Быстрые же Глазки наслаждалась кукольным спектаклем во всю, не смотря на то, что кукла, ее изображавшая, была, пожалуй противней моей — с красной паклей, вместо волос, на голове, толстая, как надутая.

Ненадолго задержавшись в столице, мы покинули ее и направились севернее, благо было какими деньгами платить за проезд. Чем далее мы продвигались в этом направлении, тем прохладней становилось лето и вот, наконец, оказались мы уже в тех районах, где королевская власть ослабела изрядно, ибо местным жителям сам черт был не брат.

Жили тут все, исключительно, охотой и торговлей пушниной и именно здесь сбивались ватаги, уходящие каждую неделю на север, где и зверья и меха невпроворот.

Тут начали мы выспрашивать, какой такой бывает дальний север и услышанное меня немало огорчило, ибо все, в один голос, говорили, что место это то, где холоднее всего, и морозы там такие, что выплюнутая изо рта слюна превращается в лед, не успев еще долететь до земли.

Приставши же к одной ватаге и, обзаведясь телегой с лошадью, чтобы не идти пешком, мы долго не могли понять, почему в таком изобилии гонят наши спутники на север собак. Когда же, несмотря на лето, проснулись однажды среди снегов, тут все и разъяснилось. Оказалось, что собаки используются средь них как животные ездовые, ибо переносят тамошние морозы гораздо лучше, чем иная лошадь.

Добравшись до города названием Полынья, а был это последний город, где королевская власть хоть как-то себя проявляла и, даже, пыталась собирать налоги, мы за бесценок продали и лошадь, и телегу, приобретя сани и полтора десятка собак втридорога.

К тому моменту какого-либо желания двигаться еще севернее у меня не было, но спутники мои, прослышав, сколь дешево можно приобрести в тех краях пушнину, решили продолжить путешествие. К тому же, Глазкам очень хотелось, чтобы вышел я из своего, в Гильдии Магов, ученического состояния, ибо считала она, что, не сделав этого, я, рано или поздно, буду подвержен ужасной тоске.

Тем не менее, в граде сем мы решили задержаться, так как надо же было привыкнуть к местному климату и получше узнать, что ждет нас дальше.

Очень скоро я понял, что свободы здесь царят необычайные и, уже не таясь, расхаживал со своим жезлом. В местных же трактирах меня и спутников моих не раз угощали подогретым вином за одну только возможность посмотреть, как жезл этот светится. Причем, среди угощателей наших я могу назвать не только местного префекта и судью, но и местного священника, невесть за какие провинности в эти суровые края сосланного.

Овощи здесь, конечно, были дороговаты, но, вот, мясо и рыбу потребляли мы в изобилии, потому что платить за них приходилось сущую безделицу. Так же и меховая одежда, которой мы здесь обзавелись, стоила, по столичным меркам, совсем недорого. Собак своих кормили так же рыбой, что оказалось выгодно необычайно и каждый день совершали на них поездки, стараясь овладеть искусством управления ими.

Еще скажу про этот город одну особенность, которую людям нашего времени, возможно, и вовсе не понять. Не было вокруг него ни укреплений, ни стен, ни даже рва. Быть может, такое небрежение собственной безопасностью и покажется кому-то странным, но должен отметить, что, живущие вокруг, племена северных кочевников настолько миролюбивы и кротки, что я сам, ознакомившись с ними как следует, понял, что постройка каких-либо оборонительных сооружений была бы в здешних краях напрасной тратой сил.

— 89 —

Меж тем случилась со мной новая напасть и стал меня буквально преследовать некий местный юноша именем Рудерис. Имя это сегодня, быть может, многим знакомо, особливо, благодаря его "Запискам", без которых ныне ни одна уважающая себя библиотека не обходится. И впрямь, должен сказать, никто не сделал столько для того, чтобы магическая наука была во всем мире уважаема, как этот пылкий юноша. Мне же от пылкости его пришлось претерпеть немало стыда.

