— Да, верно. В Тире на твоём обелиске написано, что ты отдал жриц Тиннит желавшим раздвинуть им ноги, — сказал критянин, — ты считаешь, что они остались довольны, получив взамен серебро. Они так тебе сказали? Вы уподобили жён "пурпурных" диктериадам и считаете, что это как-то возвышает вас над македонянами, насильниками и мясниками? Мне жаль вас. Вы, похоже, даже не понимаете, сколь многие втихаря проклинают ваше идеальное государство, о котором с прошлой осени в оба уха трубит Александру одураченный вами Каллисфен.

Ипи дёрнул щекой.

— Ему показали наш жизненный уклад, как есть, ничего не скрывая. Он написал в своей книге правду.

— Само собой, — хмыкнул Неарх, — но мы отклонились в сторону. Что ты намерен делать с пленными?

Ипи некоторое время молчал, потом что-то коротко сказал Нимаатра. Тот кивнул и кликнул Хранителей. Филоту и Пнитагора увели. Прежде, чем архинаварх шагнул за порог, он встретился взглядом с Неархом. В глазах Филоты не было ни страха, ни сожаления.

Нимаатра, уходя, сказал Ранеферу несколько слов. Тот нахмурился, странно посмотрев на Пнитагора.

— Я не отпущу пленных, — сказал Ипи, когда они с критянином остались одни, — они виновны в злодеяниях.

— Ты ничего не доказал, — возразил Неарх.

— И все же судить буду я, — устало ответил Ранефер.

Он сел на постель, провёл ладонью по лицу, стирая испарину. Неарх видел, что предводитель египтян чувствует себя очень плохо и балансирует на грани сознания.

Критянин думал, как следует поступить. Продолжить "обмен любезностями" на повышенных тонах? Ничего он этим не добьётся. Согласиться с правом победителя, не предприняв попытки освободить сына Пармениона? Но такая попытка спровоцирует новую бойню и далеко не факт, что удастся победить. С другой стороны, что скажет Парменион? И Александр?

Ранефер пришёл к некоему решению раньше.

— Впрочем, я готов отпустить всех. Вообще всех. За выкуп.

— Что ты хочешь?

— Лошадей. Я знаю, вы везёте лошадей. Нимаатра сказал, что ваши транспортные ладьи ссаживают воинов и коней на берег. Я отпущу всех за двести лошадей.

Неарх молча помотал головой.

— Ты не согласен? — спросил Ипи.

— Мы не на рынке. Я не купец и эти лошади не товар. Только царь может принять такие условия.

Ранефер кивнул. Некоторое время молчал, покусывая губу и взирая на критянина исподлобья.

— Те, кто откажется служить нам, принять Посвящение и новые рен, будут проведены связанными через Уасит до святилищ Ипет-Сут. А потом они станут батраками земледельцев. Так мы поступаем с пиратами.

— Станут рабами?

— У нас нет рабов. Отработав положенное, они получат свободу. Только вряд захотят вернуться к вам.

Неарх долго молчал. Потом сказал:

— Ты хотел мира. Своей угрозой ты добьёшься войны. Я знаю царя с детства. Знаю, как он поступит в этой ситуации.

Ранефер прикрыл глаза.

— Ты достойный муж, Неарх. Я испытал тебя. Все воины и гребцы будут свободны. Триерархи и Филота, виновные в этом очередном "недопонимании", останутся. Захваченные и потопленные корабли — наша добыча. Покиньте Камир и вообще Иси. Возвращайтесь к Александру. Я прибуду на Алаши. Судьбу пиратов решат властители. Вместе.

Неарх сжал зубы.

— Что Знаменосец Нимаатра сказал тебе про Пнитагора?

— Это умелый и храбрый воин, — ответил Ипи, не открывая глаз, — очень храбрый и очень умелый. Он один убил ремту больше, чем кто бы то ни было из вас. Достойнейший враг. Мы высоко ценим таких.

— Отпусти его.

— Нет, — ответил Ранефер, — он останется.

