| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Это кто был? — спросил у него Ярослав.
— Что, не узнал? Шаховской Яша. Добрейший человек, и, главное, без того комплекта клопов в голове, который меня в бешенство приводит.
— И что, вот так вот князь с тобой вино пил?
— На халяву и уксус сладкий. Гвардейцы — парни, в своей массе, недалёкие и небрезгливые. Этот-то хоть облик человеческий не теряет, а так господа офицеры мимо дармовщинки не пройдут. Навязываться не будут, но угощаются охотно.
Он разделся и сел за стол. Побултыхал кувшин, и, видимо удовлетворившись, продолжил:
— Я всякого тут насмотрелся, и даже на наше будущее посмотрел. Нью дженерейшн, — зло, как будто выплюнул, сказал Костя.— Живут во дворцах, в город выбираются, как в тыл врага, острых ощущений ищут.
— Страшно далеки они от народа? — спросил Слава.
— Типтаво. Я Шувалова Ивана подловил как-то, с компанией. Я этим братам-акробатам показал кое-что, чтоб связь с реальностью не теряли.
Костя отхлебнул прямо из кувшина, кинул в печку письмо и сказал:
— Насчёт Шумахера у меня сомнение есть. Ой томулия далада, ага. Может дождёмся, когда он Ломоносова благословит в заграницы на учение?
— Он до этого, — возразил Саня, — Эйлера и Бернулли из Академии выживет! А Ломоносов? Что Ломоносов? Буйный характером, невоздержанный на язык. Разбрасывался, ни одного дела до ума не довёл и помер. Лисавет Петровне зато знатные оды писал, на сорок листов. Виноградов-то хоть одно дело сделал, но до конца. Так что Ломоносова постараемся сами перехватить, чтоб под нашим чутким руководством химией занимался. А оды — в свободное от работы время.
Грохнула входная дверь и в комнату ввалился Ефим Григорьевич. Мыш мухой подлетел к нему, помог снять шубу. Романов стянул в головы парик и бросил его на кровать. Принюхался к кувшину, молча допил остатки. Тяжело выдохнул, утёр пот со лба и сказал:
— По мне так лучше целый день в атаку ходить, чем во дворцах всякие разговоры с подходцем разговаривать. Ох, и тугой, этот Фёдор Матвеевич, да скользкий. Сорок бочек арестантов наговорил. И всё кругами, кругами. Тьфу. Всё про тебя, Коська, пытал. Откель, да отчего. Князь Мещерский проговорился, и вишь, слухи до Апраксина дошли. А чего хочет, так я и не понял. К себе в гости зовёт. Готовься и ты, зятёк, завтре будешь словеса мудрёные рассыпать. Как бисер по паркету. Мне уж не с руки переучиваться, а ты вроде гладко говоришь.
— Если к себе зовёт, значит ему что-то из-под нас надо. Конечно, не с нашим рылом к генерал-адмиральскому крыльцу соваться, но раз приглашают, то конечно, — рассудил Костя.
На следующий день и поехали. Подъехали к воротам, ливрейный лакей открыл им двери, а другой повёл вглубь дома. Пустота в доме была подозрительная, обычно у хлебосольного Фёдора Матвеевича, как было известно Ярославу, полно народу.
Костя шёпотом спросил у Славы:
— Когда Апраксин помрёт?
— В ноябре двадцать восьмого, — ответил он, и тут же испуганно спросил, — ты что затеял, Костя?
— Тс-с-с-с. Так, на всякий случай, — и негромко добавил, — учись, Мыш. Век живи — век учись. Смотри, запоминай, привыкай. Даст бог, в люди выбьешься, так хоть знать будешь в какой руке вилку держать. Ножик, слава богу, Микеша тебя держать научил, чтоб ему пусто было.
Мыша, однако, до взрослых разговоров не допустили, посадили в коридор, выдали тарелку со сластями и орехами. Начались светские приседания, ещё допетровской эпохи — как бы не потерять лицо перед другими. Однако и это пережили. Фёдор Матвеевич пригласил позавтракать, чем бог послал, а бог к Апраксину, видимо, был милостив, и послал ему изрядно.
