— Там, боярин! — кричала девчушка — Главного их убили, а мне велели сказать, что совсем плохо!
— Сейчас сам там буду! А ты, вот что: домой беги! — крикнул Свирепый девчонке. Потом обернулся к последнему лучнику на башне — Ты, со мной пойдешь! Давай!
Собрав со стены еще десятка два людей, Свирепый убежал к полуденной стороне. Молнию велел передать, чтобы держались, сколько будет сил.
— Будем держаться! Так воеводе и скажи: сколько надо — столько держаться будем! — Прорычал Молний в ответ гонцу.
Пошел новый приступ... Ночь не отступала...
Молний сбился, считая штурмы, которые отразил со своим отрядом. А скольких врагов убил — и не думал считать! Как мог сохранить хоть каплю сил после долгих часов сражения! Он знал только — крушить врагов напоследок столько, сколько Вечное Небо позволит сокрушить в последнем бою, а дальше — только вечный сон, или что там еще об этом говорят...
Снова прибежали от ворот:
— Кто тут воевода! — кричал мальчишка — Кто воевода!
— Чего тебе?! — крикнул Молний. Черный, в кровавых отсветах, он был страшен словно демон — Что?
— Там табунщики в городе, к воротам пробиваются, Свирепого убили! Силач там бьется с ними...
— Беги назад, скажи пусть сражаются, кто где стоит! Пусть улицы загораживают! Помощь будет! Ты! — ткнул Молний в грудь первого попавшегося каильца — Собирай с этой стороны половину людей, всех кто есть — со стен, с башен, откуда угодно — выбейте ыкунов из города! Бегом! Бегом! — прорычал он вслед, и отерев пот со лба, кинулся к пролому — под вой злыдня начинался новый приступ...
Людей у пролома осталось — по пальцам пересчитать можно. Но пока оставался во главе их Молний, они бились — и перебраться через стену врагам было не под силу. Уже откатились последние защитники от полуденной стены, и табунщики лезли через нее в город, уже из последних сил Силач не допускал открыть ворота, уже прорвавшиеся на улицы ыканцы с двух сторон насели на пролом в восходной стене, а крошечный отряд все дрался — дрался, где стоял. Несколько витязей, истекающих кровью, обессиленных, бились насмерть, защищая уже бесполезный рубеж, окруженные кольцом врагов...
Так Молний встретил восход. И как всегда, первый солнечный луч разорвал пелену злодейских чар, и разом прогнал темноту с небес. И Молний встал, раскинув руки, приветствуя долгожданный свет, упиваясь его животворной силой, отчищаясь от ночной скверны...
Солнце осветило заваленные трупами валы и стены, и черный бунчук над распахнутыми воротами. Оно осветило бегущих по городу степняков, серой лавиной заливающих улицы. Ыкуны врывались в дома, рубили всех, кто им попадался, долбили бревнами в запертые ворота дворов. Жалкие остатки защитников принимали последний бой в переулках. Несметная сила окружала их со всех сторон.
А Молний все еще стоял в проломе — стоял, один перед полками ыкунов, с изрубленным щитом, и топором, покрытым алой кровью. Кровь, пот и грязь текли по его лицу ручьями. Багровая рубаха пристала к телу, волосы слиплись в красно-черный колтун, редкозубый рот растянулся в улыбке, похожей на звериный оскал. Он стоял и смеялся, сначала тихо, а потом — в полный голос. Его смех пролетел по всему городу, по полям, донесся до самого ыканского лагеря, прогремел там с такой силой, что пошатнулись столбы черных шатров, и закачались на жердях черные бунчуки перед юртой кагана! И устрашенные ыканцы отпрянули, не решаясь ступить и шагу вперед.
Молний хохотал — он словно издевался над своим незадачливым врагом, над его ничтожеством — над его тщетным желанием погрузить весь мир в кромешную ночь на веки веков — и над неумением хоть на один миг задержать восход солнца и торжество белого света! Над громадностью вражеских устремлений — и над полным бессилием их достичь!
— Затворник! — закричал он сквозь смех — Ну, где ты теперь! Где твоя сила! Куда там твоя Тьма подевалась! Смотри, кизячники твои — и то храбрее тебя! Они здесь, а ты где спрятался! На что ты годишься!