Кипр

"Почему он так спокоен? Что бы не происходило, всегда спокоен, невозмутим. Неарх ни жив, ни мёртв. Лагид бледен, словно некрашеная статуя. Кен, суровый Кен, словно нашкодивший мальчишка теребит край хитона, не зная, куда деть руки. У Пердикки мечутся глаза, а Полиперхонт их прячет. И только Эвмен спокоен. Как будто ничего не произошло. Почему он спокоен? Потому что ему, эллину, наплевать на убитых македонян? Неарх тоже эллин".

Александр поднёс руку к лицу. Дрожат пальцы. Он сжал их в кулак с такой силой, что побелели костяшки, а потом впечатал в подлокотник кресла. Что-то хрустнуло.

— Ты уверен?

— Да, царь, — ответил критянин, — Пнитагор подтвердил.

— Его не допросить, — буркнул Кен.

— Ищи, кому выгодно, — негромко проговорил Полиперхонт, все так же отводя взгляд.

— Пнитагору? — сквозь зубы процедил царь.

— Он чужой нам. Союзник... Верно, был обижен за ту выволочку, в Тире. Счёл немилость несправедливой...

— Некоторые подтверждают его слова, — возразил Неарх, — египтяне трубили...

— А некоторые не подтверждают, — сказал Пердикка, — не слышали ничего. Кому верить? Никанор не вспомнил, был ли сигнал с предложением переговоров.

— Никанор не может быть беспристрастен, — сказал Полиперхонт, — когда дело касается его брата. К тому же он ранен и плохо соображает.

— Там царила такая суматоха, что не мудрено не услышать, — вздохнул Неарх, — да и многие ли из нас способны различать сигналы египтян? Зовут к переговорам или трубят атаку? Мог бы сказать Мелек, но он мёртв. А Эли-Баал подтвердил...

— Как можно доверять финикийцу? — резко возразил царь, — ты сам сказал, что он обязан Ранеферу жизнью и избавлением от увечья.

— Царь, ты должен ещё раз допросить Никанора, — сказал Полиперхонт, — с большим... пристрастием.

— Я думаю, — Александр повысил голос, — царь способен сам разобраться с тем, что и кому он должен!

На короткое время воцарилась гнетущая тишина. Стратеги подавлено молчали. Александр обвёл их взглядом. Задержался на Птолемее. Тот выдержал внимательный прищур царя и заявил:

— Я не верю в вину египтян в этом деле.

Александр дёрнул щекой.

— Имеешь доказательства?

Птолемей смутился.

— Нет, но...

— С тобой все понятно. Друзьями их уже считаешь? Очарован?

— Александр! — возмутился Птолемей.

Царь посмотрел на Эвмена. Лицо того не выражало никаких чувств.

— А ты чего молчишь?

— Я тоже считаю, что финикийцу доверять нельзя, — спокойно ответил Эвмен, — он действительно слишком многим обязан Ранеферу. Как нам известно, он прежде промышлял пиратством, а несколько лет назад участвовал в налёте финикийцев на египетский флот в Тире, в союзе с покойным отцом Шинбаала. "Пурпурные" тогда были разгромлены, но их вожди сохранили жизни и титулы. Слишком большой долг вырос у Эли-Баала перед египтянами. Он скажет все, что велит ему Ранефер. Я считаю... Прости, царь, я все ещё не собрался с мыслями. Позволь рассуждать вслух?

— Продолжай.

— Они обвиняют Филоту. Допустим, лгут. Допустим, все это подстроено, чтобы ослабить нас, но при этом большой войны избежать. В этом случае перекладывание вины на чужие плечи означает, что они не чувствуют себя достаточно уверенно, чтобы открыто объявить: "Мы в своём праве сильного, что хотим, то и делаем, а вы утритесь". Но несмотря на их успех в этом происшествии на Родосе...

— В бойне на Родосе, — недовольно поправил Пердикка.

— В бойне, — согласился Эвмен и продолжил, — какая-то тут странная логика. С одной стороны они наносят удар вовсе не исподтишка, дают возможность Филоте встретить их лицом к лицу. Никто ведь не мог предполагать, что боги отдадут победу им.