За столом Генерал-адмирал продолжал свои ненавязчивые расспросы. Из раздела, не будет ли урона его чести общаться с низкородными. Но Костя его так же ненавязчиво успокоил:
— Из апачских князей, временно терплю лишения.
Апраксину, вообще-то было все равно, из бурятских, тунгусских или апачских был Костя, но на всякий случай спросил:
— А насколько древен ваш род?
— Не могу сказать точно. Ярослав, когда наши взяли Китчиганский плацдарм?
— В тридцать третьем году. До рождения Христова, — не моргнув глазом, ответил Ярослав.
— Ну вот, именно с этого года и идёт моя родословная. Извините, не могу показать, кипу с семейными записями висит у моего отца в вигваме.
— А что такое кипу? — поинтересовался Фёдор Матвеевич.
— Древнее узелковое письмо аненербе, сиречь Наследие Предков. Передаётся из поколения в поколение, от отца к сыну. Нескорые семьи хранят записи по две тысячи лет. Так что мы не самые знатные, но не из последних.
— Хорошо. А что ж вы бега ударились? Неужто сотворили что непотребное?
— По деликатным причинам. Смею вас заверить, ничего, роняющего честь, я не совершал. Разве что бежал из-под венца, но, простите... мало ли таких примеров? На крокодилицах жениться... это выше моей сыновней покорности. А друзья детства — за компанию.
— Гордые, значит, — резюмировал Апраксин, — эх, молодёжь, молодёжь. А что ж по приезду ко двору не пожаловал? Бухнулся бы к императрице в ножки, глядишь, она бы в несказанной милости своей и российским дворянством пожаловала. Деревенек бы отписала. Она ведь о вас спрашивала, велела к ея императорскому престолу доставить апачских и ламутских князцов, чтоб народ ваш под свою руку взять.
— Так езжайте и доставляйте, — пожал плечами Костя, — я-то здесь при чём? Я не князец, а сын евойный, предложить ея величеству ничего не могу.
Этот заход Костя расценил, как некий тест, ибо Апраксин этой темы больше не касался.
После завтрака, когда слуги убрали всё со стола, добрались и до дел.
— А скажите-ка, — осторожно спросил Апраксин, — правда ли князь Пётр Фёдорович писал, что вы знаете дорогу в Америку?
— Э-э-э... это было бы слишком смелым утверждением, — так же осторожно ответил Костя, — но, безусловно, кое-что знаем. Только вот мы в Санкт-Петербург приехали совсем по другому поводу.
Это Костя намекнул Апраксину, что разговор будет только при удовлетворении их интересов.
— А, пустое, — ответил тот, — это мы решим. Чуть позже, но решим. Ко взаимному удовольствию.
Начиналось прощупывание. Апраксин хотел убедиться, что рассказы о пути в Америку — не досужий вымысел, Костя, хотел понять, что же Апраксин хочет на самом деле. Судорожно вспоминал, что же такого он наплёл Мещерскому, в нетрезвом экстатическом воодушевлении, что может вызвать неподдельный интерес у графа. Засадить бы сейчас сто пятьдесят, чтобы язык развязался. Напряжение Костю так и не отпускало, было ощущение тонкого льда. "Ланна", — подумал он, — "пройдёмся по ключевым словам". И начал монотонно рассказывать про трудности пути через Тихий океан, про золото и дикого зверя.
— И что, — перебил его граф, — вот так вот, тысячами лежат на берегу?
— Десятками тысяч, — подтвердил Костя, — счёту не поддаётся, — а сам подумал, "хапуга, вот ты и попался".
— Вы позволите карту, чернила и бумагу? Так сподручнее будет объяснять.
Брякнул колокольчик, из-под земли неслышно появился халдей. Доставил потребное.
— Сейчас вам Слава объяснит, он у нас это дело лучше знает.
— По Нерчинскому договору 1689 года Россия, — Ярослав начал водить пальцем по карте, — потеряла не только самые плодородные земли вдоль реки Амур, но и единственный удобный путь к Тихому Океану. Россию прижали чуть ли не к Алдану и Олёкме.
Апраксин нервно дёрнул щекой, это, дескать, и без тебя известно.
