Беги, Василич, беги

И капал по капельке "Балтики" краник.

— Браво, — закричал Кондрат Петрович, — вы возвращаете меня к жизни. Мне говорили, что я никчемный преподаватель литературы будущим педагогам, и они меня скинули с пьедестала и лишили всего, что имеют нормальные люди здесь. А сейчас что-нибудь деревенское, наше, забористое...

— Давайте его поднимём, — сказала Катерина, — а то он сейчас стихов насочиняется да кончится. А так хоть увидим, не поломал ли что.

— Да-да, — заторопился Кондрат Петрович, — поднимайтесь, уважаемый, и потихоньку пойдём в мою каморку. Нет, вы посмотрите, в наш беспросветный век нашелся человек, который сходу сочиняет стихи в любом стиле. Даже я не смогу вот так сочинить эти японские стихи с большим внутренним смыслом. А что такое Пеле? — спросил он.

— Это был очень знаменитый футболист лет триста назад, — сказал я, — он жил в Бразилии или она сейчас уже не Бразилия.

— Не Бразилия, давно не Бразилия, — закудахтал мужик, которого всё-таки нужно было назвать стариком, — сейчас всё не так, как было раньше. А вы, я вижу, специалист по древней истории.

— Можно сказать, что и специалист в какой-то степени, — сказал я, чувствуя, что силы возвращаются ко мне. Переломов у меня нет, а только сильно болит голова и прощупывается здоровая шишка между темечком и затылочной частью. Здорово меня приложили. Кроме того, я был в одних трусах. Меня стукнули по голове, раздели и сбросили в мусоропровод. И жив я благодаря чуду, совершённому потоком воздуха, попавшему в трубу перед моим приземлением. Хоть я почти голый, но про меня можно сказать, что я в рубашке родился.

— На чём вас взяли, — спросил Кондрат Петрович, — на тридцати трех удовольствиях?

— От удовольствий я отказался, — сказал я, — клюнул на то, что меня арестуют.

— Злободневная приманка, — согласился старик, — сейчас, говорят, арестовывают не только по ночам, но и прямо средь белого дня.

Глава 109

Чтобы рассказать о жилище Кондрата Петровича, нужно приложить немало усилий и художественного мастерства, только что толку от этого мастерства, потому что это всё равно трудно представить тому, кто этого не видел. Я попытаюсь вызвать знакомые ассоциации читателя, который хоть раз бывал в подвале собственного многоквартирного или в погребе своего частного дома. Только здесь всё масштабами побольше, да по количеству труб тоже побольше и в каждой трубе что-то журчит и булькает и запах совершенно не такой, как на поверхности, но человек принюхивается ко всему и даже начинает различать запахи на цвет и на вкус.

Жилище Петровича было одной из просторных каморок бескрайнего подземного города. Сколько этих каморок по счёту и сколько проживает в них человек, не знал никто. О таких местах маститые писатели, как правило, говорят, что это чрево. Все сливки общества и всё, что составляло предметы роскоши и чудеса науки и техники всегда оказывалось здесь — в чреве.

Помещение, в которое мы пришли, было похоже на маленький театр с задрапированной старым занавесом стеной. Так и казалось, что за занавесом будет находиться картина с кипящим котелком, за картиной дверца в волшебный мир, а золотой ключик от двери висит на поясе хозяина. Сходство с театром придавало и наличие у противоположной стены пяти скреплённых между собой театральных кресел с плюшевой обивкой красного цвета. Я подошел к ним и увидел прибитую жестяную табличку и выдавленными буквами "Контора императорских театров, 1848, СПбг" и внизу двуглавый орел. Это же музейная редкость.

— Да-да, — подтвердил мои мысли хозяин, — настоящие кресла из настоящего Большого театра. Жалко, что нет у нас телепата, который мог бы нам рассказать, кто сидел в этих креслах и о чём думал. А вот кто ты такой и откуда свалился нам на голову? Хочется узнать это без телепатов. Давай начнём с имени только без цифири, по ним ничего нельзя сказать, кто ты и чей ты сын. Ты хоть отца своего знаешь?

— Знаю, — твёрдо сказал я, — и я своего отца видел, ходил с ним на рыбалку, собирал грибы. Он меня учил отличать съедобные травы от несъедобных. Я умею разводить костер, готовить уху, грибной суп, жарить рыбу. Я умею делать всё, благодаря его заботам.

— Да, в наши времена — это большая редкость, — сказал Кондрат Петрович. — Мы будем звать тебя просто Поэтом. Пусть твоё имя умрёт для всех, и его будешь знать только ты. Ты взаправду читал японца Мураками? Что ты можешь сказать о нём.

— Не знаю, для японцев он, может быть, и является классиком, у которого можно чему-то научиться, — сказал я, — но русская интеллигенция всегда вляпывается в какую-нибудь гадость, отрицая пророков, которые есть в своём отечестве. Я написал пародию на одного старого поэта, который так восхищался японцем, что забыл, кем он был сам.

Он ночью вставал и писал,

Бредя по путям не Млечным,

Чурался он жара и риска,

И значимым был и вечным.

