У "крошки Даддль" — Надины фон Хёлтей — был двоюродный брат Михаэль Абт. В двадцатые годы Михаэль служил в Рейхсвере, откуда вылетел в двадцать девятом в звании оберлейтенанта за мордобой, учиненный по пьяному делу в берлинском кабаке. Ну, а затем Михаэль стал профессиональным наемником. И, если Шаунбургу не изменяла память, последовательно воевал сначала в Китае у Чан Кай Ши, потом в Южной Америке, — мать Абта происходила из знатного испанского рода, осевшего в Мексике чуть ли не два столетия назад, и он свободно говорил по-испански — и снова в Китае...

"А теперь, значит, решил заняться философией?"

Получалось, что так, но о том, что Михаэль Абт присоединился к "Кружку", Баст не знал. По-видимому, просто не успел узнать, часто находясь в последнее время в длительных заграничных командировках...

"Бывает и так", — Шаунбург закурил и пошел осматривать окрестности.

Как и следовало ожидать, кроме двух полупустых пачек паршивых сигарет и початой бутылки деревенского вина, ничего интересного в районе шлагбаума не нашлось. Возможно, еда и какие-нибудь любопытные документы могли обнаружиться в "пастушьей избушке", но ее оккупировал занятый делом Мигель, и Шаунбургу идти туда пока не хотелось. Поэтому он сделал несколько глотков прямо из горлышка и вернулся к автомобилю. Подняв шлагбаум, передвинул "Фиат" вперед по дороге и до времени укрыл среди группы пиний, росших недалеко от поста. Потом вернулся и, сделав еще один глоток, закурил.

Дорога по-прежнему оставалась пустынной. Начинало смеркаться, и становилось все холоднее. И еще тишина...Только теперь Шаунбург обратил внимание на то, что офицер прекратил кричать.

"Так скоро?" — удивился он, но, вероятно, так все и обстояло.

Скоро, споро, эффективно...

"Интересно, я должен испытывать муки совести?"

"Хочешь сказать, что не испытываешь?"

"Испытываю... И что? Кому от этого легче? Этому испанцу? Тем троим, что умерли, так и не успев сообразить, что происходит?"

Вот теперь ему стало тошно и он даже пожалел, что бой закончился, и на дороге никого нет. Когда надо стрелять, некогда думать. Но вот после боя...

Мигель появился на пороге минут через двадцать.

— Поехали! — сказал он, безошибочно направляясь к новому месту "парковки" автомобиля. — Нечего нам здесь торчать, товарищ Верховен. А подробности я вам по дороге сообщу.

Интересоваться у Мигеля судьбой пленного было бы верхом бестактности, и Шаунбург ни о чем спрашивать не стал. Сел в машину рядом с Мигелем и предложил спутнику бутылку с вином.

— Спасибо, — Мигель сделал несколько больших глотков, молча возвратил бутылку Шаунбургу, закурил и тронул машину с места.

— Положение у нас аховое, товарищ Верховен, — сказал Мигель через несколько минут. — Не безнадежное, но критическое. Ночью по всей республиканской зоне объявлено чрезвычайное положение...

— А до этого, тогда, что было? — удивился Баст.

— Уровень истерии разный, — объяснил Мигель. — Вчера... Вы, товарищ Верховен, по-видимому, не в курсе, но еще позавчера в Париже начался процесс над сотрудниками русской разведки, ставившими целью физическое устранение Троцкого, Седова и других руководителей Четвертого Интернационала. Я сам, честно говоря, тоже не знал... А жаль. Здесь, оказывается, со вчерашнего вечера начались выяснения отношений между коммунистами и ПОУМ, и кое-кому уже пустили кровь.

— Черт! — выругался Шаунбург, которому совсем не нравилось "просачиваться" сквозь страну, охваченную смутой и кровавой враждой бывших союзников.

