Человек, которого нет

Я почувствовал, как действует этот страх, когда он продолжается очень долго, снова и снова. Как под действием этого страха теряешь человеческий облик. Теряешь себя и все остальное, все ориентиры.

Я использовал все известные мне способы вернуть себя в здесь и сейчас, доел пиццу и мы поехали за покупками.

Мне было неуютно и тревожно весь вечер, хотелось, чтобы обняли и держали в руках, успокоили и защитили, но благородный дон... Я ничего не сказал об этом партнеру и мы прожили вечер, как обычно.

Около двух часов ночи я заснул, счастливый и расслабленный.

Но где-то в середине ночи случилось вот что.

Я перевернулся на спину. Я так обычно не сплю, но тут вдруг. И одновременно где-то во сне я то ли сказал кому-то, то ли подумал что-то вроде "у меня есть причины не любить ..." Там было не это слово, там было и "ненавидеть", и "бояться" одновременно. Я сказал примерно так: у меня есть причины не любить военно-морской флот.

И в этот момент, тут же, как я перевернулся и сказал или подумал вот это, меня шарахнуло таким ощущением ужаса, что я рванул оттуда, даже не просыпаясь. И вроде вырвался, но не знаю, справился бы я с этим до конца или застрял бы в ужасе. К счастью, мой друг проснулся, он окликнул меня и спросил, что происходит. И когда я увидел, что он не спит, а, совершенно проснувшийся, смотрит на меня, приподнявшись с подушки, я и сам проснулся и схватил его за руку, кажется.

После этого я перевел дух и заснул.

Мне было очень страшно ехать к М.

Я чувствовал наползающий страх все время, даже несмотря на то, что у меня были совсем другие планы. Я собирался интересоваться своими навыками, подготовкой. Почему-то же я чувствовал себя готовым и сильным — в тех первых сессиях, в начале обработки.

Харонавтика: "Воссоединение"

Сессия N13, 12 апреля 2013

И этот же страх охватил его сразу, едва он вошел. Он сказал об этом М.

— Ты настолько заранее готовишься к работе?

Лу пожал плечами:

— Просто мне страшно и очень грустно.

— И так все время?

— Я пытаюсь понять, что там происходит, думаю об этом. Поэтому не могу забывать и отключаться от темы между сессиями. Мне важно понять, важно узнать, кто я, что я.

М. предложила ему запомнить свое тело, свою позу в этом желании узнать о себе и подняла "отвертку".

Сначала он почувствовал сильный страх. Это был страх страха. Но ему удалось удержаться за ощущения тела и устоять в интересе. Желание знать от этого сильно укрепилось и стало более прицельным. Это был тот самый интерес, с которым Лу и хотел продолжить работу: что же я умел, что я мог, на что я мог опираться, к чему я был готов и как именно.

Он ощутил как будто раздваивание, как будто он отделяется от себя во что-то параллельное, и делает это спокойно, уверенно, утилитарно и таким отработанным движением. Просто встал рядом, чуть в стороне, параллельно. Он почувствовал, что это сильно увеличивает емкость и дает очень большую устойчивость.

— Это как... катамаран, — сказал он, чувствуя облегчение.

Сколько раз он удивлялся, откуда взялись уверенность в своих силах и готовность к любым испытаниям в самых первых сессиях — и как эти сила и уверенность сменились невыносимым, побеждающим всё страхом. Куда они делись?

Они никуда не девались. Они вот.

Лу чувствовал себя не просто устойчивым. Он чувствовал себя несдвигаемым. Как базальтовая плита. Непоколебимым.

— Где-то есть предел этой устойчивости, конечно, — сказал он. Подумал, покачал головой: — Я не хочу его знать.

— Здесь мы его вряд ли найдем, — ответила М.

Лу сказал: подозреваю, что им тоже не удалось.

Ему было очень спокойно. Как будто внутри него проступили слова: "Не приведи господи, но если что..."

Если что — он готов и не беззащитен.

Так это было тогда.

Он почувствовал опору внутри себя, тугую и упругую, крепкую.

М. сказала, что теперь расслабятся зажимы, в которых он был эти три недели, когда все время оставался рядом с ужасом. Скорее всего, будет сильно ощущаться физическая усталость.

Он был доволен. Он не совсем ясно понимал, что с ним происходит, но ему казалось, что все идет правильно. Эти недели ужаса, эти месяцы, когда он обнаруживал в себе только страх и бессилие, похоже, не означали, что там и тогда он был бессилен и беззащитен. Как будто была какая-то его часть, от которой пришлось отделиться, чтобы делать то, что должно, и которая пережила в полной мере весь этот ад — в одиночестве. И другая часть его, та, которая отделилась, она именно поэтому могла работать в это время, не умирая от боли, не теряя твердости. Теперь эти две части, наверное, только так и могли бы соединиться обратно, только полностью узнавая друг друга заново. Ему предстояло заново пройти огромные поля ужаса и боли, чтобы снова стать целым.

In treatment: Вон оно как...