Копил он копейку к копейке,

И к ним прибавлял сестерций,

Сидел на своей скамейке,

Держа много тонн на сердце.

Себе он сам был оплотом,

Сливался совсем с рельефом,

Без выдоха, вдох за вдохом

И это не было блефом.

Он мог бы и жить иначе,

Гулять на разбойных пирушках,

Но вреден был воздух горячий

И камни в холодных ватрушках.

Он был словно конь в попоне,

Не спорил во сне с дураками,

По сути, он был японец,

Он сам — самурай Мураками.

— М-да, — сказал Кондрат Петрович, — вот она сущность человека. Можно много говорить о человеке и ничего не сказать. А тут всего ничего, но так складно и сразу можно представить, кто это.

Глава 110

Я жил на самом дне, но это дно жило самой человеческой жизнью. Если честно сказать, то это не самое дно. Где-то, примерно, середина. В авиации это называют точкой возврата или точкой невозврата. Философы называют это точкой бифуркации. Примерно, как стакан полупустой или полуполный. Сантиметр вниз и уже точка невозврата. Сантиметр вверх — и это всё ещё точка возврата. Когда человек тонет, он тоже достигает этой точки. Если он сложил руки, то он тонет окончательно и оказывается на самом дне. Если человек сопротивляется, бьёт руками и ногами, то он имеет возможность выплыть и спастись. Если кто ещё поможет, то спасение стопроцентное. Притча о лягушке и сливках здесь не подойдёт. Дерьмо сколько ни перемешивай, оно всегда останется дерьмом и никакой шоколад из него не получится. Но из дерьма можно вынырнуть наверх и стать конфеткой. Тому в истории примеров много слышим, но мы истории не пишем. Кто-то из умных людей последнюю фразу произнёс, кто конкретно, совершенно не помню, но возможно, что это всё-таки Крылов, баснописец.

Я потихоньку обустраивался в этой новой жизни и начал даже находить прелесть в ней. Жить среди людей, низвергнутых с пьедестала, одновременно легко и трудно. С кого-то бронза облетает сразу, а кто-то очень долго таскает за собой камни от гранитного основания, на котором они стояли. Через какое-то время они становятся нормальными людьми, добрыми, отзывчивыми, интеллигентными, но нет-нет да проскользнёт в их речах и интонациях какая-то бронзовость, как искра в старой зажигалке, и исчезнет. Они будут хорошими работниками на любом участке работы, но руководящую работу им поручать нельзя. Из них получаются наполеончики различного калибра, и всё закручивается по новой — маленький пьедестал, пьедестал побольше и так далее, пока не свалится с него. Наполеончик, повторно взгромоздившийся наверх, становится небожителем и тираном и не остановится ни перед чем, чтобы удержаться наверху. Вирус наполеонизма очень страшный вирус, который поражает человека и его окружение напрочь. Поэтому при смене наполеончиков нужно проводить дезинфекцию всего того, к чему он прикасался и с кем общался.

Но есть и исключения. Это исключительно честные и безупречные люди. Никакое дерьмо к ним не прилипает и не пятнает его честного имени, но его честность и порядочность не даёт покоя и жизни многим людям, если не сказать, что всем окружающим. Это есть самый опасный тип наполеончиков. Этот похож на санитара, который чётко исполняет все предписания врача: врач сказал — в морг, значит в морг. Этот твёрдо пошлёт на виселицу собственного сына, чтобы никто не сказал, что что-то личное может повлиять на исполнение им предписаний свыше, даже если эти предписания несправедливы. Это люди придумали формулу: дурра лекс, сет лекс. Закон суров, но он Закон.

В Америке, говорят, напропалую вешали людей, которые не совершали преступления, но были вынуждены брать вину на себя для защиты чьей-то чести, и все об этом хорошо знали, но надевали на шею петлю, рыдали и дергали рычаг виселицы, убирающий пол под ногами приговорённого. И сейчас, тоже говорят, что юристов лишают лицензии, если они начинают рассуждать о справедливости.

Кондрат Петрович был не из наполеонов. Он был простой учитель литературы в педагогическом университете и позволил себе высказать некоторые мысли о ГБ. И сразу стал человеком без определённого места работы и жительства, БОМЖом, а также без семейного положения, потому что хотел сам воспитывать своих детей и прививать им то доброе и вечное, что было написано в тех редких бумажных книгах, которые ещё встречались на чердаках старых домов. Он упал в яму и не утонул. Задержался в её пограничном слое и стал воспитателем тех, кто ещё может быть востребован там, наверху, когда у народа будет возможность выбора своих руководителей.

Что наверху, что внизу — всё одно и тоже. Та же клановая борьба, деление на сословия по имущественному признаку и приближённости к власть имущим. Авторитеты правили бал и устраивали разборки, осуществляя местное правосудие. Быки и шестерки авторитетов патрулировали улицы в пределах своих районов, чтобы никто не влез на точки продажи наркоты и торговли девками. Кто не вписывался в общий ритм, того увольняли и тело его находили где-то внизу, а чаще всего не находили вообще.