— Вот именно, — согласился Мигель. — Армейское руководство призвало стороны к сдержанности и приказало выставить на дорогах заслоны, чтобы воспрепятствовать несанкционированному передвижению частей, а такие попытки, вроде бы, уже состоялись... В Мадриде с утра идут переговоры, и коммунисты "Марксом клянутся", что ничего против ПОУМ не затевали, и обвиняют троцкистов в попытке переворота и открытом терроре. ПОУМ, понятное дело, в долгу не остается, и анархисты склонны поддержать левых марксистов, поскольку коммунисты их кое-где уже сильно достали. Но это не все.

— Что еще? — обреченно спросил Шаунбург.

— Ночью корпус безопасности объявил тревогу в связи с вероятностью появления в округе "неопознанной" группы диверсантов. В Ибросе — это километров пятьдесят на юго-запад — ночью убиты три офицера РККА...

— Командира, — автоматически поправил рассказчика Шаунбург.

— Командира, — согласился Мигель. — И один из них чуть ли не полковник...

— Беда, — подытожил положение Баст.

— Беда, — не стал спорить Мигель. — И это вы еще не знаете, товарищ Верховен, что в полдень посыльный из штаба карабинеров сообщил о "переходе линии фронта в районе Пуэрто Альто высоким блондином, предположительно, немцем, не знающим испанского языка..."

4. Майор Габриел де Винсенте, штаб корпуса карабинеров, Куэнка, Испанская республика, ночь с 17 на 18 января 1937

— Проходите, пожалуйста, — полковник Теодоро говорил по-испански с легким, но отчетливым акцентом неясного происхождения. Венесуэла? Боливия? Парагвай? Габо никак не мог уловить главную особенность произношения полковника, отсюда и неуверенность в отождествлении акцента. Впрочем, скорее всего, дон Теодоро и вовсе — русский, и тогда все сложности с опознанием могут отправляться прямиком в тартар. Все равно, проку от них — ноль, а мороки... Мороки может оказаться непозволительно много.

— Садитесь, майор, — предложил полковник, кивком указав на стул рядом с письменным столом, и Габо обратил внимание, что обращение "товарищ", принятое везде в Республике, не прозвучало пока ни разу. — Курите...

— Спасибо, — Габо не стал ждать повторного приглашения и, сев к столу, неторопливо закурил.

— Слушаю вас, товарищ Висенте, — усмехнулся полковник, выделив слово "товарищ" ироничным подъемом интонации.

Он тоже сел и тоже закурил, и Габо подумал, что люди этого типа играют всегда и со всеми.

"Как коты с мышами..."

Но поддаваться на подначки дона Теодоро Габо не собирался.

— Товарищ полковник, мне сказали, что вы интересуетесь... — он сделал паузу, подбирая подходящее слово. — Любыми необычными инцидентами?

Майор Висенте начал служить в корпусе карабинеров еще тогда, когда нельзя было представить себе — даже и в дурном сне, — что возможен обмен информацией с такими людьми, как дон Теодоро. Но Габо сам сделал свой выбор, и жалеть теперь было уже не о чем, потому что бессмысленно.

— Да, — кивнул полковник. — Интересуюсь.

— Вчера ночью в Ибросе... — Габо встал и, подойдя к карте, безошибочно ткнул пальцем в кружок, обозначавший этот маленький городок на юго-востоке.

Однако, как тут же выяснилось, для полковника Теодоро это уже были действительно "вчерашние" новости.

— Спасибо, — сухо поблагодарил он, останавливая Габо. — Я в курсе. Нам сообщили... русские коллеги.

"Русские?! — удивился Габо. — Ты хочешь сказать, что ты...? А может быть, ты поляк или венгр?"

Могло быть и так. Но не испанец. Сейчас Габо в этом уже не сомневался.

— Есть еще одна старая новость... — сказал он скучающим голосом.

Майор Винсенте был не стар, но опытен, и играть в "кто-кого" тоже умел. На службе научился...

— Что за новость? — полковник медленно встал из-за стола и так же неторопливо подошел к карте, рядом с которой стоял Габо.

— Вчера утром в районе Пуэрто Альто контрабандисты провели через линию фронта одного интересного человека...

