Божественное вмешательство

Эта новость для меня стала сродни удару молнией: вначале онемели ноги, потом за секунду пришло понимание, что с этого момента мои отношения с Этрурией безнадежно испорчены. Бритомарий, не задумываясь или, напротив, хорошо все взвесив, что, по большому счету, неважно, выполнил мой приказ. Больше всего на свете я хотел сейчас знать, поддержали ли атаку сенонов мои дружинники или нет.

— Я думаю, что именно мое стремление к миру по воле Богов таким образом и проявилось. Полагаю, что ты и сам знаешь — туски никогда не стремились к миру с тобой.

Пирр склонил голову, соглашаясь, и жестом руки пригласил к пиршественному столу. Сгорая от любопытства и наполненный тревогой, я все же принимаю приглашение. Довольный всем Пирр больше вопроса о женитьбе не поднимает.

Испытываю невероятное облегчение, услышав Вуделя.

— Бренн, я все сделал, как ты приказывал. Щитоносцы беспрепятственно покинули лагерь тусков и построились в две линии в низине. Греки всполошились, но, увидев наши спины, успокоились, хоть и не положили оружия, но остались у стен города. Я повел наших всадников на дальний холм, и едва мы взобрались туда, как увидели, что туски колонной выходят из лагеря. Они уходили на север. Только я подумал, что пришло время присоединиться к тебе, как услышал шум битвы. Мы поскакали на шум и встретили раздосадованного Бритомария. Он обрушился на колонну тусков, но те, оказалось, ожидали его атаки. Навстречу его всадникам полетели пила и манипула за манипулой вступали в бой, прикрываясь щитами. Растратив легкое оружие, туски пустили в ход хасты. Они не жалели лошадей, протыкая им животы. Я не знаю, сколько бойцов потерял Мариус, но Бритомарий в бешенстве. Туски здорово потрепали сенонов, и ему пришлось уносить ноги.

Пока Вудель шептал мне на ухо о том, что на самом деле произошло, я не позабыл о необходимости скрывать эмоции. Улыбаюсь, веря, что ничего непоправимого не случилось.

— Ты все верно сделал. Зови к столу Бритомария. Я не стану его корить и найду способ утешить. Еще найди декуриона Сервия и пригласи его присоединиться к нам.

Наверное, Вуделю самому не терпелось поскорее сесть за стол, ломившийся от еды и вина. Стараясь выглядеть величественно, Вудель степенно отправился к выходу, но по мере приближения к распахнутым настежь дубовым дверям, ноги его двигались все быстрее и быстрее. Впрочем, внимания на него уже никто не обращал. Пирр поднял кубок и заговорил.

Понтий не успел перевести его речь. Взгляды присутствующих обратились на меня, и когда Пирр закончил, поднялся невероятный шум. "Сэ эфхаристо!" — кричали люди, поднимая кубки. То же самое произнес и Пирр, приветствуя. Наконец Понтий снизошел объяснить, что все они благодарят меня. Я поднялся, слегка поклонился и с удовольствием осушил чашу.

Вскоре к нам присоединились Вудель, Бритомарий, Сервий и еще два десятка воинов, достойных такого общества, которых, в свою очередь, пригласили по своей инициативе мои командиры. Нахмуренный Бритомарий недолго оставался таким. После парочки выпитых кубков он веселился, как и все. А я, подсев поближе к Понтию, решил не упускать время и учить язык Пирра.

И надо заметить, что язык греков мне не показался сложным: господин — кирие, пить — пино, хлеб — псоми, еда — фагито, резать — ково, соль — алати. Понтий называл греческие названия всего, что обращало на себя мое внимание.

Пирр в очередной раз поднялся и крикнул: "Сига!" Понтий шепнул мне: "Тихо! Царь требует тишины". "Ксипнистэ мэ!" — потребовал царь Эпира и сел, ожидая чего-то от присутствующих (Пирр сказал: "Разбудите меня!"). Я ожидал от Понтия перевода, но требование Пирра, похоже, его самого заинтриговало. В глазах Понтия засветился интерес, и я понял, что юноше сейчас не до меня.