— И нет никаких причин, по крайней мере, в ближайшее время, что это положение изменится. Империя Цин сильна, как никогда, и потеснить её пока не удастся. Разве что поддержать Джунгар в их войне с Цин, но это не моё дело. Так что до берегов Камчатского, или иначе называемого Охотского моря, можно добраться кораблём, вокруг Индии. А поскольку у России сейчас таких кораблей нет, то остаётся только идти туда пешком.
Это был вообще булыжник в огород руководителя Адмиралтейства. "Зря он так, — подумал Костя, — "нельзя так по его самолюбию топтаться".
— Но мы знаем, что это вызвано объективными причинами, война со Швецией и на Азове забрала все силы. Кораблём, значит, будет полгода, пешком — год. Поэтому, если конечно, всё делать по уму...
Тут у Кости закрались какие-то смутные подозрения. Слава начал что-то долдонить, вроде бы не относящееся к делу, бубнить какие-то лозунги, и стихотворные примеры, что-то чёркал на бумажке, а Апраксин молча кивал головой, вроде бы соглашаясь.
— ...и таким образом, Сахалин в нашем случае является второй ключевой точкой на пути к Алеутским островам, к Японии и южным портам Китая, а также золоту Америки. Третьей точкой — собственно, сами Гавайи...
Костя очнулся от своих мыслей. Атмосфера в кабинете разительным образом переменилась. Апраксин как-то обмяк, куда-то делась его каменная надменность. На верхнем листе бумаги нарисована весьма условная карта западных берегов Америки с жирным крестом на островах Хайда-Гуаи, более известном в будущем, как Королевы Шарлотты, и отметкой в устье реки Фрейзер.
— Хорошо, Ярослав Карлович, — сказал Фёдор Матвеевич.
Замолчал, пожевал губу, потом произнёс:
— Я вот что скажу... То тайна велика есть. Но, раз уж вы и так больше меня всё знаете, так скажу. Вечныя и блаженныя памяти государь Пётр Алексеевич посылал экспедиции на Камчатку и в Охотск не письменным указом, а устным распоряжением. Иван Евреинов и Фёдор Лужин в девятнадцатом годе ходили чертежи не пролива меж Азией и Америкой рисовать, как в указе написано было, а брега Камчатки и устье Амура, как указано было государём изустно. И Берингу по указу было написано одно, а должен был делать, что государь укажет. Но не успел указать, преставился, царствие ему небесное.
Апраксин перекрестился, и добавил:
— Вы наливайте, наливайте себе. Прислугу-то я отослал, чтоб не наушничали кому попало.
Костя разлил по бокалам венгерского, которое было на порядок лучше того шмурдяка, что продавали в трактире.
— И если голланцы уже пронюхали про те места, то это плохо. Зело секретно всё делалось, как раз из-за того, чтобы ни англичане, ни испанцы раньше времени не прознали про те берега. Я отпишу Берингу письмо, как государыня приказать изволила, но это не всё. Хочу всё-таки и государеву волю исполнить, и себя не обидеть.
"Есссть!" — мысленно воскликнул Костя, — "цель поражена".
— Хочу послать туда две роты морских солдатиков, да мастеров корабельных, чтобы готовились отплыть, куда укажу. Своей волей пошлю, без решения Сената, благо императрица такой приказ отдать соизволила. Но никак ума не приложу, надобно человека верного над ними поставить, а таковых нет. Те, что верные — стары уже, а новым веры у меня нет, — и пристально посмотрел на Костю.
— Не желаешь ли, Константин, перейти на государеву службу, на флот? Дам маеорский чин, сразу же, у государыни дворянство выхлопочу?
Костя совсем не собирался ни в какие Америки ехать, и начал со скоростью света соображать, как от этого дела отбояриться.
— Э-э-э... Ваше сиятельство, чрезвычайно вам благодарен за доверие, — "мля, угораздило же вляпаться, и отказаться нельзя, и служба та нахрен не впёрлась..." — но мне никак немочно в тех краях появляться. Никак, под страхом самой лютой смерти. Зело отец невесты яр в обиде своей, а мой папенька его поддержит. Ибо нарушил вековые правила.
