны, по магазинам пробежимся, — развлечёмся... Думал, и тебе после событий вчерашнего дня неплохо бы переменить обстановку... Как думаешь?

— Неплохо бы, конечно, — пробормотала я тоном сданной крепости. — Давно в Москве мы с мамой не были... Забавно Вы Мавзолей Владимира Ильича и Ёлку новогоднюю в один ряд поставили... Звучит как-то странно...

— А что такого? Для Москвы Мавзолей — зрелище привычное, особых чувств не вызывающее, и Елка — тоже развлечение, тоже зрелище... Конечно, склеп не должен превращаться в столпотворение для зевак, но власти сами такое сотворили... Короче: хочешь ехать? Или... мне идти билеты сдавать? Купил уже три, — в купе.

— Как? А нас не спросили? А мне надо будет к Марье Сергеевне идти, больничный лист продлевать или закрыть, и маме — нужно на работу после Нового года...

— Не беспокойся: с начальством твоей матери я уже договорился заранее, а Марья Сергеевна мне всегда навстречу пойдёт, поможет...Значит, едем? По рукам?

— Едем! По рукам! — Я вытащила руку из-за спины, с зажатыми в ней ножницами, — они вывалились и со звоном упали на пол. Отчим их поднял, на стол положил, только что у виска не покрутил, с намеком на мои умственные способности. Только... дядя Семён...Надеюсь, в Москве вам пенсию не начисляют?...

— Уверяю: нет! Москва — город серьёзный, собесы там недешево "стоят", — то есть их работники, и справки с мест работы в Москве активнее проверяют. И охоты особой не было каждый месяц совершать паломничество в "белокаменную..." Так что держи своё знание при себе, Зойка, а уже ежели приключится что: "твоя хата с краю, — ничего не знаю!" Потому как ввиду твоего "знания" ты автоматически становишься моей соучастницей, — или укрывательницей преступника. Недеяние в нашей стране — один из вид преступлений. Так что постарайся забыть обо всём, считай, что свои деньги я заработал долгим, упорным трудом на Севере...А насчет моих "нетрудовых" доходов, — ты не беспокойся: скоро, через год или два, или три, — они прекратятся: я ведь болен, Зоя, смертельно болен. С кровью у меня не в порядке. Не совсем я тогда выздоровел, да и возраст серьёзный, не детский. Как помру, так основной приток денег и прекратится... Надо бы что-то с квартирами моими придумать, — все их в дома частные "превратить", что ли... Не знаю... Нужно с твоей бабушкой посоветоваться, вот что! Может, что и подскажет, чтобы такие деньжищи не пропали задаром... И тебе, любопытной девочке, придется доверить тайну моих "захоронок", потому что Грушенька — существо такое эфемерное, наивное, она только работать по-честному умеет, зато Зойка у нас — умеет и думать, да? Думаю, тебе вполне можно доверить тайну "прятанки", — ты будешь молчать сарганкой, — рыбка такая славная водится в Черном море...

А начал я свои подвиги знаешь, с какого момента? У меня тогда жена умерла, — первая, — скоропалительно, в муках, я был бессилен ей помочь, и так рассердился... Представляешь: на государство разозлился... Смешно: все равно, что на небо плевать, так и сердиться на советскую политическую систему, в которой все — винтики, и никто ни за что не отвечает...Столь успешно начал я это оформление пенсионных документов, словно прозрел на старости лет: оказывается, наша бюрократия, — от низов до крупных чинуш, — насквозь продажна, в чем ты можешь убедиться, — на основе моих начисленных взяточниками-бюрократами, ставящих себя выше закона, — двадцати пенсий.

— Скольких? — у меня голос упал. — Как двадцати? Я меньше насчитала...

— Мой милый сыщик, мне лучше знать суммы своих доходов...— отчим засмеялся и спать пошел, еще и спокойной ночи мне пожелал так-то ласково. Мысли мои были в разброде. Оказывается, дядя Семён всё-таки болен, только виду не подаёт, не жалуется, значит, пустила в его организме свои страшные корни лучевая болезнь! Вон как он изменился за последние месяцы, — морщин прибавилось, словно на десять лет постарел, и чуб поседел, и залысины начали намечаться стремительно, — не так, как это бывает естественным путем. Маина-фельдшерица что-то говорила о необходимости постоянного наблюдения за кровью отчима, но разве его заставишь лечиться? И есть ли лечение от его болезни? Или мы вначале выдумываем новые беды, связанные с научным прогрессом, лишь после стараемся подыскать противоядие новым открытиям, разрушающим мир и человека. Да и находим ли? Читала, многие японцы, павшие жертвой бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, до сих пор страдают от последствий лучевой болезни. И дядя Семён умудрился подцепить то же самое в нашей самой лучшей Стране Советов! Может, ему следует сменить место жительства? Наш суховейно-степной климат — не самый лучший вариант: ему, верно, нужен морской воздух... Вот же вцепилась мама в эту свою работу как клещами... Наверное, нужно им на море ехать жить... Или в горы куда-нибудь, — там все люди становятся старожилами, в благодатном воздухе.