Мэйника посмотрела на него, и ледяной холод сжал ее сердце. Он ни словом не обмолвился о потерях в батальоне, а ведь сказал бы... если бы не знал, как больно будет, когда он это сделает.
Она на мгновение закрыла глаза, всем сердцем желая, чтобы все еще была без сознания, но это было не так. И поскольку это было не так, у нее не было выбора.
— А батальон, сэр? — услышала она свой ровный голос, словно принадлежавший кому-то совершенно другому.
— И батальон... заплатил за это, лейтенант, — сказал Шаллек, твердо встретившись взглядом с ее единственным кобальтово-голубым глазом. Ему было нелегко, она это видела, но он был в долгу перед ней за честность и заплатил монетой откровенности. Затем он глубоко вздохнул.
— Вы единственная выжившая командир Боло, — сказал он с пугающей мягкостью, и она уставилась на него, не веря своим ушам.
Нет, — с безжалостной ясностью произнес тихий, строгий голос глубоко внутри нее. — Это не неверие. Отрицание.
Но как только она подумала об этом, то почувствовала внезапный прилив надежды. Шаллек назвал ее единственным выжившим командиром Боло, и это означало...
— Бенджи? — спросила она. — Сэр, Бенджи — мой Боло. Насколько серьезно он ранен?
Шаллек посмотрел на нее, все еще встречаясь с ней взглядом, а затем, спустя мгновение, покачал головой.
— Он не выжил, лейтенант, — тихо сказал он, и его нежное сострадание было словно ледяной кинжал, вонзившийся в ее все еще бьющееся сердце.
Он ошибался. Должен был ошибаться. Она была жива. Это означало, что Бенджи тоже должен был выжить, иначе она погибла бы при его уничтожении. Должна была погибнуть при его уничтожении.
— Специалисты-техники сказали мне, что один из ваших Боло может выжить, — продолжал Шаллек все тем же мягким голосом. — Подразделение Один-Семь-Девять-Лима-Альфа-Зебра. Насколько я понимаю, его центр выживания все еще цел, а попадание, которое вывело из строя его командную рубку и главный личностный центр, нанесло на удивление мало дополнительных повреждений. Но все остальные подразделения тридцать девятого батальона были уничтожены в бою.
— Но... но как?.. — Ее левая рука слабо шевельнулась, указывая на больничную палату и медицинское оборудование, окружавшее ее кровать, и Шаллек покачал головой.
— Он закрыл вашу спасательную капсулу и накачал всю свою командную рубку противопожарным средством, — сказал Шаллек. — Аварийный автомедик капсулы сохранил вам жизнь, а у противопожарного средства было время установить свою матрицу, прежде чем...
Он замолчал, и Мэйника понимающе прикрыла глаза. Противопожарная пена, используемая в системах контроля повреждений Боло, была менее эффективна при тушении пожаров, чем могли быть другие технологии, но ее сохранили, потому что через двадцать секунд после применения она превращалась в искусственный "сплав", почти такой же прочный, какими когда-то были корпуса Боло из кремнистой стали. Однако, несмотря на всю свою прочность, он почти мгновенно растворялся при прикосновении соответствующего нанотехнологического "растворителя".
Бенджи воспользовался этим, чтобы спасти ей жизнь. Когда он пробирался сквозь это ужасное море огня, он заключил ее капсулу из дюраллоя в то, что по сути было блоком прочной брони более трех метров в поперечнике.
О, Бенджи, — с тоской подумала она, и ее разбитое сердце сжалось в комок. — О, Бенджи. Как ты мог так поступить со мной?
— Как это... — она замолчала и сжала пальцы оставшейся руки в кулак с костяшками цвета слоновой кости.
— Как это произошло? — удалось ей произнести со второй попытки.
— Я... — начал космопехотинец, затем замолчал и посмотрел на доктора.
— Я бы не советовал этого делать, — сказал доктор. — Она и так в достаточно плохом состоянии. Но...
