В целом, это был прекрасный мир.
Я миновал группу песчаных, безлесных островов, едва взглянув на них. На их берегах, как и на всех берегах на этой планете, не было чаек, которые неизбежно встречаются вблизи водоемов в обитаемых мирах. (Птицы там не эволюционировали и, по мнению Джесперсона, никогда не эволюционируют.)
Я замедлил темп, чтобы осмотреть серебристый архипелаг в северной умеренной зоне, скалистые заросли леса, выступающие из зеркальной поверхности, постепенно уменьшающиеся острова, уходящие на северо-запад. Но там были только гранит и деревья, и через некоторое время я полетел дальше.
Ближе к вечеру я пересек южное полушарие и незадолго до захода солнца приблизился к вулканическому острову с тремя лучами. Это было пышное тропическое место с пурпурно-зелеными папоротниками и огромными белыми цветущими растениями. Безмятежные пруды отражали небо, а с одинокой горы били ручьи. Я устроился на пляже, выбрался наружу, поужинал и стал наблюдать, как над головой проплывает "Корсариус" — тусклая белая звезда на темнеющем небе.
Я связался с Сэйдж, сказал ей, что ищу Кристофера Сима, выслушал ее мнение о том, что я сошел с ума, и сказал, что ей понравится вид на пляж в моем нынешнем месте. Она усомнилась в этом и добавила, что Джесперсон сделал открытие, связанное с земноводными, и его люди были в восторге. — Учитывая, что у нас здесь плавает "Корсариус", — прокомментировала она, — они довольно легко возбуждаются.
Воздух был прохладным и свежим, а шум прибоя почти гипнотизировал. Я заснул в кокпите с откинутым тентом. Это было нарушением техники безопасности, которое привело бы капитана в ярость.
Утром я отправился в путь над бескрайним океаном. По его поверхности проносились легкие дождевые шквалы, а дальше в южных морях сильный шторм заставил меня подняться на большую высоту. К середине дня черное небо посветлело, и я спустился сквозь моросящий дождь, полный луковичных воздушных растений того мира, к океану, который внезапно затих. Я пообедал на длинном узком мысу, который, вероятно, полностью уходил под воду во время прилива. (Там были две луны значительных размеров, и когда они выстраивались в линию и двигались в одном направлении, приливы были очень сильными. [При обнаружении "Корсариуса" отмечалось, что на здешнем небе нет лун])
После долгих часов, проведенных во флаере, мне было тесно, и я неторопливо прогуливался по пляжу, наслаждаясь морем и одиночеством. Каждая волна выбрасывала на берег крошечных сегментированных существ с мягкими панцирями. Большинство из них зарывались в песок, в то время как другие спешили пересечь косу и вернуться в океан с другой стороны. Я зачарованно наблюдал за происходящим и заметил, что все движение было в одном направлении. Это показалось странным. Кроме того, явление, казалось, ускорялось. Ракообразные и другие существа, которых было трудно идентифицировать, во все возрастающем количестве выскальзывали из-за прибоя, пересекали полосу и исчезали в волнах.
Я ломал голову над этим, когда заметил в воде растительно-коричневое пятно, плывущее в моем направлении. Оно находилось сразу за линией прибоя, дрейфуя к внешним бурунам. Когда оно приблизилось, пена стала мутной, а волны — почти как сироп.
На берег выкатились два блестящих черных камня. Один из них остановился, как будто внезапно заметил мое присутствие. Он открылся, и гроздь живых темных листьев медленно развернулась в мою сторону. Я попятился, оказавшись вне досягаемости. Гроздь неторопливо вернулась в свою раковину, оба существа пересекли берег и с плеском погрузились в океан.
Быстрым, нервным шагом я направился обратно к флаеру, но внезапный пронзительный свист заставил меня остановиться. Я обернулся и увидел, что в нескольких метрах передо мной на пляж выбросилось существо, похожее на морскую свинью. Прибой лениво накатывался на ее бока, бурлил и, казалось, втягивал животное обратно в себя. Морская свинья обратила на меня темные умные глаза, и я снова услышал тот пронзительный свист и прочел в нем ужас. Она боролась с мутным приливом и пыталась забраться повыше на берег, как будто хотела окончательно вырваться из объятий океана. Но почти не двигалась с места и, казалось, сдалась, когда на нее накатила мутная волна.
Наши взгляды встретились в ужасе. Вокруг нее поднялась вторая вязкая волна, а когда она отступила, животное исчезло. Несколько мгновений спустя я мельком заметил спину и слабую борьбу в воде. А затем все стихло.
Тем временем коричневый прилив набирал силу. Поток морских животных через песчаную полосу прекратился. Несколько штук были захвачены в плен, и их тащило обратно. Больше никто не вышел на берег.
Для меня этого было достаточно. Я бросился к флаеру в паническом бегстве. Прилив продолжался. Несколько ручейков уже пересекли косу и впадали в океан с другой стороны. Я отчаянно перебирался через них. Они сочились и засасывали мои ботинки. Слава богу, я не пошел босиком, как хотел поначалу.
