Краузе поморгал водянистыми голубыми глазами: 'да, да, конечно'.
— Надо помочь нашим на фордеке. Вир муссен унзере камераден хильфен. Контратакуем, и враг побежит. Гегенангрифф, унд дер файнд вирд цурюквайхен.
На самом деле уверенности в подобном обороте у меня не было, однако численный перевес после обстрела, проредившего турецкие ряды, вполне мог компенсировать восточное превосходство в искусстве резать глотки себе подобным.
— Ja, Exzellenz.
— Командуй. Эрстенс, леерен зи ден гранатенташен. Данн фортретен! Сначала опустошите гранатные сумки. Потом — вперед!
Густо полетели гранаты, шкафут заволокло пороховым дымом. Кажется, ничто живое не могло уцелеть в этом аду — но я все же приказал стрелкам дать залп, и только потом махнул рукою фельдфебелю: давай!
— Vorwarts!
— Р-р-р-а-а!!! — Ободряя себя неистовым криком, гренадеры перевалились чрез ограждение. Оскальзываясь в лужах крови и спотыкаясь о трупы, выстроились в неровную линию, выставили шпаги — и пошли теснить неприятеля.
— Абшпринген! Фольге инен! Прыгайте за ними!
Стрелки уже сами, без понуждения, сыпались с надстройки. Подталкивая товарищей в спины, из трюма торопливо лезли солдаты: нестерпимо сидеть в тревожном ожидании, когда наверху идет бой. Линия гренадер превратилась... Ну, не в глубокий строй — скорее в толпу — яростную и смертельно опасную. Турки, оставшиеся на шкафуте, в мгновение ока были смяты, заколоты и растоптаны. Те, что ворвались на фордек, обнаружив себя меж двух огней, стали кидаться за борт. На галерах, не затрудняясь их спасением, рубили канаты и пытались оттолкнуться от 'Одиссея' — а вот шиш вам, ребята! Теперь уже наши кошки взвились в воздух, цапнули острыми когтями анатолийский дуб — всё, махать сабельками бесполезно: там первые две сажени от крюка идет не пеньковый линь, а тонкая цепь из каленой цементированной стали. Такую и дамасским клинком не возьмешь! Стрелки выстроились вдоль борта... Залп! Заряжа-а-ай! Feuer! Уцелевшие матросы и надсмотрщики галерные полезли под скамьи. Которые с перепугу метнулись в досягаемость гребцов, тех выволакивали и давили. Просто руками давили, сладострастно рыча от наслаждения. Над скамьями с прикованной шиурмой поднялся дикий торжествующий крик. Мои солдаты, кто по веревкам, кто прямо так, прыгали на вражескую палубу, добивали противящихся — минута, и галера захвачена. Другая, у левой раковины корабля, продержалась не дольше. А вот та, что принайтована была с бака, успела расцепиться.
— Шарфшутце, геен зи шнеллер цу дем бак! Штуцерники, быстро на бак! Оружие зарядить! Ауфладен!
Кстати, а где турецкое подкрепление?! Пора бы уже оному быть. Я поднял взгляд. Одна из отставших галер заканчивала разворот, другая вполне его совершила и на полной скорости уходила прочь от 'Одиссея'. Весла вздымались и падали в лихорадочном ритме, какой и самые крепкие гребцы едва ли смогут поддерживать более получаса, хоть насмерть их забей. А вдали, справа и слева, почти незаметные на фоне береговых скал, спешили наперерез туркам легкие суденышки Кассара. Тоже на веслах, ибо штиль — но, увы, вдвое или втрое уступая галерам в скорости.
— Не успеют. — Истомин, возникши за правым плечом, с ходу прочел мою мысль. — Разумею, наши не успеют.
— Никита, цел? Не ранен? Хорошо! Тех прищучить — может, и не успеют, а вот которые сейчас под нашим бушпритом корячатся... Будет хоть малейшая возможность — постарайся корабль к ним бортом повернуть.
— Понял, Ваше Сиятельство. Любое дуновение поймаю.
— Выполняй.