Матушка юного Рудериса была вдовой и унаследовала дело мужа своего, то есть отправляла пушнину на юг, в столицу славного нашего Королевства, которое заочно приговорило меня к столь мученической смерти. Самому же ему только исполнилось пятнадцать лет, но уже тогда был он юноша начитанный, а тяга его к естествоиспытательству и изучению магии была безмерна.

Так вот, увидев как-то раз, как я в трактире балую публику видом моего светящегося жезла, юноша проникся ко мне величайшим уважением, сразу же опознав во мне мага. Тут же он подсел за наш стол и, слово за слово, узнал, что зовут меня Поздний Рассвет и я, действительно, член Магической Гильдии.

Тогда юный Рудерис и вовсе начал говорить странные вещи. Он сыпал цитатами, рассказывая жизнеописания разных древних народов и северных кочевников, сказав, что досконально знает, как именно может приобщиться он магии, и просил меня стать не более не менее, чем помощником ему в этом способе.

Узнав, в чем заключается способ сей, я ужаснулся и тут же сказал, что никогда на эдакое не пойду.

— Как, уважаемый мой Поздний Рассвет? Но ведь известно буквально всем, кто исследовал северных кочевников, что шаманы их вскармливают учеников собственным семенем и тем наделяют их подобием своей силы!-взволнованно убеждал меня юноша.-А иногда, такое делают и охотники, дабы воспитать из мальчика охотника по своему подобию! Таковые же обычаи были и у дикарей Внешних морей, и у ящеролюдей далекого юга!

Пытаясь остаться вежливым, я объяснил юноше, что способ сей, возможно, ничуть не хуже остальных, и тут же предложил ему опробовать его с кем-нибудь из местных шаманов, либо дикарей Внешних морей, а, по крайности, с ящеролюдьми, присовокупив, что, конечно, доводилось мне кормить таковой пищей кое-кого из девиц, но дерзнуть на это с юнцом я, по скромности своей, не решусь.

Глазки с Триной, присутствуя при нашем разговоре, откровенно посмеивались, Крикун же сидел залившись краской стыда, ибо весьма в лицах представил себе предлагаемое Рудерисом.

— Уж если так, то мы с милой Триной должны быть уже такими сильными магинями,— украдкой шепнула мне в ухо моя рыжеволосая спутница, чем и меня в краску вогнала.

Как мог я пытался отделаться от стремления юного Рудериса к магии, беспрестанно объясняя ему, что есть ведь и иные, не столь экзотические способы, приобщения к Великой Науке. Ничего не помогало, он преследовал меня непрестанно.

Еще через два дня на пороге комнаты, которую мы снимали в трактире, появилась матушка юноши — кроткая целомудренная вдова — и, пав на колени, молила меня взять любые деньги, но продать то вещество, употребив которое сын ее вознамерился приобщиться магии.

Еле выпроводив просительницу, я объявил спутникам, что, пожалуй, напрасно пренебрегаю долгом, который недвусмысленно требует отправления нашего на далекий север в поиски Ледяного храма и хранимой там скрижали. Требовалось, однако же, некоторое время на последние приготовления, посему решили задержаться на день.

Следующим днем явилась на пороге нашем юная дева, возрастом не старше девятнадцати, весьма мила собой и очень заплакана.

— Вот,— упав на колени, промолвила она.-Брат мой младший совсем потерял покой, матушка в отчаянии, ибо может он, похоже, и вовсе рассудка лишится и наложит на себя руки. Помогите же мне, добрый человек, и я буду беспрестанно поминать в молитвах ваше имя! Дайте же мне тот жизненный сок, в котором брат мой видит возможность овладения столь милой его сердцу наукой.

— Послушайте, невинное дитя!-взмолился в ответ я.-Непотребно же, чтобы мужчина играл в подобные игры с мужчиной! Сама мысль об этом мне неприятна, ибо противоречит моему естеству!

— Верно ли девица невинна?-вмешалась Быстрые Глазки, которой это нескончаемое преследование тоже порядком успело надоесть.