Флаер находился примерно в сотне ярдов от меня. Рядом с ним были лужи. В них хлынула коричневая жижа, и они начали подниматься.
Я потерял равновесие и полетел вниз, руками в липкую массу. Меня обожгло, я закричал и вскочил на ноги, вытирая руки о жилет в попытке отряхнуться.
Прилив достиг лестничных ступеней и трапа. Я с трудом преодолел его, охваченный паникой, но, по-моему, все равно двигался как в замедленной съемке, боясь увязнуть в жиже и на каждым шагу с трудом вытаскивая ботинки. С облегчением увидел, что, по крайней мере, по трапу, похоже, прилив не взбирается.
Капли попали на мой комбинезон. Я торопливо преодолел последние несколько метров и упал лицом на трап. Вязкая субстанция обхватила меня за ноги и попыталась оттащить назад. Я оставил ей оба ботинка.
И содрогнулся при мысли о Кристофере Симе и его людях.
Два часа спустя я мрачно летел по серому, затянутому тучами небу, наблюдая, как мониторы рисуют неровную линию на длинном изгибе горизонта. Я все еще был сильно взволнован и пообещал себе никогда больше не покидать кабину пилота на незнакомой территории. Шел дождь, но ветра не было. Океан был спокойным и безмолвным, но я не мог отделаться от мыслей о том, что могло скрываться под поверхностью. Я рассказал Сэйдж о случившемся, и она посоветовала мне отправиться на базу и следующим рейсом вернуться на корабль. Я думал об этом, но такой вариант показался бы трусливым. Поэтому стиснул зубы, сказал ей, чтобы она не волновалась, и продолжил полет.
Просто оставайся во флаере. Отныне это было моим девизом.
В тумане справа от меня показалась вершина. Это был гранит, истертый морем и непогодой.
Я полетел дальше.
Были и другие, ряд башен, плавно поднимающихся из океана почти прямо параллельно курсу "Корсариуса". Некоторые из них были сломаны и опрокинуты, возможно, пострадав от давних землетрясений. Форма была настолько геометрически правильной, что я не мог отделаться от ощущения, что смотрю на спланированное сооружение. Мне пришло в голову, что если бы люди, пришедшие с Симом, знали об опасностях, подстерегающих их в этом океане, то они выбрали бы именно такое место, как вершина одной из этих скал.
Я дрейфовал среди них, преодолевая течения, прислушиваясь к ровному шуму камней и прибоя. Я искал весь день, а когда наступили сумерки, приземлился на вершине одной из них. Дождь прекратился, и на небе появились звезды, заливая линию башен и волнующийся океан ослепительным белым светом. Но я плохо спал. И не стал опускать тент.
Когда я проснулся, красноватое солнце стояло высоко в небе. Воздух был холодным и прозрачным. Связался с "Тенандромом"; они сказали мне, что мой флаер нужен Холтмейеру на месте, и капитан будет благодарен, если я верну его.
Я был рад снова подняться в воздух, но, пролетая над этими серыми башнями, безоговорочно понял, что был прав насчет Сима. И вот доказательство. Где-то.
Я чуть не пропустил это. Я ожидал, что они выберут вершину одного из пиков. Вместо этого я нашел то, что искал, на относительно узкой полке, расположенной не совсем на полпути между вершиной и морем: купол.
Но он был небольшим, и, приблизившись к нему, я понял, что ошибался. Они не высадили Сима и его команду. И с пронзительной внезапностью понял, почему у семерки не было имен!
Боже мой! Они оставили его здесь одного.
Я кружил около получаса, придумывая, чем бы заняться, проверяя рацион, раздумывая, стоит ли звонить Макирас, размышляя, не лучше ли оставить легенды в покое. Но я не мог просто оставить это.
Спустя два столетия я спустился вниз в соленом воздухе.
Над обрывом дул ветер. Уступ представлял собой сплошную скалу. На нем не росло ничего зеленого, и ни одно живое существо не поселилось на этом мрачном нагромождении камней. Вокруг было разбросано несколько валунов и немного щебня. У края мыса стояло несколько разбитых плит. Вершина возвышалась над головой, а далеко внизу простирался океан.
Я неуверенно стоял перед куполом в одних носках, изучая его утилитарные очертания, самодельную антенну, установленную на крыше, пустые окна с задернутыми шторами. Море бушевало неумолимо, и даже на такой высоте воздух казался влажным.
В отличие от "Корсариуса", на этой полке не чувствовалось недавнего пребывания людей. Купол выцвел от непогоды и был слегка перекошен, вероятно, в результате землетрясения.
Могила Кристофера Сима. Это был не слишком изящный конец — на этой грубой плите, под белой звездой корабля, который благополучно доставил его через столько испытаний. Я полагал, что они собирались вернуться за ним, когда закончится война, и это больше не имело бы значения. И, возможно, они оставили "Корсариус" в знак обещания. Но, вероятно, все пошло наперекосяк.