И снова разразился хохотом...
Ни одного человека не осталось, чтобы прикрыть его сзади. Острие меча, проколов кольчугу на спине, вошло ему меж ребер, и богатырь свалился на груде тел. Но даже к мертвому боялись подойти враги, глядевшие ему в глаза, и слышавшие его хохот... Голова Молния не украсила каганский бунчук. Руку его никто не отсек, и не взял себе на память. Даже смотреть на мертвого врага ыкуны боялись, и отводили взгляд. А кочевник, что нанес смертельный удар, подошел к ближайшему огню, и долго держал руку над пламенем, чтобы отчиститься от злых чар ратайского колдуна.
2.10 НОВЫЕ ВСТРЕЧИ, НОВЫЕ ПРОЩАНИЯ
Рассветник проснулся первым. Кажется, еще не раскрыв глаза, он вскочил как чумной. Он спрыгнул с лавки, бросился к окошку, и распахнул его, дернув так, что чуть не выломал петли. За окном был спящий княжеский двор...
— Ты что! — подскочил Коршун, разбуженный резким шумом. Все подняли головы. Клинок вынул из-под лавки меч в ножнах.
— Беда, братья!... — сказал Рассветник.
— Ыкуны? — спросил Коршун
Рассветник не ответил. В одних подштанниках он выбежал вон из комнаты. Следом, в чем были, вылетели Клинок и Коршун, успевший на бегу подхватить своего "воронка" Пила тоже решил не отставать, и направился вслед за спутниками. Рубаху, однако же, натянул.
Рассветник вихрем взлетел по лестнице на второй ярус, и побежал через людские, мимо сонных служанок, копошившихся по ранним делам. Те от испуга подскакивали и визжали как резаные. Натолкнувшись на одну, богатырь схватил ее за плечи, тряхнул что есть силы, и закричал:
— Как на крышу залезть?
— Туда...— показала рукой чуть живая женщина — Там лестница на чердак, оттуда... — но уже только спина Рассветника мелькала перед ней, удаляясь в полумрак людских.
— Бешенный... — выдохнула баба. Следом за Рассветником мимо нее такими же очумелыми пронеслись Клинок, Коршун, и — в добавок — Пила.
Забравшись на чердак, Рассветник устроил переполох в голубятне, и выбрался, наконец, через слуховое окошко на скат крыши. Здесь он вскарабкался на самый конек, встал на нем во весь рост, и замер, обернувшись на восходную сторону. Клинок поднялся к нему на крышу, Коршун с Пилой остались у окна.
— Что он? — тихо спросил Пила.
— Никак с Молнием что-то... — несмело сказал Коршун в ответ.
Рассветник молчал и не шевелился, уставив взгляд на чистое небо, освещенное утренней зарей. Солнце поднималось из-за окоема.
— Что он у вас, кукарекает по утрам? — спросила, выглянув на крышу, растрепанная баба — Что всполошились?
— Молчи, дура! — рявкнул на нее Пила. Женщина, испуганно глянув на него, буркнула что-то себе под нос, и скрылась.
Наконец, Рассветник отмер и спустился с конька.
— Ну что? — спросил Коршун
— Беда, братья. — пробормотал Рассветник — Беда. Над каильской стороной вижу, висит черное марево, как туча. Там этим утром пролилось страшно много крови... И Молний...
— Что?! — вскричал Коршун.
— Молний сегодня на рассвете погиб...
А в этот же день, еще солнце не вошло в зенит, на закатной стороне зазвучал и пронесся по городу трубный звук. Пришли храбровцы.
Стройна сама приехала к воротам встречать войско. Людям велела не собираться, и не приветствовать храбровцев, и со стен приказала прогнать всех лишних. В черном платье, и в белом платке под черной шапочкой, княгиня сидела на коне против ворот, позади нее — Волкодав и закатный старшина Бобр. Смирнонрав со своими людьми стоял чуть в стороне.
Без всякого обычного по таким случаям торжества, без ликования толпы, без труб и рогов, отворили ворота, и сквозь них в город вошел воевода Месяц — пешком и с непокрытой головой.