Мой капитан принялся собирать матросов, сам же я поспешил на фордек. Чтоб выйти из кормовой надстройки на шкафут, пришлось не только снять подкрепляющие дверь дубовые брусья, но и растащить в стороны кучу трупов с обратной стороны. Оглядев палубу, восхитился неприятельской отвагой: судя по числу тел, левенды продолжали атаковать, даже потеряв убитыми и ранеными свыше половины бойцов. Беспримерное в наш корыстный век мужество! Прекрасные воины, воистину цвет турецкого народа!
Запах пороха, крови, дерьма из разорванных кишок. Optime olere occisum hostem? Авл Вителлий был редкостным уродом, если он и вправду это сказал, — то, что труп врага хорошо пахнет. Впрочем, любому опытному офицеру такое амбре привычно и не мешает делать свое дело. Выстроил стрелков, распределил цели. Галера валандалась саженях в десяти от нас; весла шевелились будто в агонии, вразнобой. Турки отчаянно пытались восстановить дисциплину. Гребцы упорствовали, некоторым удалось вырвать цепи, — их лупили плетьми на убой, прямо по головам; кое-где вместо плетей мелькали уже и сабли.
— Фойер!
Грохнуло нестройно и жидко. В ярости обернулся к штуцерникам:
— Вас ист дас?!
Из ответного лепета понял только, что опасаются попасть в тех, коих стараемся освободить. Кретины! Через минуту-другую храбрецов вырежут, уцелеют одни трусы, а на кой черт мне эти животные? И вообще, уж лучше возможная смерть от дружеской пули, чем верная — от турецкого ятагана.
— Стреляйте, Господь различит своих. Огонь!
Вот теперь хорошо. Когда дым уплыл, видно стало, что рукопашный бой оборвался. Магометане отступили на нос, к погонному орудию, оставив с полдюжины трупов лежать на помосте меж скамьями. Там же корчилось несколько раненых. Гребцы тоже замерли, даже не порываясь добить сих несчастных и овладеть оружием. Ничего, теперь без них справимся.
— Канониры, картечью заряжай! Никита, шлюпки на воду!
Под дулами пушек османы побросали клинки. Однако, как только посланная мною партия поднялась на судно и расковала невольников, разъяренная толпа — дикий, косматый, вонючий, кровожадный зверь о ста человеческих головах — ринулась на ненавистных мучителей. Кто из турок не успел или не решился сигануть за борт, обрел в их руках страшную смерть.
— Извольте рассудить, Ваше Сиятельство, — оправдывался начальствовавший над призовой партией подшкипер Анфимов, — если б я даже приказал колоть бунтовщиков, нас бы просто смяли, и вся недолга. Не ведаю, что теперь делать.
— Черт с ними. По правде, надо бы всех перепороть. чтоб запомнили: никого нельзя убивать без моего приказа, тем паче — сдавшихся в плен. Да слишком их много. Без большой крови не сладим.
— Так что теперь прикажете, господин граф?
— Принимай галеры. На каждую возьми с 'Одиссея' по десятку матросов и полуроте немцев. При нужде, сажай немчуру на весла вперемешку с бывшими невольниками. Объясни, что всем нам прямой интерес побыстрее унести ноги от здешних берегов. Турок, кои не утонули, из воды выловить, сковать — и в трюм. Пригодятся на обмен или выкуп. Думаю, на убежавших галерах осталось, самое меньшее, сотни две наших. Это если состав шиурмы везде одинаковый. По твоему взгляду, на взятых судах — солдат из Носаковской фортеции какая доля?
— Точно не скажу: мундирные вещи мало у кого сохранились. А по обличью русских половина или немногим больше, остальные — всякий сброд. Греки, турецкие славяне, черкесы, арапы...
— Ладно. Придем на Лампедузу, там разберем. Объяви предварительно, что всех зову в мою службу, но которые не пожелают — неволить не стану.