— Любопытно, — пыхнул дымом полковник Теодоро.

"Он не знал?!"

— По описанию речь идет о высоком молодом мужчине, — сказал Габо, не забыв показать, где именно перешел линию фронта "любопытный человек".

— Возраст двадцать пять — двадцать восемь, рост выше среднего, блондин, крепкий, спортивный, но не военный. Нет выправки, — объяснил Габо. — Одет просто... хочет выглядеть, как небогатый горожанин или сельский учитель... носит очки, но не обязательно нуждается в них. Вроде бы не говорит по-испански...

— Вроде бы или не говорит? — уточнил полковник, с интересом изучая карту.

— Не говорит, — подтвердил Габо. — Но иногда возникает ощущение, что понимает.

— Контрабандисты — ваши люди, майор? — дон Теодоро обернулся, наконец, и посмотрел Габо в глаза.

— Один из них, — кивнул Габо, поскольку это очевидно. — Не мой, но наш.

— Есть еще подробности? — рассказ о незнакомце явно заинтересовал полковника.

— Возможно, он немец, но полной уверенности нет.

— Немец... не знающий языка... — полковник отвел взгляд, он снова смотрел на карту. — Несколько гротескно, не находите? Куда он делся?

— Остался на шоссе Сьерра Невада, — усмехнулся Габо. — Примерно здесь, — указал он дымящейся сигаретой и едва не прожег по неосторожности карту. — Один.

— Один, — повторил за ним полковник. — Есть продолжение?

— Возможно, — Габо постарался не показать, что смущен своей оплошностью: еще не хватало прожечь сигаретой дыру в карте начальника!

— Возможно, — сказал он. — Полной уверенности, конечно, нет, но...

— Продолжайте, пожалуйста! — предложил полковник. — Любые предположения. Я вас слушаю самым внимательным образом.

По-видимому, Габо сумел его заинтриговать.

— Вот тут... — аккуратно, пальцем, показал на карте Габо. — Почти двести километров на северо-восток... Вероятно, часов около пяти пополудни... Точнее не скажу, — пожал он плечами. — Вырезан пост карабинеров. Два рядовых убиты выстрелами в упор, сержант — взрывом гранаты... и лейтенант... Его, вероятно, пытали, товарищ полковник, а потом убили. По всей видимости, убийцы — их было трое или четверо — приехали на автомобиле, и карабинеры подпустили их вплотную...

— Люди в нашей форме... — задумчиво кивнул полковник Теодоро. — Но ведь Иброс тоже недалеко... относительно. Почему вы связываете это происшествие с переходом линии фронта?

— Карабинеры, обследовавшие место преступления склонны предполагать, что диверсантов было много... Сельские карабинеры... и ведь там уже темно.

— Понимаю, — полковник снова смотрел на Габо. — Но пока не знаю того, что знаете вы.

— Есть свидетели, видевшие примерно в это же время и примерно в тех же местах, — Габо провел пальцем по карте, указывая на места, которые имеет в виду. — Старый потрепанный "Фиат"... а в нем двух мужчин в республиканской форме, и один из них блондин...

— Дороги перекрыты? — глаза полковника сузились. — Мне нужен этот блондин! Понимаете, майор, он мне нужен!

— Я понимаю, — Габо слишком хорошо представлял, что имеет в виду полковник Теодоро. Он и сам чувствовал запах удачи...

— Нет, майор, — медленно покачал головой дон Теодоро, его глаза вдруг стали холодными как лед. — Вы даже представить себе не можете, как он мне нужен...