Наблюдая за Пирром и Понтием, я не сразу заметил прекрасную девушку, чье появление вызвало бурю аплодисментов. Босая, одетая только в короткую тунику, юная нимфа подобрала ее края, чтобы взобраться на стол, обнажив при этом самое сокровенное. Поднеся флейту к губам, покачивая бедрами в такт незатейливой мелодии, она направилась к нам, сопровождаемая жадными взглядами подвыпивших сотрапезников.

Остановившись напротив Пирра, она прогнулась, позволив нам увидеть розовые лепестки, выступающие за короткие кудряшки, черным треугольником обозначившие ее лоно. Пирр резко выплеснул содержимое из своей чаши, облив влагалище гетеры. От неожиданности я вздрогнул, и слава Богам, что публика, увлеченно наблюдающая за процессом, не обратила на меня внимания. Девушка повернулась к гостям и показала края туники, оставшиеся чистыми. Гости рукоплескали самодовольно скалящемуся Пирру.

Девушка снова заиграла, выгибаясь в дугу теперь напротив меня. Конечно же, я не смог выплеснуть содержимое своей чаши так точно, как это сделал Пирр. Хоть и очень старался. Мое движение не получилось столь стремительным и по большей мере вино пролилось на внутреннюю сторону бедра девушки. Тем не менее, туника осталась незапятнанной, и гости наградили аплодисментами и меня.

Позже я узнал, что мы играли в коттаб (соревнование на меткость). А сейчас, не скрою, прелестные формы гетеры, ее непосредственность и выставленные напоказ гениталии, смоченные сладким вином, пробудили мое воображение и вызвали неукротимое желание.

Пирр схватил гетеру за руку и повалил на стол. Нисколько не смущаясь присутствия других мужчин, он с гордостью продемонстрировал вздыбившийся член и, под дружное гиканье и одобрительные крики, раздвинув девушке ноги, набросился на нее.

Я вижу слезы в ее глазах и закушенную нижнюю губу, чувствую, наверное, жалость к ней и отвращение к здешним нравам, уже не помышляя о женщине, ищу взглядом Сервия.

Декурион похотливым взглядом следит за другими девушками, вбегающими в зал. Едва успеваю схватить его за предплечье. Горячий умбриец уже наметил жертву и подобно горному орлу вот-вот начнет преследовать одну из бегущих гетер.

— Постой, Сервий. Сейчас не время для утех. Пока до нас никому нет дела, выслушай меня.

Он глубоко вздохнул, но все же нашел в себе силы подчиниться.

— Я весь во внимании, бренн, — отвечает, все еще поглядывая на загорающуюся огнями страсти вакханалию.

— Пойдем на воздух. Нам не мешает отвлечься. Ведь ты знаешь, что мстительный Бритомарий напал на легионы Мариуса Мастамы.

— Да, бренн, и сделал он это по твоему приказу, — говорит с укором, смотрит снисходительно.

Выходим на улицу, но и тут праздник в разгаре. Став за телегу, чудом свободную от совокупляющихся греков или лукан, я отвечаю, не скрывая раздражения:

— Я приказал ему атаковать тусков, если они предпримут атаку на Пирра или его воинов!

— Не злись, бренн, я понимаю это, а поймут ли так твой приказ другие, известно только Богам. Ведь ты приказал Бритомарию атаковать, если туски выйдут из лагеря. Он так и сделал.

— Если ты понимаешь, то догони Мариуса и объясни, как все было. Я не хочу стать врагом Этрурии!

— Мне отправляться прямо сейчас? — бросает полный тоски взгляд то на одну, то на другую парочку. — Прямо сейчас?

— Да, Сервий. И если ты сможешь уладить это дело, то обещаю тебе столько женщин, что после того, как ты справишься с ними, по крайней мере, на некоторое время к этому занятию потеряешь интерес наверняка.

— Я научился терпеть. И не сомневайся, все сделаю. Думаю, Мастама и так все понял. Ведь вы с ним друзья?

— Мы были друзьями. Это так. Надеюсь, останемся ими, — не знаю, что еще можно сказать Сервию на дорожку, но сам я почему-то себе не верю.