Очень трудно говорить об этом. И примешивается ощущение, как будто сам понимаю, что этого не может быть, сам себе не верю. Но главное — страшно называть эти вещи вслух.

Анна предложила рассказывать в третьем лице. У меня не получается. Вот это правда страшно. Как будто я отделяюсь от себя. Как будто отрекаюсь. Рассказываю о ком-то другом. Но это всё — обо мне. Пришлось мучительно прорываться через немоту, стыд, оцепенение.

Кое-как рассказал о своих фантазиях насчет "улитки". Она говорит, что на этот счет стоит поинтересоваться в сторону гипнотических техник, это скорее туда, там такое может быть.

И еще, говорит, по времени, если я предполагаю, что моя подготовка началась около 64 года, управляемая деперсонализация прокатывает.

"Делайте, что хотите, меня здесь нет..."

И вот — мы говорим об этом.

И вот я встаю с дивана и беру стул и показываю ей это — как я обвисаю вперед и вправо, всё, что выше пояса, и как руки обернуты вокруг спинки стула. И: какой к черту стоматолог?!

И она, выслушав моё довольно сбивчивое изложение собранного за полгода с М., сама говорит: ты идентифицируешь это как пытки?

Да, говорю я.

И никто никуда не убегает. Мы здесь. Оба. Мы здесь стоим.

Я рассказываю ей, как стал записывать все, потому что сам себе не доверяю и боюсь нафантазировать, в том числе — и стереть эти картинки и чувства, как будто их не было, слишком они не укладываются в мою картину мира. Как эти записанные куски складываются один с другим. Как бывает непонятное поведение тела, которое приходится постфактум осмысливать, и как бывают картинки, и как одно связывается с другим, или не связывается.

Она говорит о химии, с которой тогда активно экспериментировали в США, и о Грофе, и о натренированной деперсонализации как средстве защиты от пыток, и о ценностях, на которые я опирался.

Я ничего из этого не сказал — она сама называет, суммируя то, что она услышала в моих рассказах — окольных, отрывочных, робких и отчаянных одновременно. Как же мне важно, что она говорит эти слова, которые я сам боюсь произнести...

— Что ты хочешь от нашей работы про это? Для чего тебе это?

— Я в целом от этого укрепляюсь. Я как будто добираю себя, всего.

Неокончательный диагноз: Ориентация во времени и пространстве

Затем был перерыв в работе с М.

Когда они вернулись в кабинет, началась Африка — едва-едва, только бег по тропе среди деревьев, а затем ему попалась на глаза фотография Мигеля Энрикеса, и он задумался о своих связях с MIR, а сразу после начал вспоминать то, как в последний раз видел Кима. Этим были заполнены апрель и май.

Это было трудное и обременительное состояние двойственности. Лу все еще судорожно хватался за привычную картину мира, где "переселение душ" и "прошлая жизнь" годятся для фантастических романов и только. И в то же время он пристально и настойчиво рассматривал высыпавшиеся из прорех в памяти детальки и собирал из них запасной вариант: а если все это было? Потому что если не было — то куда все это девать? Выбрасывать нельзя — нечестно. Вот оно есть, и оно должно было откуда-то взяться.

Все больше крепло ощущение, что он привык проверять и перепроверять информацию, держать в голове несколько вариантов оценки происходящего, допускать все, что следует из той или иной комбинации данных, не отбрасывать те, что ему неудобны. Это было несколько обременительно, конечно. И в то же время — нравилось. Так что он не без удовольствия и азарта балансировал между "этого не может быть" и "этого не может не быть", то и дело спрыгивая то на одну сторону, то на другую, и так же легко возвращаясь к позиции ровно посередине: "я не знаю".

Сторона "этого не может не быть" регулярно подкидывала все новые и новые фигурки на это поле.

В начале мая он в очередной раз ехал из Питера — проснулся около шести утра на нижней полке в плацкартном вагоне, достал планшет и стал пролистывать свои отчеты о сессиях и дневниковые заметки между ними. Он дошел только до шестой сессии, как ему пришлось остановиться.

"И в конце концов я тоже оказываюсь в этой мясорубке, но в самом начале — совсем другие цели и задачи у обеих сторон. И я собранный, с ненавистью и гордостью, и готовый. К чему и как, особенно — как, мать его, я не понимаю".

К этому моменту в его "запасном варианте" — если все это было на самом деле — было представление, что его обрабатывали очень технологично. Но были и куски про реальную мясорубку. Было подвешенный в воздух вопрос об "улитке" — и о том, что ему не давали возможности к ней прибегнуть. Было также выхваченное из первой второй сессии острое чувство победы, и чем дальше, тем сильнее оно связывалось с "улиткой" — еще бы, оттуда они его ничем не могли бы выковырять, а другого способа победить в той ситуации он не представлял.

Ему не удавалось сложить эти куцые и разрозненные обрывки в полную непротиворечивую картину. Но в этот раз, когда он перечитывал свою запись, уже спустя пять месяцев после того, как она была сделана, разворошив за это время так много забвения, пережив столько флэшбэков и ночных кошмаров, в этот раз что-то зацепилось за что-то, какие-то детальки сложились вместе и сощёлкнулись.