Я без сомнения подтвердил сей факт.

— Так возьми ее девственность и наполни это юное лоно своим семенем,— предложила Глазки, немало девицы не стесняясь.-Пусть ее братец сам извлекает то, что ему потребно, коль скоро оно будет залито туда.

Я признал, что на такое мог бы и согласиться, тем более, что она стала бы двадцать четвертой моей девицей — вот-вот, и будет пройдена половина назначенного Инкубом пути.

Юная дева, имя которой было Лакена, зарделась и, сказав, что нужно ей посоветоваться с братом и матушкой, тут же ушла, однако же явилась, не более, чем через час вместе с Рудерисом.

— О, мой добрый учитель!-со слезами на глазах произнес пылкий юноша.-Я столь рад, что вы решились, наконец, приобщить меня к вашей силе. Сестрица любезно согласилась послужить тем сосудом, в который будет собран драгоценный нектар, который поможет мне перейти на новый уровень моего существования!

— О, проклятый Инкуб!-мысленно возопил я.-Хоть ты, кажется, здесь и вовсе не при чем, но уверен, что это, непременно твоя вина! Ты обрекаешь меня беспрестанно на столь постыдные вещи, что имя мое будет покрыто позором, покуда светит дневное светило!

— 90 —

Все, что произошло у нас с Лакеной, постарался обставить я как можно приличней: мы с девицей удалились в соседнюю спальню и там она с величайшей радостью принесла мне свою жертву, надеясь помочь тем горячо любимому брату. Выйдя же из спальни, я уступил место пылкому юноше.

В пылкости своей он, однако же, хватил несколько через край, ибо через четверть часа вышел и сообщил, что вот, сестра его несколько, кажется, не в себе, во всю зовет меня и говорит что-то о том, что, якобы, моих-то соков уже и вовсе не осталось, а вот ее собственные проистекают во всю.

Оставив юношу за дверью, я посетил девицу. Та, краснея и смущаясь, поведала, как, в процессе вылизывания из нее братцем моих соков, распалилась настолько, что скорее умрет, нежели не испытает все между нами произошедшее еще раз.

— О, бедное мое дитя!— искренне ей соболезнуя воскликнул я и мы повторили проделанное, после чего я вновь уступил опочивальню Рудерису.

— Послушайте, милый юноша,— сказал я ему, когда еще через четверть часа он явился ко мне с той же проблемой.-Сестрица ваша, без сомнения была девицей. Мне кажется, что и два раза ей достаточно. Исключительно из уважения к вам, я зайду туда в третий раз, только клятвенно обещайте мне, что он будет последним.

Пылкий юноша обещал и, поднапрягшись с силами, я излил семя в Лакену третий раз. На том, по счастью, все и закончилось. Девице я подарил на память золотой, Рудерис же с тех пор именовал меня не иначе, чем своим учителем и наставником. Поняв, сколь сильна в нем тяга к магии, я взял, в конце концов, перо с бумагой и отписал послание в Магическую Ложу Королевства дварфов. Там я изложил, что вот, есть некий Рудерис, который без магии себе жизни не мыслит, и, что я, Поздний Рассвет, прошу к нему внимательно присмотреться.

— Послушайте, юноша,— сказал я ему.— Вовсе не уверен, что в Гильдию вас примут — скорее, даже, наоборот. Но я даю вам указание на место, где она расположена, а все остальное зависит лишь от вашего упорства и настойчивости. Если вам не удастся приобщиться к таинствам, не держите на меня зла, ведь я ничего не обещал. Если же удастся, не ставьте это мне заслугой, ибо заслуга будет только ваша собственная.

Тот же вновь назвал меня любимым учителем и мудрым наставником, сообщил, что после всего, между нами произошедшего, чувствует в себе великую силу и пообещал, что не далее, как в течение месяца отправится в страну дварфов.