Глава 38

Почти неделю я провел в обществе Пирра и, к сожалению, впечатления о нем изменились не в лучшую сторону. Эпирский царь не утруждал себя размышлениями, но искренне мнил себя великим. Напившись вина, он снова и снова заводил разговор об Александре Великом только для того, чтобы кто-нибудь из его придворных начал с подобострастием вещать, что сам эпирский Пирр из всех царей и диадохов единственный похож на Александра!

Потеряв в столкновении с тяжелой кавалерией галлов фессалийскую конницу, он за все время нашего знакомства так и не поинтересовался, каким образом одержана победа, за счет какого преимущества. На мои вопросы, тем не менее, он отвечал с радостью, вспоминая славные победы, смакуя воспоминания с огромным удовольствием.

Однажды он мне сказал: "Вы галлы воюете либо за свои жизни, либо за золото. Но ни то, ни другое еще никого не сделало известным среди всех народов. И через сто лет никто не вспомнит имен живших когда-то и пировавших на золоте".

С другой стороны, мне без труда удалось склонить его к действиям, которые я, в свою очередь, тщательно планировал. Пирр счел разумным подождать вестей из Этрурии, а чтобы ожидание не было праздным, он согласился укрепить греческие полисы так, как он это сделал в Таренте. Понтий по нашему плану согласился играть роль угрозы для несговорчивых греков. И надо заметить, что луканы всегда воспринимались греками, жившими на юге Италии, именно так.

Я согласился поддержать Пирра, когда тот отправится на Сицилию. С началом лета я пообещал ему отплыть из порта в Анции и высадиться на севере острова. Сам Пирр намеревался погрузить армию в Таренте и высадиться у Сиракуз.

Пирр попросил моего разрешения на усиление его армии сенонами Бритомария, и я с удовольствием согласился. Кормить сенонов до начала кампании в Сицилии было бы накладно, да и перевозка всадников на остров влетела бы мне в копеечку.

В вопросе женитьбы Пирр проявил настойчивость и упрямство. Он заявил, что если туски станут препятствовать его свадьбе, то он не станет дорожить миром с Этрурией.

Мне пришлось пообещать ему, что улажу этот вопрос.

Распрощавшись с Пирром, мы вернулись в гостеприимную Капую. Среди моих дружинников нашлись весьма предприимчивые люди. И мне удалось с их помощью нанять в Неаполе грузовое судно, а в Капуе я познакомился с корсиканскими капитанами, которые на двух триремах согласились конвоировать груз к Генуе.

Около пятисот килограмм золота тайно, малыми частями, я разместил с заказами в ювелирных мастерских Капуи. Торквесы и браслеты из этого золота позже станут наградой для дружины за эту военную кампанию. Остальные трофеи от Варена личная сотня Вуделя перевозила на себе в Неаполь около недели, а Хоэль с сотней щитоносцев охранял корабль.

Судно, на котором я рассчитывал доставить золото в Геную, полностью соответствовал этой цели. Небольшое одномачтовое грузоподъемностью до 30 тонн вряд ли обратит на себя внимание. Корсиканские триремы по договору должны принять на борт по сотне моих воинов и сопровождать грузовой корабль в некотором отдалении.

К началу мая эта миссия успешно завершилась. Я без происшествий приплыл в Геную, уставший невероятно от бытовых неудобств и качки. Но когда увидел, что мои планы заполучить свой флот уже осуществились, усталость как рукой сняло. Афросиб заслужил похвалу. Генуя за последний год прилично расстроилась. На причалах у верфи я насчитал тридцать две триремы и шесть квинквирем. Нечто огромное еще стояло на стапелях, и Афросиб гордо назвал это — гексерой.

Корабли уже имели капитанов из лигуров, а гребцов в любой момент можно набрать из иллирийцев, занятых на строительных работах. Я от удовольствия потирал руки, понимая, что эти корабли уже очень скоро станут моей козырной картой.