Купол был слишком мал, чтобы вместить больше двух-трех человек. Он был весь в царапинах и сколах, а рядом с ним на земле валялся обломок антенны. Дверь была сконструирована так, чтобы при необходимости служить воздушным шлюзом. Она была закрыта, но не запечатана, и я смог поднять защелку и открыть ее. Свет внутри был серым, и я подождал, пока купол проветрится.
Там были два стула, стол, несколько книг в переплетах, конторка и пара ламп. Я подумал о том, прилетел ли Тариен этим долгим рейсом из Эбоная, произошла ли последняя отчаянная стычка между братьями, возможно, в этом месте! Умолял ли его Тариен о продолжении борьбы? Это была бы ужасная дилемма. У людей было так мало символов, а время было таким отчаянным. Они не могли позволить ему остаться в стороне от битвы, как это сделал Ахилл. В конце концов, он, должно быть, остался непреклонен, и Тариен должен был понять, что у него нет другого выбора, кроме как схватить брата и распустить его команду с помощью какой-нибудь выдуманной истории. (Или, возможно, разгневанный Кристофер Сим сделал это сам, прежде чем встретиться с Тариеном лицом к лицу). Затем Тариен придумал легенду о семерых, подстроил фиктивное уничтожение "Корсариуса", а когда сражение закончилось, они доставили его и его корабль сюда.
Тариен погиб несколько недель спустя, и, возможно, все, кто делил с ним секрет, умерли вместе с ним. Или, может быть, они, одержав победу, испугались гнева своей жертвы. Я стоял в дверях и гадал, сколько лет это крошечное помещение было его домом.
Он бы понял, подумал я. И если он каким-то образом узнал бы, что был неправ, что появились Окраина, Токсикон и даже Земля, то, возможно, утешился бы.
В компьютере ничего не было. Мне это показалось странным; я ожидал последнего послания, возможно, его жене на далекой Деллаконде, возможно, людям, которых он защищал.
Со временем стены, казалось, начали смыкаться, и я выбрался из-под купола на выступ, который определял границы его существования.
Я обошел периметр, осмотрел плиты и стену, вернулся вдоль края пропасти. Попытался представить себя заброшенным в это место, одиноким в этом мире, за тысячи световых лет от самого близкого человека. Океан, должно быть, казался мне очень заманчивым.
Над головой летал "Корсариус". В ясную погоду он мог бы видеть его каждый вечер.
И тут я увидел буквы, выгравированные на каменной стене прямо у меня над головой. Они были глубоко врезаны в гранит, иероглифы с четкими краями, ярость которых была достаточно очевидна, хотя я и не мог понять язык, на котором они были написаны:
^
^
^
!
"
!
Это был приступ боли, направленный на Демосфена, великого афинского оратора, чей красноречивый язык укротил Эгейское море. Сим до конца оставался приверженцем классицизма.
Компьютера оказалось недостаточно, чтобы сдержать последний протест Кристофера Сима. Демосфена, конечно, следует воспринимать как его брата-оратора. Но я был тронут тем, что это был крик боли, а не ярости. С тех пор ученые пришли к единому мнению. В конце концов, утверждают они, ни один человек, оказавшийся в таком затруднительном положении, не опустился бы до простой насмешки. Ссылка на афинского государственного деятеля означала признание, вероятно, после долгих размышлений, вызванных его плачевным положением, того, что Тариен выбрал правильный путь. Следовательно, послание на скале может быть истолковано как акт прощения, совершенный любящим братом в момент его смерти.
Репутации братьев не был нанесен серьезный ущерб. На самом деле, в просвещенном обществе Кристофер и Тариен возвысились до статуса трагических героев. Драматурги и романисты снова и снова воссоздавали противостояние между ними, и идея о том, что они обнялись и расстались в слезах, стала частью фольклора.
Но я подумал об этом и убедился, что надпись означает что-то другое. Я много читал о Демосфене с того дня, когда стоял перед посланием, высеченным на скале. Тупой ублюдок использовал свои выдающиеся ораторские способности, чтобы убедить свою несчастную страну объявить войну Александру Македонскому. Думаю, что последнее слово все же осталось за Кристофером Симом.
ГРОБНИЦА
Город под луной был белым, как кость. Листья шуршали по дворам и скапливались у разрушающихся стен. Одинокие колонны возвышались на фоне неба. Улицы были узкими и заваленными щебнем.
Ветер с Атлантики приносил запах прилива. Он потряс лес, который уже давно преодолел оборону города, затопив древние дома и общественные здания, форумы и рыночные площади и даже вторгшись в священные окрестности — площадь, на одном конце которой возвышался храм, а на другом — гробница.
Храм был скромных размеров. Но внимательный посетитель мог бы распознать в чертах его пантеона как римское благочестие, так и греческий гений. Он был расположен в самой высокой части города. Крыши у него не было, а периметр почти полностью скрывался в зарослях деревьев и ежевики.
Если не считать единственной рухнувшей колонны, фасад остался нетронутым. Мраморная колоннада, по-прежнему величественная на вид, обращена к гробнице. На пьедесталах дремали резные львы, а каменные фигуры с пустыми глазами и отсутствующими конечностями охраняли город.