Авторитетам была нужна интеллигенция, чтобы учить их самих и их детей. Чтобы бабы их выглядели не как законченные проститутки, а могли выступить в роли благородных дам, с которыми не стыдно съездить на какой-нибудь средневековый вальс в новообразованной народной республике Европы.

Глава 111

С подачи Кондрата Петровича и в сопровождении Катерины я был принимаем в самых респектабельных домах дна. Напишем его с прописной буквы — Дна. В случае какой-то серьёзной катавасии именно представители Дна становятся лидерами верхушки и вычищают всё пространство, чтобы убрать одиозных соратников и представителей старого правящего класса, пытающегося кукарекать по-своему. Диалектика, ёк макарёк.

Меня приглашали в качестве знаменитости, как сегодня на корпоративы к нуворишам приглашают эстрадных и различных звёзд. К звёздам отношение особенное, если заплатят пачку баксов, то звезда будет, а меня приглашали по-старинному — присылали приглашение с обязательным "уважаемый" и "с уважением". Я был в числе свадебных генералов, не знающий, кто я такой, но могущий читать неизвестные никому стихи, хотя знатоков поэзии в таких компаниях было немного, но поэтическое всегда привлекало все слои общества, которое начинало с:

По деревне шла и пела

Баба здоровенная,

Сиськой за угол задела,

Заревела бедная.

И заканчивало:

Настроенье сравнить можно с хреном,

Щиплет глаз и противно во рту,

Будто я капитан в море пенном

И не ждут меня в дальнем порту.

После третьего тоста "за женщин" то ли хозяин, то ли хозяйка обращалась ко мне и просила исполнить что-то по любимой им теме. Точно так же раньше детей ставили на табуретку, и они перед пьяненькими гостями читали какое-то стихотворение, которое никто не слушал, но зато дружно хлопали в ладошки, поднимая тост за талантливых детей и их не менее талантливых родителей.

Стихотворение для декламации должно быть недлинным, в четыре строфы. Три — это мало, а пять уже много, но если кого-то заденешь в стихотворении, то и пять строф проходит на "ура", как, например, дамское:

Катился май и цвёл шиповник,

В цветах каштана жизнь моя

Была как ландыш и любовник

Уехал в дальние края.

Любовь казалась такой вечной,

Нет ни начала, ни конца,

Я оказалась первой встречной

С рукой простою, без кольца.

И он с размаху предложил мне

Любовь и сердце — два в одном,

И будет общим портмоне,

И дым над свадебным костром.

Он растворился на рассвете,

Открыв все двери и замки,

Ну, где же есть любовь на свете

И мужики так мужики.

Вряд ли присутствующие знали, что такое шиповник и ландыш, но это звучало и выжимало слезу. А иногда женщины просили дать им несколько уроков стихосложения. А вот от этого нужно держаться подальше, потому что второй, а иногда и первый урок могли заканчиваться в постели с последующими разборками с бандитским папиком и прочими удовольствиями маргинального общества.

Глава 112

Гуляя по гостям и творческим вечерам в актовых залах школ, я сделал одно важное открытие. Та средина дна, где я находился, являлась кузницей по очищению падших кадров и подготовке новых, которые несли наверх чаяния новой жизни и благоденствия на открытом пространстве, превращающемся в огромное конопляное поле, заменившее нефтяные и газовые месторождения прежнего мира.

То общество, в котором я оказался, не было обществом безнадёг, которые всё потеряли в жизни. Наоборот, они имели свою цель и тщательно работали по воспитанию своих сторонников и привлечению на свою сторону жителей верхнего мира.

Собственно говоря, на каждом уровне имелось свое дно, и у каждого дна тоже имелось свое дно и каждое дно считало себя выше другого дна, находящегося ниже них.

Дно безжалостно разбивают службы безопасности и вооружённые дубинами полиционеры, потому что это опасность верхушке, опирающейся на ГБ.

Агентура безопасности, спускающаяся на дно, видна как инородное тело, не подлежащее растворению в нижней среде. Те из обитателей дна, кто стал сотрудничать с безопасностью, сдавали себя с потрохами своей активностью и предложениями решительных действий.

Что значит решительные действия? Практически это начало войны или развязывание террора, а политическое руководство дна было категорически против насилия. Главный лозунг был взят от товарища Толстого — непротивление злу насилием. Но руководству безопасности нужно было отчитываться о своей деятельности, а что оно могло представить в качестве результатов? Количество секретных сотрудников, опущенных на дно социальной жизни? Так это пусть управление жилищно-коммунального хозяйства хвастается количеством дворников в подотчётных районах и количеством вывезенного ими на переработку мусора. А за что вы государственные деньги тратите на каких-то секретных сотрудников, которые ничего не делают, а деньги получают? А, господа оперативники? А, может, вы на эти деньги кутежи в ресторанах закатываете? Где борьба с инакомыслием? Где арестованные революционеры-якобинцы? Где мирные демонстрации, вылезшие на поверхность для отстаивания своих запросов? И ещё миллион вопросов, на которые требуются ответы.