После краткого совещания с прибывшим на мой корабль Кассаром (весьма недовольным: турок он и впрямь упустил), я сделал дальнейшие распоряжения. Вся флотилия, не теряя драгоценного времени (ибо поднялся ветер с норда, именуемый архипелагскими жителями 'мельтемья' и возникающий иногда в ясную погоду по необъяснимому капризу небес), легла на курс зюйд-вест, коим следовала до ночи. Затем, пользуясь темнотою, суденышки клефтов рассеялись в хаосе Кикладских островов, а 'Одиссей' и трофейные галеры довернули на три румба правее и вскоре благополучно покинули Архипелаг через широкий пролив между Критом и Мореей.
Форты Лампедузы встретили подобающим случаю салютом. На другой день, рано утром, мои наемники согнали бывших рабов на ровный плац, с великими трудами созданный Фрицем Нойманом среди каменистых склонов. Русские сами, без понуждения, встали в подобие правильного строя; остальные, расположившись живописными кучками по нациям, дивились на вчерашних соседей по галерной скамье, как... Знаете, вот люди смеются над обезьянами, видя в них карикатуры на самих себя; но и взаимно, человек для обезьяны должен быть просто невероятно, дьявольски смешон! Чтобы вот из таких мартышек сделать солдат — пришлось бы полностью повторить весь титанический труд Петра Великого, приложенный для создания русской армии. И то еще, может, не хватило б. Я, конечно, всем найду место (и дело) в своей команде, но люди, понимающие воинскую дисциплину, сейчас мне стократ ценней привычных к самовольству.
— Здорово, братцы!
— Здра-жла-ва-шство!
— Молодцы, службу не забыли. А меня-то помните?
Замялись солдатики. Не потому, что память плоха — просто армейская мудрость не велит лезть поперед всех перед высшими чинами. Бог его знает, чем излишнее усердие может обернуться. Только чуть погодя откуда-то из заднего ряда донеслось:
— Помним, Ваше Высокопревосходительство!
— Ну, коли помнишь, так выйди сюда вперед. Кто таков будешь?
Сквозь ряды протиснулся рослый мужик лет тридцати пяти.
— Второго Богородицкого гарнизонного полка сержант Егор Косоруков. Четыре года назад Ваше Высокопревосходительство изволили на линию приезжать. Тут, почитай, половина таких, кто уже в ту пору служил — токмо сказать робеют.
— А ты не робеешь?
— Никак нет! Ваше Высокопревосходительство всем известны, как начальник справедливый и без придури — уж простите за грубое слово.
— Бог простит. Раз ты так прям, скажи: пойдешь ко мне в службу?
— Виноват... Я бы со всей охотой, да нельзя: государыне императрице Анне Иоанновне присягал.
— Так и я государыне-матушке не изменял. А что обер-камергер Бирон меня оболгал перед нею, то надеюсь, что сия неправда развеется, как дурной воздух, извергнутый из его вонючей
* * *
ы. Смею думать, что и в опале приношу пользы отечеству больше, нежели Бирон, вместе со всею его родней. Чести служить России этот курляндский прыщ у меня не отнимет. Вот, нынче Ее Величество с турками воюет — а я, по-вашему, шутки шучу?! Вас кто у нехристей отбил?! Ну, так скажи: кто верней служит, граф Читтанов или те ваши начальники, кои Носаковскую крепость неприятелям сдали?! Отвечай!
Боек был Косоруков, да только не тягаться сержанту с матерым генералом, знающим, сколько надавить голосом, чтобы у человека поджилки затряслись, а сколько — чтобы обгадился, не сходя с места.
— Выходит... Выходит, что Ваше Высокопревосходительство вернее служит...
— За чем же дело стало? У меня и с жалованьем задержки нет, и кормежка — в гвардии такой не видали! Вчера-то как, распробовали?
— Премного благодарны Вашей Милости, век за вас будем Бога молить — просто обрыдло на чужбине. Домой, в Россию, охота!
Строй, и без того неровный, зашевелился. Солдаты оживились:
— Домой...
— На Русь-матушку...
— Своя черствая корка слаще чужого пирога...
— Хоть пешком уйдем...
Если кто и думал иначе, то молчал, не в силах противиться общему порыву. Порыву понятному и благородному, но совершенно противному моим интересам. Это настроение надо было немедля ломать.