Мы же со спутниками поспешили запрячь своих собак и отправиться на север, ибо близился уже конец лета, а, уж если летом на севере — не сахар, то осенью — особенно.

О неприятностях наших в пути особенно расписываться не буду. Если кому доводилось питаться исключительно сухарями и травяным отваром, тот меня поймет. Как не пытались охотиться, подстрелили один раз какую-то птицу, но мясо ее оказалось жестким необычайно. Все ж таки, мы ее съели, и это лишний раз подтверждает, что голод — не тетка.

Однажды провалились с санями в полынью, после чего пришлось тут же разбить на берегу наш шатер из шкур и распалить в нем костер, после чего пол дня сушились и грелись.

В следующий раз провалились так, что отсырел трут у огнива. Чтобы не замерзнуть, пустили в шатер собак и тут у Крикуна выяснилось какое-то странное неприятие собачьего запаха. Я со своей стороны, против этих милых трудолюбивых животных предубеждений не имею и, до сих пор, считаю, что нет ничего лучше морозным днем, в шатре, чьи стены покрыты инеем, скинув мокрые одежды, прижаться сразу к трем-четырем собакам, которые, очень быстро высохнув, начинают греть тебя своим теплом.

Тут же я заметил еще одну странность: путники мои сразу же потребовали, чтобы я засветил свой жезл и с самыми честными лицами уверяли меня, что им от него тепло. Я, у которого зуб на зуб не попадал, думал, было, что они таким образом меня утешают, но потом заметил, что и собаки наши как-то по особенному тянутся к этому свету, будто греясь в его лучах. В общем, просидев всю ночь со светящимся жезлом в руках, я оказался самым промерзшим из всей нашей компании. Глазки же от всей души меня благодарила и говорила, что, если бы не я, без простуды никто из нас не обошелся бы.

Конечно же, при таких обстоятельствах, единственным простудившимся оказался я. Как только, рыжеволосая моя спутница поняла, что со мной не ладно, а стал я весь ужасно горяч и, даже, начал бредить, мы остановились и некоторое время провели без утомительных ежедневных переходов. Правда, запасы провизии нашей изрядно при этом уменьшились, но Крикун уже достаточно сносно научился охотиться с луком, а Глазки не упускала возможности порыбалить во всех встречных речушках. Может, для кого-то и странна рыбалка на речке затянутой льдом, но, должен сказать, рыба иногда попадалась столь изумительная, что и в столице Королевства не купишь.

Так брели мы все севернее и севернее, пройдя уже половину пути отделявшего город Полынья от Северного берега Внешнего моря, когда, наконец, повстречали племя северных кочевников. Было их от силы семейств пять, но, в численном выражении, человек семьдесят. Они увидев нас ни мало не перепугались. Мы же, хоть и взволновались, но виду не подали.

Я, к тому времени, после болезни уже окреп и был готов к любым неожиданностям. Спутницы же мои считали, что ждать нас может лишь одна неприятность — есть у этого дикого народа странный обычай, когда, встретившись, два племени, а то и два семейства, начинают тут же меняться женами. Очень не хотелось ни Глазкам, ни Трине подобных обменов, я же, со своей стороны, придумал как можно было бы этого избежать. Спутницы, выслушав мой план, немало на него понадеялись.

— 91 —

Северные кочевники немного говорили на нашем языке, мы же знали пару десятков их слов. Пользуясь этими немудреными возможностями, я сразу же объяснил, что спутницы мои посвящены великому духу, а, значит, трогать их всем возбраняется. Я же, как некий шаман, сопровождаю их в место назначения, которым является Ледяной храм.

Тут аборигены впали в задумчивость, а потом явился некто поющий, весь обросший волосами, с бубном в руках, в который он непрестанно бил. Вспомнив все, что говорил мне о шаманах юный Рудерис, я, сначала, несколько убоялся, да и Крикун весьма струхнул. Потом же мы поняли, что, дикими своими песнопениями, сей субъект желает сообщить, как хочется увидеть ему мои магические способности.