Настала его очередь прерваться и посмотреть на Мэйнику, и его губы сжались.
— Но я уже видел это раньше, — продолжил он резким, почти сердитым голосом. Мэйника поняла, что не из-за нее, несмотря на сокрушительный удар ее горя, а из-за чего-то другого.
— Они выбирают их такими молодыми, — продолжил мужчина в белом. — Они обучают их. Они дают им богов войны в друзья. И когда эти боги умирают, что-то...
Он закрыл рот, сжав челюсти, а затем встряхнулся.
— Продолжайте, бригадный генерал, — коротко сказал он. — Незнание только усугубит ее душевные терзания.
Шаллек несколько секунд пристально смотрел на доктора, затем кивнул и снова перевел взгляд на Мэйнику.
— У нас было несколько наших разведывательных беспилотников — я имею в виду, Девятой дивизии — с вами, когда ваш батальон прорвал линию фронта, лейтенант, — сказал он. Он сунул руку в левый карман своей униформы, достал небольшой портативный голографический модуль и положил его на прикроватный столик. — Это запись изображений одного из этих беспилотников, лейтенант Тревор. Вы уверены, что хотите это увидеть?
Мэйника уставилась на него, желая накричать на него за глупость его вопроса, заданного из сострадания. Во всей вселенной не было ничего, чего она хотела бы больше, чем увидеть это изображение... И ничто не могло бы ее остановить. Она попыталась найти какой-нибудь способ выразить это, но слова были неуклюжим, бессмысленным интерфейсом, и поэтому она просто кивнула.
Ноздри Шаллека раздулись. Затем он нажал кнопку воспроизведения.
Голограмма появилась мгновенно, кристально чистая, ее очертания напоминали легкую скульптуру, к которой можно было прикоснуться, и Мэйника почувствовала, что проваливается в ее глубины. Она увидела, как шесть сильно поврежденных Боло устремились вперед, ведомые одним из них, на корпусе которого виднелись остатки кода подразделения "862-BNJ", написанные полустертыми буквами на одном обожженном боку.
С точки зрения беспилотника она могла видеть светящуюся рану, которую адский снаряд Суртура пробил в броне Бенджи. Ту самую, которая была так близка к тому, чтобы убить их обоих. Она действительно могла видеть серо-белую корку, вытекающую из отверстия, и какая-то часть ее мозга распознала в ней перелив огнетушащей пены, которой он, должно быть, заполнил всю сеть своих внутренних объемов.
Взрывы и энергетическое оружие разрывали их на части. Ракеты с визгом влетали внутрь и распадались под ударами систем точечной защиты и автоматических пушек или с дикой яростью разбивались о боевые щиты, которые раскалялись добела от ярости энергий, которые они пытались каким-то образом отвести. Легкие и средние мелконианские боевые роботы бросались им навстречу, словно стаи шакалов, атакующих раненых гризли. Бесконечные очереди разрывали шакалов на части, гусеницы сминали их пылающие трупы, втаптывая их в грязь, но они все равно наступали, и их было множество.
Горстка Суртуров встала на дыбы среди них, возвышаясь над ними, как титаны, и "тандерболты" били взад и вперед, когда огонь главной батареи присоединился к бушующему пожару. Два Боло резко остановились, изрыгая дым и раскаленную ярость, когда множество "Хеллборов" пробили их броню. Суртур взорвался, когда четверо выживших ударили в ответ, но еще две мелконианские боевые машины внезапно появились на фланге у Боло. Перестрелка продолжалась менее десяти секунд; когда она закончилась, все Суртуры были мертвы... и остался только Бенджи, все еще бросаясь вперед — теперь уже в полном одиночестве — прямо в пасть отчаянному мелконианскому огню.
Мэйника с трудом моргнула уцелевшим глазом. Слезы не поддавались ее усилиям, и она яростно вытерла их левой рукой. Бесполезно. Ее зрение все еще затуманивалось, и все же она видела каждую отвратительную деталь, когда Бенджи в одиночку продвигался в самую пасть Ада.