— Отсюда пешком вы точно не уйдете, потому как мы с вами на острову. Положим, я силой никого не держу, кроме пленных турок: пожелаете, отвезу в ближайшую христианскую землю и даже кусок пирога, который вам несладок, дам на дорожку. А дальше? Дальше-то что? Ежели от Неаполя, так надо пройти пять царств, чтоб до России добраться. Неаполитанское, папское, венецианские земли, римскую империю, польское королевство. Кормиться чем будете? Разбоем?! С этим у них строго. Глазом не успеете моргнуть, как снова на галерах окажетесь, только что не на турецких. Впрочем, большой разницы нету.
Вроде кое-кто начал задумываться. Однако сразу распрощаться с глупыми мечтаниями народ был не готов. Белобрысый мужик, длинный, костлявый и жилистый, обиженно возразил:
— Все ж христиане... Помогут, небось?
— Христиане, только папежской веры. Как польские ксендзы. Много от них добра православные видят? А? Не слышу?! Нет, конечно, если в их веру перекрестишься, то... Но тогда зачем тебе Россия? Что у нас за отложение от православия бывает, знаешь?
— Как не знать...
Мужик притих — видно, представил себя на дыбе. Давить, давить еще — и будет успех!
— Ну, ежели на меня вдруг накатит приступ доброты, может случиться и такое, что я вас доставлю на корабле прямо в Венецию. Поближе маленько: не пять государств пройти, а только три. Однако толку не будет, ибо народ в сем городе скаредный. Даром ничего не дадут, скажут — заработай.
— Пущай. Заработаем и пойдем на Русь.
— Зарабатывают там ровно столько, чтобы с голодухи ноги не протянуть: скопить денег на дорогу даже не мечтайте. А чужакам и самая дешевая поденщина бывает за счастье, ибо в Венеции своих голодранцев довольно.
— Может, Ваша Милость...
— Ни шиша моя милость просто так не даст, потому что я тоже венецианец. По крови русский, а по рождению — венецианец. И ровно то же самое вам скажу. Разница только в том, что заплачу больше. Вообще, солдат здесь в военное время получает вдвое или втрое против поденщика. Или можем договориться, что вы мне отслужите столько, чтоб вашего жалованья хватило нанять голландский корабль до Санкт-Петербурга, — как сойдете на берег, сразу же государыне в ножки и падете. Выпросите у матушки прощение разом за все.
Человеческая толпа, как правило, шумит — и ее гул передает общее настроение. Скажем, сердитые или одобрительные тона легко различаются; они заразительно действуют на людей, доселе нейтральных, и подчиняют оных слитному движению массы. Сейчас людской оркестр звучал вразнобой, свидетельствуя о неопределенности и сомнении. Что ж, полдела сделано. Общая решимость немедля отправиться домой в Россию, по меньшей мере, поколеблена. Осталось найти такой подход, чтоб еще сильней повернуть намерения освобожденных в сторону моей приватной армии. Еще немного — и я их уговорю.
Господи, насколько же проще жить под царской властью!
И снова вперед вылез Егор Косоруков.
— Ваше Высокопревосходительство?
— Что, Егорушка?
— А сколько, примерно, надо отслужить, чтобы нанять корабль хватило?
Вот молодец! Если б я заранее нанял его разыграть приготовленную пиесу для склонения народа к службе — и то бы лучше не вышло. Сразу перевел мое предложение в практический план.
— Полгода, до Рождества. Можно на пару месяцев дольше, тогда в Петербург с деньгами приплывете. Все равно море там раньше Благовещения не растает.
— А что за служба будет?
— Обыкновенная служба, солдатская. Стрелять, в кого начальство прикажет.
— В турок, что ли? Али в кого еще?
— В турок, это непременно. Может, и еще в кого: бывают и христиане такие, что намного хуже турок. Вам сие слышать дико, после турецкого плена, так поверьте на слово. Одно скажу точно: против своих не пошлю. Егор, старше тебя чином никого нет? Офицеров нет?
— Нету, Ваше Высокопревосходительство. Турки хоть нехристи, а к благородным господам почтение имеют. В городе всех оставили, на выкуп.