5. Кайзерина Альбедиль-Николова, полевой госпиталь республиканской армии в Эль-Эспинар, Испанская республика, 18 января 1937, вечер

Как-то незаметно — за немногие эти дни — вечерние посиделки с Лешаковым-Тревисином превратились едва ли не в традицию. И неудивительно, если вникнуть. Иностранной журналистке, не говорящей по-испански и не принадлежащей ни к одной из левых партий, в испанском армейском госпитале и поговорить, в общем-то, не с кем. Даже врачи, включая профессора Бергансу, кроме испанского не знали толком ни одного языка. Ну, немного французский... Но совсем чуть-чуть... И, собственно, все. Среди раненых, правда, нашлись несколько немцев, англичан и французов, но они по большей части оказались людьми неинтересными, то есть, не интересными Кайзерине лично. С ними можно было, разумеется, переброситься парой-другой фраз, но говорить совершенно не о чем и незачем. А Лешаков, такое дело, и по-французски бегло говорил, и немецкий неплохо знал, да и сам по себе — человек неглупый и непростой. Необычный, одним словом, человек, и собеседник великолепный.

— Интересный типаж, — в восхищении покачал головой Лешаков. — Вот, поверите ли, Кайзерина, все время кажется, ну все! Уж столько всего в жизни видел, столько людей разных встречал... Нечем меня больше удивлять, и некому. Ан, нет!

— Да, бросьте, Алекс! — улыбнулась Кейт. — Можно подумать, в вашей бригаде он один такой!

— А, может статься, что такой, и в самом деле, один!

Речь шла о капитане Натане — теперь уже, впрочем, майоре — неожиданно посетившем Кайзерину с "визитом вежливости" сразу после обеда. Откуда Джордж узнал, что она ранена, как выяснил, в каком именно госпитале находится — все это, как и многое другое, связанное с этим странным человеком, оставалось за кадром. Не то чтобы не озвученное, но и не проясненное. Мыслимое, но не обязательно фактическое...

Про него рассказывали, что в Великую Войну, когда он стал офицером гвардейской бригады, выглядел он и говорил совсем не так, как теперь. Намекали, что тогда в его происхождении ошибиться было невозможно, "хотя теперь действительно..." Так, да или нет? — хотелось спросить этих рассказчиков, но Кайзерина помалкивала, пытаясь представить, что должен испытывать человек, "ломающий" себя под стандарт. Но действительно ли он "сделал себя сам", как говорят американцы? Возможно. Может быть, но необязательно. С тем же успехом он мог оказаться отпрыском какой-нибудь старой сефардской семьи, на что намекала его фамилия. А старые семьи — это старые семьи, не так ли?

А еще поговаривали, что, разругавшись вдрызг с однополчанами, капитан Натан вышел в отставку и, не имея средств, служил чуть ли не швейцаром в "Харродсе". Могло такое случиться? Почему бы и нет, но факт, что приехав в Испанию, он показал себя не "галантерейщиком", а отважным человеком и грамотным офицером. Не считая того, разумеется, что со своей честью и достоинством носился никак не менее истинного джентльмена.

— Я видел его в бою... — помолчав, словно что-то вспоминал, сказал Лешаков. — Пулям не кланяется, хотя я теперь и не уверен уже, что это добродетель. Но бог с ним, баронесса. Бог с ним! Знаете, кто удивил меня в последнее время более других?

— Не знаю, — с удовольствием призналась Кейт, ожидая какого-то необычного продолжения. Интересного рассказа, на которые Лешаков был мастер, парадоксального умозаключения, какие умел он иногда — как бы случайно — высказывать в обыденном, в общем-то, разговоре.

— Вы, — совершенно серьезно заявил Лешаков. — Вы, Кайзерина — человек, который не перестает меня удивлять.

— Я? — поразилась этому признанию Кейт. — Но помилуйте, Алекс! Вы мне уже это говорили! Баронесса, то да се... Сколько можно!

— Да, много можно, — улыбнулся в ответ Лешаков. — Красивая женщина, да еще умная... Смелая... Но то, что вы пишете такие стихи, я и представить себе не мог.

— О, господи! — поморщилась Кайзерина.

Ей было неприятно даже упоминание об этой истории, не то, что сама "история", которую ничем кроме "бабской глупости", объяснить она не могла. Но вот на Лешакова ее "интеллектуальный экзерсис", как ни странно, впечатление произвел.

"Впрочем, не странно..."