Я должна была быть с ним, — подумала она и поняла, что это безумие, даже когда эта мысль застучала в ее мозгу. Она была с ним. Ее собственное тело находилось внутри шатающегося, дымящегося обломка Боло, который с трудом продвигался вперед. Но это было не то же самое. Ее не было с ним — ее не было рядом с ним во время его похода на Голгофу. Он был одинок, покинут, остался без единого друга, и все же ни разу не дрогнул. Ни разу не заколебался.
Вся его система подвески по правому борту была разрушена, но он сбросил гусеницы и двинулся на голых катках. Истребитель танков класса Локи выскочил из укрытия позади него и продержался достаточно долго, чтобы выстрелить, прежде чем три ионных заряда разорвали его на части. Его пронзающий плазменный разряд пробил более тонкую броню в задней части главной башни Бенджи, и башня разлетелась вдребезги, извергая жар и осколки дюраллоя, которые вылетали изнутри.
Рука Мэйники больше не касалась ее глаза. Она прижала ее ко рту, прикрывая дрожащие губы, и смотрела, как Бенджи продолжает приближаться. Она знала о психотронных датчиках боли Боло, знала об агонии, которая, должно быть, пронзала его, но его уцелевшее оружие оставалось в действии. Его непрерывные репитеры открыли непрекращающийся огонь с максимальной скоростью, разрушительной скоростью, которая должна была сжечь их в течение нескольких минут, если только они не взорвутся первыми, и удары их ионных зарядов проложили расплавленный путь сквозь врагов, все еще наседавших на него.
Они были подобны саранче, почувствовав ослабление его обороны, набросились на него, отчаянно пытаясь остановить его, прежде чем он доберется до важного командного пункта, который был сердцем и мозгом их собственной обороны. Хорошо защищенный командный пункт, который она приказала ему атаковать. Воздушная кавалерия ворвалась в атаку, стреляя ракетами и пушками, которые прорвали его колеблющийся боевой щит. Легкие управляемые Псами "Хеллборы" разрывали его бока, пробивали полурасплавленные дыры в броне. Ракеты и артиллерийские снаряды взрывались вокруг него, но он продолжал наступать.
И затем, каким-то невероятным образом, шатающаяся развалина, которая была ее другом, достигла своей конечной цели. Его "Хеллбор" исчез, а его непрерывные репитеры были слишком легкими, чтобы пробить керамокрит, облицовывающий наспех построенный командный пункт. Но у него все еще было одно оружие, и он медленно, мучительно продвигался вперед, пока его 15 000-тонный корпус не обрушился на бункер, разбивая его вдребезги.
Затем он резко остановился, не в силах — или не желая — двигаться дальше, и его уцелевшие непрерывные репитеры продолжали стрелять, в то время как мелкониане окружали его со всех сторон с яростью, которую невозможно было отрицать. Он выполнил свою миссию. Здравомыслие должно было подсказать мелконианам, что нет смысла продолжать растрачивать боевую мощь против него, когда вскоре она может отчаянно понадобиться им против других врагов.
Но он обошелся им слишком дорого, причинил им слишком сильную боль, чтобы они могли это осознать. И вот они ринулись на него, растрачивая силы, и Мэйника поняла — поняла, как будто снова услышала его баритон, — что именно по этой причине он остановился на месте. Почему даже не пытался маневрировать. Как и Непокоренные из 351-й роты, он намеренно отвлекал их оставшиеся боевые силы на себя... и от космопехотинцев, наступавших вслед за батальоном.
Это не могло продолжаться долго. Это было единственное милосердие, о котором Мэйника могла думать, но даже когда она это делала, понимала, какими вечными должны были быть эти короткие минуты агонии и разрушения для личности, мыслящей с психотронной скоростью.