— И как у вас казнят? Колесуют? — спросил Апраксин, полагая, что супротив цивилизованных казней, у варваров вряд ли что жуткое найдётся.
— К столбу привяжут.
— И всё? — удивился граф.
— Над муравейником, и пятки кровью измажут. И через седмицу от человека остаются одни кости.
Апраксин мысленно представил, как это происходит и содрогнулся. Он-то всяких казней насмотрелся, но вот так...
— М-да... действительно, — пробормотал, — что ж там за муравьи такие...
Положение спас, и совершенно неожиданно, Ефим Григорьевич.
— А не будет ли мне позволено, ваше сиятельство, просить вас о назначении меня начальником экспедиции?
Все с неимоверным удивлением посмотрели на деда.
— Я ещё бодр, раны мои затянулись, а вот Славка говорит, что мне будет полезен морской воздух. Вернусь на службу, послужу ещё во славу отечества.
— Ты чё, дед, рехнулся на старость лет? — не выдержал Костя.
— Константин! — упрекнул его граф.
— Виноват, ваше графское сиятельство, простите меня Ефим Григорьевич, не со зла брякнул, — сдал назад Берёзов, — а токмо беспокойством за ваше здоровье.
— Я ещё тебя переживу, — озлился Романов, лицо его пошло красными пятнами, — говорить много начал!
— Всё, всё, всё... — стал успокаивать деда Славка, — ну в самом-то деле... Негоже при чужих людях лай устраивать. Только вы хорошо подумали?
— Подумал, — как отрезал, сказал Ефим Григорьевич, — силы есть ещё, что дома на печи сидеть?
— Хорошо, — удовлетворённо сказал Апраксин, — и это очень хорошо. Господин поручик смелостью и рассудительностью своей в своё время благоволение государя имел. Напишешь мне напрямую, минуя Воинскую коллегию, я сам все документы сделаю, — распорядился он.
— Ну раз мы, — осторожно начал Ярослав, — это решили, не соизволит ли ваше графское сиятельство помочь нам в нашей челобитной? По поводу гимназии.
— Ну да, разъясните мне, к чему вам нужно те школы.
— Ну, для начала я осмелюсь напомнить вашему графскому сиятельству печальную историю с де Бурновилем.
Апраксин потемнел лицом. Не сказать, что это была какая-то тайна, но кому приятно, когда тебя тычут носом в твои провальные ошибки? Тридцать тысяч ефимков коту под хвост!
— Но это я вам не в упрёк, — успокоил его Ярослав, — а о трудностях поиска достойных мастеров в иных странах. И как среди них много жуликов и мошенников. Надо только надеяться на наших, русских. Самим учить и самим воспитывать.
Нет, они не проходимцы какие-то, вот, к примеру, ходатайство от попечительского совета будущей гимназии. Уважаемые, достойные люди, все, как один, удивительной честности и полного самопожертвования. На алтарь отечества, да. И, главное, бронзовая доска с именами на фасаде здания. Вот проект. Вот программа обучения.
Слава говорил ровно и складно, умело играл интонациями и модуляциями. Вовремя делал паузы и вовремя восклицал. Плавно жестикулировал и, если надо, смело рубил ладонью воздух. "Оратор! Ритор высшего класса!" — начал было гордиться Славкой Костя, но тут ему показалось, что Фёдор Матвеевич как-то временами выпадает из реальности. И что он, Константин, снова теряет нить Славкиных рассуждений. "Под вашим сиятельнейшим патронажем... первоприсутствующий попечительского совета... птенцы гнезда Апраксина... под сенью крыл русской Минервы расцветёт и воссияет... "
Он потряс головой. Союз Меча и Орала, не иначе! Что он несёт? Что за сиротский дом? Мы же договаривались!
— ...вашей милостью не будут оставлены. А мы, со своей стороны, опираясь на уездное дворянство... На лучших представителей...
Апраксин лучился самодовольством, с лёгкой тенью сомнения, но внимал, в целом, благосклонно. Тут что-то за дверями стукнуло, послышался звук падающего тела. Костя мигом сорвался, уронив стул, распахнул дверь. За ним, пыхтя отдышкой, примчался граф.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