Родом Месяц был из простых селян, а свое высокое имя получил когда-то больше для смеха. Его нос, переломанный еще в детстве, был вдавлен вовнутрь, а подбородок и низкий лоб напротив, выступали далеко вперед. От этого лицо богатыря правда напоминало помятый, поросший щетиной, с торчащим как у кабана одиноким нижним зубом, но все-таки месяц. Такое прозвище к нему и привязалось. Бросив в голодный год свою опустевшую деревню, Месяц дошел до Храброва, подвязался здесь сначала слугой на двор к большому боярину, потом добился и места в его отряде. Из-за силы, смелости и ума нового дружинника, боярин приблизил его к себе до первого подручного, и Месяц уже получил в Храброве известность. В ночь, когда злыдни с полком стреженцев истребили спящее миротворское войско, Месяц был опасно ранен. Но выздоровел, и вернувшись в Храбров, вскоре стал там одним из виднейших бояр, а три года назад мир выбрал его и воеводой. Крестьянский сын стал важным вельможей, а насмешливое мужицкое прозвище — боярским именем.
Месяц миновал ворота, рухнул перед Стройной на колени, и ударил в землю челом. Княгиня молчала.
— Здравствуй, светлая княгиня! — сказал боярин, приподняв голову.
— Мы тебя давно ждем. — холодно ответила Стройна — Муж мой, светлый князь, не дождавшись тебя, ушел на войну. Где ты был, когда он бился в диком поле с табунщиками! Когда его воины пали мертвыми, где ты был!
Теперь молчал Месяц.
— Молчишь? Какого наказания себе хочешь? — спросила Стройна — Выбирай! Лишить тебя чести? Имущества? Отправить тебя убирать выгребные ямы? Или, может, забить в колодки и отправить в Стреженск-Приморский, на рабский рынок? Говори, что с тобой сделать!
— Светлая княгиня! — сказал Месяц — Ты немного серебра выручишь, если продашь меня на рабском рынке! Хочешь отправить меня навоз грести — отправляй, я готов! Но лучше позволь, раз уж я в стремя встал, доехать до Дикого Поля — тогда я тебе столько пленных ыканцев приведу, что хватит на всю черную работу на Струге!
— Значит, не хочешь быть рабом ни здесь, ни за морем! — сказала княгиня — Что ж, воля твоя! Тогда, может быть, привязать тебя к конскому хвосту, и пустить в поля!
— Твоя воля, светлая княгиня! — ответил воевода, не моргнув глазом — Казни меня любой казнью, какой хочешь — о помиловании я не прошу, прошу только об отсрочке. Если отрубишь мне голову сейчас, то только в трудную минуту сама свой же город лишишь бойца и воеводы. Позволь мне сражаться за Каяло-Брежицк, а когда кочевников отобьем — тогда вот и моя голова!
— Позволь сказать! — попросил Волкодав Стройну — Месяц знаменитый воин. Нам сейчас и правда такими разбрасываться нельзя. Позволила бы ты ему искупить вину, а наказать — всегда успеешь!
— Я запомню, что ты сказал. — ответила воеводе княгиня, и снова повернулась к Месяцу — Почему так долго не выступал из Храброва? Почему медленно шел, когда едва ли не чистыми слезами тебе писали, прося поторопиться?
— Светлая княгиня! — ответил Месяц — Войско мы собирали с большим трудом. Весь Храбров полнится слухами, что с каганом и злыднями справиться никак нельзя, что князь и Струг-Миротворов обречены, а храбровцам себя надо спасать, и самим мириться с каганом. Очень много бояр идти в поход не хотели, еще и других подговаривали. Такие у меня на дворе сидят в яме четверо — двое с пригородов, и двое храбровских, ждут суда. Когда я узнал, что князь Мудрый в Каяло-Брежицке не оставил войска, а мне велел взять город под защиту, то я так рассудил: Бояр и конных отроков у меня для такого дела немного, вот я и посмел промедлить, чтобы поднять пеших воинов тоже, сколько смог. С пехотой, да с телегами — еще сверх того промедлил в пути!