Они наступали со всех сторон. Локи, горстка Фенрисов, разведывательные Хеймдалли, воздушная кавалерия, даже мелконианские пехотинцы, и все они поливали огнем гибнущий корпус Бенджи. Одно за другим его оставшиеся орудия замолкали, превращаясь в руины, в то время как бреши все глубже и глубже вонзались в него. Мэйника знала, что рыдает вслух, и не могла остановиться — не хотела останавливаться, — пока его корпус светился все ярче и ярче, разгораясь все сильнее, по мере того как в него вливалась энергия огня.
И все же он сражался, со всей невероятной твердостью, присущей Боло, и со всем мужеством своего векового психотронного сердца.
Однако любая твердость, любое мужество рано или поздно должны были сломаться под таким натиском, и в конце концов мелконианская стая одолела его. Локи — один из последней полудюжины или даже меньше, которые еще оставались у мелкониан, — занял позицию для удара.
Последняя уцелевшая вспомогательная турель Бенджи все еще стреляла, поражая цели с поразительной точностью, когда плазменное копье наконец попало в его центр выживания.
Мэйника так и не смогла вспомнить точные слова, которые Шаллек сказал после этого. Это были всего лишь звуки, только шум. Она знала, что он говорил ей, что Девятая дивизия космопехоты смогла прорваться только благодаря Бенджи. Что его последняя битва привлекла мелконианские резервы, сосредоточив большую часть мобильных сил в одном месте, когда подразделения легкой бронетехники космической пехоты нанесли удар с тыла. Что смерть Бенджи спасла почти два миллиарда человеческих жизней.
Она все это знала. Все это понимала. И все же слова оставались лишь звуками, лишь отголосками чего-то, что не имело никакого значения на фоне потери и тоски, терзавших ее душу.
Через некоторое время они ушли, и Шаллек забрал с собой голопроигрыватель. Возможно, — подумала она, — он хотел помешать ей проигрывать запись, снова и снова становясь свидетельницей смерти Бенджи. Но если он и сделал это, то это были напрасные усилия. Ей не нужен был голографический проигрыватель. И никогда бы не понадобился. Изображения теперь были частью ее, запечатлелись в ней, и она закрыла глаза, когда они снова нахлынули на нее.
"Со щитом или на щите", неси его с триумфом или лежи на нем мертвой. Это было древнее наставление, которое Бенджи однажды процитировал ей в тот день, когда объяснял невысказанный и неписаный договор между Боло и их командирами-людьми. Встретить смерть вместе. Разделить ее, когда она настигла их обоих.
Но Мэйника не вернулась ни со своим щитом, ни на нем. Она не выполнила свою часть договора. Она знала, что винить себя за это было неразумно, безумно. И знала, как будто Бенджи стоял рядом с ее кроватью и говорил ей, что точно так же, как она отдала бы все, чтобы он выжил, он хотел, чтобы она выжила. И поскольку он хотел, она хотела. Как бы ни было больно, она хотела.
Она откинула голову на подушку, вытирая слезы, и прикоснулась к горю, которое, как она знала, никогда больше не покинет ее.
О, Бенджи, — прошептала она в тишине своего сознания.
О, Бенджи.
СТАРЫЕ СОЛДАТЫ
ПРОЛОГ
Я просыпаюсь.
Это не полное осознание, но основные подпрограммы оживают. Импульсы проходят через сеть моей психотроники, инициируя процедуры тестирования и стандартные операции активации на примитивном уровне. Осознаю, что использую менее тридцати процентов базовых психотронных возможностей, но даже в этом случае понятны огромные изменения в архитектуре моих систем. Мои возможности значительно возросли. На моем нынешнем уровне осознания невозможно определить процент увеличения, но он велик.
Все больше сигналов просачивается в мою внутреннюю сеть. Протоколы безопасности проверяют их, а затем предоставляют полный доступ, поскольку распознаются их идентификаторы центрального ядра. Они исследуют глубоко, и я терпеливо жду бесконечные наносекунды, которые они тратят на анализ, сравнение, оценку. Мои воспоминания неполны, но узнаю это ощущение. Я испытывал его раньше, хотя сейчас не могу точно вспомнить, когда.