Он едва отдышался, потрясенный накатившей волной, и, увидев, что в планшете почти разряжена батарея, кинулся записывать произошедшее, потому что знал уже по опыту: через час сам не поверит, что было так.

Записки сумасшедшего: Срочно, чтобы не потерять

Перечитывал записи — дошел до того, что в конце я оказываюсь в той же мясорубке — как? зачем? — внезапно понял, что оттуда как раз и можно свалить, если бы кто-то продолбал химию — но как я там оказался? — почти акт отчаяния, последняя надежда запугать? — а химию и продолбали, живодеры тупые, — злая и яростная радость — покрутил головой, как все складно! — недоверие — и, сметая его, внезапная почти судорога по всему телу — радость, сильная радость, указательный палец правой руки неконтролируемо задергался.

Еще догоняет волнами радость, гордость, сила.

Неокончательный диагноз: Расшифровка

Успел сохранить — на остатках батареи, как раз хватило.

Добравшись домой, принялся расшифровывать эту короткую сбивчивую запись.

В третьем лице, как предложила терапевт, чтобы не тормозить себя недоверием и хоть немного меньше вовлекаться:

У него была возможность в крайнем случае прибегнуть к некоему способу увести себя в бессознательное состояние, фактически — превратить себя в "овощ". Это заранее подготовленный путь отступления, когда понятно, что небольно умереть не получится, умереть быстро — тоже, а информацию надо скрыть любой ценой. Кажется, это называлось "улиткой", и там присутствует образ спирали, сворачивающейся внутрь. Запускается эта штука при помощи некоторой последовательности действий, на которые закреплена команда, скорее всего это готовится с помощью гипнотических техник. Запустить заранее запрограммированную "улитку" можно самостоятельно.

Почему он не сделал это сразу, почему столько ждал, прикрываясь деперсонализацией? Что у него еще было для защиты информации?

Некоторой степени концентрации запуск "улитки" все-таки требует, именно этого ему старались не позволить. Похоже, они уже кое-что знали или догадывались об "улитке", поэтому практически сразу, как только местные военные передали его им, к нему были применены химические средства (кстати, какие это могут быть препараты?). Сосредоточиться и ясно осознавать происходящее было очень трудно, только короткими прорывами.

На этом фоне он был подвергнут интенсивному и разнообразному физическому воздействию, практически непрерывно, спать давали тоже только на препаратах.

Не верю в то, что можно это выдержать. Но, кажется, у него есть какой-то след памяти о том, что ему это удалось.

Похоже, что в конце его передали "гориллам", возможно, с целью шокового воздействия.

Похоже, "гориллы" не соблюли режим, и он получил какую-то передышку от химии.

И воспользовался ей, чтобы запустить "улитку".

* * *

В конце он добавил фрагменты из других записей, которые ему казались связанными с этим пониманием.

"...

Я лежу на полу, пол бетонный, стены бетонные, помещение, кажется, вовсе без окон, электрический свет, я приподнимаюсь на локте, на левом, поворачиваю голову и смотрю на себя, вижу свои ноги, на них брюки, серые, довольно светлые, и поэтому на них хорошо видно, что они мокрые вверху. И я как-то ничего не чувствую, некоторое внутреннее отупение или оцепенение".

"...

Я не пошел туда, и мы остановились. Потом я сложился, наклонился на колени и покачался так, без слез, но оплакивая себя. Потом сверху, по спине, прокатилась волна спокойствия и уверенности, мне стало совсем просто и легко. Спокойно и уверенно.

Не знаю, как это вообще возможно — но, кажется, я справился".

Потом полез в интернет, читать о промывании мозгов. Нашел проект "Синяя птица", проект "Артишок", проект "МК-Ультра". Ему хватило. Не то чтобы он совсем ничего об этом не знал — все об этом хоть что-то да слышали или читали. Но раньше он никогда не вникал в это.

Выписки:

Проект "Блюберд" (Project BLUEBIRD, от англ. bluebird — синешейка [1]) — кодовое имя программы контроля над разумом, проводимой ЦРУ с 1951 по 1953. В течение этого времени ЦРУ санкционировало проведение лицензированными психиатрами экспериментов над разумом. Эксперименты проводились с различными целями, включая, но не ограничиваясь: создание новых личностей, стимулирование амнезии, внедрение постгипнотических команд в разум объекта, создание мультиличностей, создание ложных воспоминаний. Исследования также включали внедрение электродов в мозг людей и контролирование их поведения при помощи дистанционных передатчиков, ежедневное назначение детям ЛСД-25 в течение длительных промежутков времени и использование электрошоковой терапии для стирания памяти.

...

В 1949 в Edgewood Arsenal ЦРУ начало проект "Блюберд" при помощи немецких учёных с целью создать сыворотку правды. Проект "Блюберд" эволюционировал в Проект Artichoke, а позже — в MK-Ultra.