"Как тебе это удалось?" спросил я Афросиба, показывая рукой на корабли. Он рассказал, что торговые пути из Карфагена в Новый Карфаген теперь абсолютно безопасны для торговых судов, поскольку караваны идут под большим конвоем. В силу этого обстоятельства корсиканские пираты с удовольствием продали свои триремы на условиях сохранения за ними капитанских полномочий и жалования от бренна. Многие капитаны добились условий найма и для своих абордажных команд. "Если хочешь, бренн, то можешь испытать их в морском сражении прямо сейчас", — похвастался Афросиб.

Хотел бы я съездить в Мельпум, навестить семью, но срок военной кампании, установленный Пирром, неумолимо приближался. К тому же, если в этом мире присутствует бес, то ему удалось меня "попутать". Я решил на обратном пути заплыть в Остию и инкогнито проникнуть в Рим, чтобы освободить из заложников Мастамы-старшего Спуринию и сына. Конечно, если повезет, и они окажутся там. По крайней мере, я на это рассчитывал: стараниями Септимуса Помпы Рим стал второй столицей Этрурии. Нобилитет еще со времен его консульства уже имел там земли и дома.

Пять квинквирем и тридцать трирем, покинув порт в Генуе ранним утром, к вечеру бросили якоря в бухтах Корсики.

Я одолжил у торговца одежду попроще, пересел на его корабль и отплыл к Остии, оставив приказ флоту прибыть туда к утру через день.

— Я пойду в Рим сам. Никто не узнает меня. Я легко сойду за туска. Так мне проще будет найти Спуринию и сына. Они наверняка имеют свободу передвигаться по городу, и мы просто уедем оттуда, — говорю Вуделю, наотрез отказывающемуся отпускать меня в Рим одного.

* * *

Просыпаюсь от стона корабельной обшивки. Слышу крики швартовщиков и напрягаюсь от ощутимого удара судна о причал. Слава Богам, пославшим мне крепкий сон! Наконец, я смогу сойти на землю. Признаюсь себе, что не создан для мореплавания, и выхожу из каюты чуть больше собачей будки, пошатываясь.

Пока матросы сводили по шатким сходням пегую кобылу, набрасываю попону на Чудо и с сожалением смотрю на седло и стремена. Понимаю, что оседланный конь, да еще с непонятными приспособлениями для ног, может вызвать ненужное любопытство.

Даю последние наставления капитану — за время моего отсутствия он должен полностью загрузить корабль фуражом — прощаюсь.

Город производит приятное впечатление. Кипарисы и пинии дают тень, а свежий ветер с моря и солнце наполняют пространство вокруг удивительным ароматом. Повсюду вижу кипучую деятельность строителей: в Остии строятся целые кварталы, театр и храмы из камня. Уже сейчас видно, что по сравнению с этими строениями "новостройки" в северной Этрурии выглядят простыми и унылыми. Еще нигде в этом мире я не видел добротно построенных многоэтажных зданий.

Чтобы не искушать себя, смотрю прямо, погоняю Чудо. Пегая трусит сзади, всхрапывая, когда я слишком натягиваю повод. На старой дороге к Риму многолюдно. В основном, люди путешествуют пешком. Возы и арбы двигаются параллельно дороге. Ловя на себе удивленные взгляды путников, съезжаю с мостовой и некоторое время скачу, чтобы быстрее скрыться от любопытных взглядов.

По внутреннему ощущению на дорогу из Остии в Рим мне понадобилось около трех часов. Оставив лошадей на одном из постоялых дворов Авентина, пешком направляюсь на Капитолийский холм. Если у меня и были мысли, что зря я рискую, отправившись в столь опасное путешествие, то сейчас уже не жалею об этом: Мельпум теперь мне кажется неказистым и провинциальным. Обещаю себе, что если начну строить города в Галлии, то стану это делать с не меньшим, чем тут, размахом.

Слышу за спиной всадников, надвигаю на глаза капюшон, нарочито сутулюсь, поглядываю на дорогу. С десяток всадников рысят мимо. Глазам не верю, наверное, повезло: Мариус Мастама проехал мимо, и, конечно, ему нет никакого дело до одинокого плебея.