— Почему не мог? — возразил Птолемей, — Мерит... Ты же сам был свидетелем. А Ранефер из того же теста. Что, если он все предвидел?

— Может быть, — кивнул Эвмен, — вот только говорила она столь сумбурно, что я почти ничего не понял. И вообще, все эти прорицания... Я бы поостерёгся бездумно им доверять. Сколько было случаев, когда слова пифии истолковывали неверно.

— Хватит о богах и прорицаниях, — раздражённо бросил Александр, — говори о деле, Эвмен.

— Прости, царь. Так вот, про логику. Повторюсь, я считаю, что никто не мог быть уверенным в победе. И потому нам надо обратить пристальное внимание на письмо Аристомена.

— На чьё письмо? — переспросил Пердикка.

— Аристомена, — сказал Александр, — это один из катаскопов, он попал в плен на Пустоши, но нашёл способ дать знать о себе. И не только о себе.

— Аристомен указывает на опасность, исходящую от Анхнофрет.

Пердикка, Кен и Полиперхонт вытаращились на кардийца. Только Птолемей не удивился. Он был посвящён в это дело.

— Запасной план? — спокойно спросил Александр.

— Не обязательно. Что мешает ударить сразу двумя руками?

— Но все эти обмены зодчими и философами...

— Чтобы ослабить нашу бдительность.

— Опасность, исходящую от... — пробормотал Пердикка, — какую опасность?

— Разведчик пишет, что наша посланница увлекается отправкой душ к Харону. Немало преуспела в этом, — усмехнулся царь, — и, кстати, его слова находят подтверждение.

— Так что же это... — пробормотал Пердикка, — ты знал, кто она, царь?

— Разумеется, — усмехнулся Александр.

— И ты так... спокойно общался с ней?

— Эти игры, Пердикка, — сказал царь, — поинтереснее твоих легкомысленных ставок на бойцов.

Он снова перевёл взгляд на архиграмматика.

— Ты, Эвмен, все переживал за логику, но так и не сказал, что тебя смущает.

— Смущает то, что при всём при этом они спокойно отдались в наши руки, — сказал Эвмен, — в полном и весьма высокородном составе. Перебить свиту — пустяк. Их впятеро меньше.

— Ранефер не мог рискнуть жизнью... — начал было Птолемей, но не договорил.

— Жизнью царицы? — усмехнулся Кен, — за неё больше всех переживаешь?

Птолемей покраснел.

— Кобель... — еле слышно процедил Пердикка, бросив на Лагида неприязненный взгляд.

— Он её любит, — пробормотал Птолемей.

— Есть в этой любви что-то нездоровое... — сказал Александр, глядя в пустоту.

Повисла долгая пауза.

Александр обдумывал слова Эвмена. Сейчас кардиец довольно гладко подводил к тому, что виновны египтяне, но час назад говорил совсем другое.

Неарх привёл с собой нескольких очевидцев боя из числа младших командиров. Во все время их рассказа царя трясло, словно в ознобе. Когда они поведали про Теру, Эвмен сказал:

— Вот и причина.

— Что? О чём ты говоришь? — спросил Пердикка.

— Критяне наверняка обратились к Ранеферу за помощью. Дабы он отомстил нам за разорение острова. Вот он и пришёл к Родосу с флотом. Преследовал Филоту.

— Как они узнали? — пробормотал Кен.

— У них везде глаза и уши, — мрачно бросил царь, — какого купца из "пурпурных" не тряхни, окажется, что он стучит на собратьев в Дом Маат.

— Какие дела могут быть у египтян с Критом? — недоуменно поинтересовался Кен.

— Тутии говорил Пармениону, что Крит и Родос — их данники. Вот они их и защищают. От нас, — ответил Эвмен.

— Откуда ты знаешь? — снова удивился Кен.

— Должность у него такая, все про всех знать, — рассеянно сказал Александр.