— А почему сам с конницей не ушел вперед? — спросил Стройна.
— У меня большой разброд в полках, светлая княгиня! Все говорят, что у кагана несметное войско, и ведут его на нашу землю злыдни. Многих это очень испугало. Стали говорить, что быть Каяло-Брежицку разоренному, как при Затворнике, а нам надо свой город защищать. А когда узнали, что Мудрый разбит — то и вовсе шатание пошло... И нам большого труда стоило не дать войску разбежаться кто куда. Есть у меня боярин Гордый — по имени гордый, и по нраву такой же. Тоже упрекал меня, что медленно иду, и тоже предлагал конницу отослать вперед. Так я его спросил: доведет ли он бояр до Струга-Миротворова, если я его поставлю начальником над конницей — он и осекся. Я спросил: А пехоту он сможет удержать в узде, чтобы не разбрелись на первой дневке, или на круге не решили бы разом повернуть по своим городам? Подгонять сможет, чтобы скоро шли и были в Струге раньше кочевников — он и тут ничего не ответил.
Тут к воротам подъехал Смирнонрав.
— Сестра! — сказал он княгине — Я слышал, как этот боярин тебе отвечал! Прошу тебя, сделаем как Волкодав советует. Он отчаянный, как я вижу, от такого нам будет польза в бою!
— Пусть так, брат. — сказала Стройна — но от его людей будет ли польза, если они по дороге сюда едва не разбежались. Как нам на таких положиться?
— Положись на моих людей, княгиня! — твердо сказал Месяц — От страха они шатались, но все равно, шли вперед и вперед. И если моим воеводиным именем все не разбежались восвояси, то твоим княгининым именем, и твоим, светлый князь, будут стоять насмерть! По дороге им и страх, и сомнение были как помеха, а здесь — и общее дело, и стены, и весь народ, за который они будут биться, который им здесь на виду — все будет в помощь!
— Хорошо. — сказала Стройна — Ради просьбы моего брата, и ради твоей пользы в сражении — даю тебе отсрочку, Месяц! А если правда окажешься таким воином, как о тебе говорят, то совсем помилую. Встань.
Месяц поднялся и встал, не отряхивая пыль с одежды.
— Пока ступай с Волкодавом. — сказала Стройна — Ставьте твоих храбровцев на постой. А завтра утром ждем тебя в Струг на совещание, как воеводу и советника.
Княгиня уехала к Стругу. Волкодав и Бобр — за ней. А Смирнонрав спросил Месяца:
— Ты и меня знаешь, боярин?
— Знаю, как не знать. — ответил Месяц. — Земля слухами полнится, что ты пришел нам на помощь из самого Засемьдырья. А не узнать тебя нельзя — уж больно ты с князем Мудрым похожи...
Месяц привел в город тысячу пехотинцев и без малого девять сотен конных. На Струг никого из них, ни больших бояр и старшин, ни самого воеводу не поселили, а размещали на постой в закатном подолье. И хотя княгиня велела не праздновать прибытие помощи, но запретить горожанам радоваться было невозможно. В город пришли новые защитники пришли, вместе с ними — новая надежда, и к ним с восточного берега потянулись по мостам люди. Со дворов, где остановились храбровцы, слышался гомон голосов, смех и песни. Прямо на кострах люди жарили забитую птицу и поросят, несли усталым в дороге воинам все лучшее — пироги, рыбу, молоко, масло и мед. Пацаны подряжались вести на Черок коней, поить и купать, музыканты приходили играть задаром...
Воздух в городе словно стал иным, дышаться стало легче и свободнее. Смех и музыка разогнали тягостную тоскливую тишину.
Но в той комнате отроческой хоромины, где расположились Рассветник с товарищами, веселья не прибыло. Только они пока знали о судьбе Каили, и о гибели друга — первого из учеников Старшего...
Вечером, уже перед закатом, в комнату постучался паренек из дворовой прислуги.
— Господа! — сказал он, чуть растерянно глядя на витязей — Там какой-то верховой приехал с закатной стороны. Вас спрашивает, говорит, тех людей, которые приехали из Дубравы с горюченцем Пилой...