Он совсем запутался, но продолжал лихорадочно искать возможность обвинения египтян. В противном случае ситуация становилась просто неразрешимой. В руках Ранефера Филота. Друг детства. Его отец, Парменион, на совете не присутствовал, пытался утихомирить войско, взбудораженное мгновенно разлетевшимися новостями. Сейчас там, как водится, умножаются слухи, один другого невероятнее.

Ранефер и Неарх покинули Родос почти одновременно. Критянин торопился к Александру и потребовал ускорить погребение павших, вызвав недовольство и без того подавленных эллинов и македонян.

После боя на многих кораблях едва хватало людей для устроения смен измученных гребцов, которые работали, не покладая рук, не останавливаясь на ночь. Неарх держался берега, поскольку многие корабли имели наскоро залатанные пробоины и нещадно протекали. Черпальщики совсем сбились с ног, выплёскивая за борт ведра воды. Идти в Саламин пришлось длинным путём, вдоль северного берега Кипра. Почти всю обратную дорогу дул боковой ветер и лишь когда флот обогнул северо-восточную оконечность острова, македоняне смогли поставить паруса и немного отдохнуть. Несколько кораблей отстали.

Неарх собрал со всего флота самых лучших, самых крепких и избежавших ран гребцов. Выбрал наиболее быстроходную триеру и отправил в Саламин. Ранефер поступил так же, оставив флот на Нимаатра.

Посыльная триера Неарха шла в Саламин, огибая Кипр с юга. Македоняне смогли вырваться вперёд. При всём своём великолепном зрении знаменитого лучника Ранефер едва мог различить их далеко впереди, но путь его до Пер-Маата был короче и на берег он ступил раньше. Македонянам ещё нужно было несколько часов грести против ветра, а Ипи, затребовав лучших лошадей, уже стрелой летел по накатанной дороге в Саламин. И все же боги были благосклонны к Неарху. Его вестник в результате этой бешеной гонки отстал от Ранефера менее чем на час, тогда как весь остальной флот достиг Саламина лишь спустя сутки.

Выслушав гонца, Александр пришёл в бешенство, но бушевал недолго. Смог взять себя в руки. Гнев сменился растерянностью. Царь не знал, как поступить, что предпринять.

В это время в самом разгаре были состязания лучников. Критяне изо всех сил старались не упасть лицом в грязь перед царём, и продемонстрировали, что хотя искусство египтян велико, но и они не лыком шиты. Сам Омбрион, начальник стрелков, выбыл из состязаний предпоследним из своих соотечественников, не сумев поразить мишень, отнесённую уже так далеко, что не всякий мог просто докинуть до неё стрелу, не говоря уж о прицельной стрельбе. Последний из критян, рядовой воин, ещё продолжал борьбу с пятью египтянами, одним из которых был Сокол, тот самый седой мастер, стрелявший в Аристомена на Пепельной Пустоши (впрочем, никто из эллинов об этом не знал). Именно Сокол стал в итоге победителем, а критянину удалось обставить лишь одного из этой пятёрки.

Стадион гудел. Эллины и македоняне впечатлились искусством варваров. Повсюду обсуждали способы стрельбы и изготовления луков. Ремту, участников состязаний, хозяева Игр уговаривали выпить вместе, просили показать оружие. Те, не зная, как себя вести, растерянно оглядывались на своих начальников, которые внезапно чем-то очень озаботились.

Вскоре явился гонец Неарха и по лагерю поползли тревожные слухи, а часа через два чуть не случилась катастрофа. От радушия хозяев не осталось и следа. Македоняне схватились за оружие. Толпа едва не разорвала Анхнасира. Пармениону стоило большого труда утихомирить воинов.

Наконец, в лагерь египтян отправился Птолемей и потребовал объяснений. Тутмос и Ранефер (он выглядел совершенно измученным) кратко изложили свою версию случившегося и предложили провести переговоры с царём. Лагид заскрипел зубами и заявил, что царь будет разговаривать только после того, как выслушает Неарха и Филоту.

— Это невозможно, — ответил Ипи, — Филота сейчас с Нимаатра, ладьи которого подходят к Пер-Маату. Если Александр хочет прежде поговорить со своими людьми, пусть говорит с Неархом.