Нашествие арабуру

В гневе император Кан-Чи говорил только на поднимающихся тонах , и Сань-Пао трудно было его понять. Переспросить он не решался. Но, оказывается, император тоже его не понимал.

— Он ничего не сказал, даже под пытками. К тому же он был дряхл, как гнилой пень, — оправдывался, как умел, Сань-Пао.

Император Кан-Чи в раздражении заходил по комнате от сверкающего золотом и каменьями трона до фонтана, где совсем недавно жила волшебная лягушка. По-прежнему журчала вода, лаская слух, попугаи в золотых клетках переговаривались гортанными голосами, яркие тропические цветы исторгали неземные запахи. Императору Кан-Чи на мгновение показалось, что он у себя дома, и он смягчился.

— Как ты живешь в этой стране, ты иноземец?! — поинтересовался он. — Ты понимаешь этот глупый народ? Даже горы здесь не такие, как у нас.

Сань-Пао позволил себе подойти к перилам и посмотреть на окрестности. Горы, как горы, подумал он. Над белой шапкой Фудзияма курился дымок, может быть, чуть-чуть гуще, чем обычно. Тонкие серые облака сливались с горизонтом. Где-то там вдалеке, за морем, лежала неведомая родина арабуру, откуда они пришли и завоевали Нихон. Какое мне дело до всего до этого? — подумал Сань-Пао. Я все еще люблю Ая! Вдруг на него что-то нахлынуло, и он попробовал объяснить:

— Они привыкли быть терпеливыми и обходиться малым, как птички. Сто тысяч лун их уничтожали их же правители, но не смогли уничтожить.

Император прервал его:

— Один я знаю, как это сделать! Отныне они будут называть своих детей индейскими именами. А ты будешь за этим следить! Тот, кто не помнит своих корней, не будет защищать свою родину. Уййй!!!

— Слушаюсь, сэйса, — не очень уверенно произнес Сань-Пао. Что еще придумает Кан-Чи?

— Займешься уничтожением Будд. Уййй!!! Фигуры этого Бога должны быть переплавлены или разбиты. Отныне все должны поклоняться только Богу Кетцалькоатль, — император, перечисляя указы, загибал пальцы.

— А если кто не захочет?

— Таких не должно быть, — ответил император Кан-Чи и взглянул на Сань-Пао таким взглядом, что у того душа упала в пятки.

— Слушаюсь, сэйса...

— Все деревни и города должны получить индейские названия! Уййй!!! — загнул следующий палец Кан-Чи.

— Слушаюсь, сэйса.

— Все реки, все дороги, все горы и ущелья должны звучать на наш манер! Уййй!!! Да, и реки тоже, не говоря уже об озерах. А эту гору назовешь именем нашего Бога Зипакна! Гора Зипакн! Отлично звучит!

Хотя Сань-Пао был другого мнения, он послушно ответил:

— Слушаюсь, сэйса.

Император Кан-Чи в задумчивости загнул и пятый палец, но больше ничего не мог придумать.

— А еще?.. — в задумчивости сказала император Кан-Чи, — а еще... вот если... м-м-м... ну ладно... Уййй!!!

— Слушаюсь, сэйса, — не к месту произнес Сань-Пао.

Эта была единственная издевка, которую он мог себе позволить, не рискуя ни жизнью, ни положением.

— Что дальше, я пока еще не придумал, — строго посмотрел на него император. — Вот что, поймаешь этого, как его?..

— Абэ-но Сэймэй... — осторожно подсказал Сань-Пао.

— Да. Приведешь ко мне. Я его лично буду пытать. У нас есть такая пытка, называется 'солнце'. Человека протыкают маленькими булавками, к которым привязаны золотые нити. Каждый, кто хочет получить нить, дергает, а из человека льется кровь. Как ты думаешь, долго он протянет?

Сань-Пао неожиданно стало плохо, но он произнес:

— Не долго, сэйса.

— Я тоже так думаю! Уййй!!! — император даже развеселился и хлопнул себя по затылку. — А теперь скажи, в чем ваша сила?

Сань-Пао, не задумываясь, воскликнул, как юноша:

— В терпении! В великом терпении!

— Хм?.. — удивился император Кан-Чи. — Странная сила... — не поверил он Сань-Пао. — Поэтому-то вы и проиграли. Терпеть нельзя. Надо убивать! Уййй!!!

Сань-Пао хотел сказать, что готов все объяснить, но только опустил глаза. К чему спорить, если и так все ясно.

— А теперь иди и успокой мой народ! — велел император Кан-Чи. — Втолкуй ему, что я думаю о нем, как о самом лучшем народе, но надо, как обычно, терпеть!

— Слушаюсь, сэйса! — произнес Сань-Пао. — Они будут терпеть! Куда они денутся?! — И исчез так же бесшумно, как и появился.

Какой глупый у меня начальник кэбииси, подумал император Кан-Чи. Все нужно объяснять! Он меня раздражает. Но я еще не понял, чем? Хорошо, если он предатель! Как только поймаю на этом, казню прилюдно самой страшной казнью, какую выдумаю. Запущу ему в рот огромную черную крысу!

Сань-Пао испытывая облегчение оттого, что покинул резиденцию императора. Какой он глупый, в свою очередь подумал Сань-Пао, спускаясь по узкой тайной лестнице, вслед за начальником дневной и ночной стражи — Чичимеком, у него даже не скрипят половицы. Любой убийца может подобраться к нему ночью. Впервые Сань-Пао ужаснулся от мысли, что император Кан-Чи смертен. А потом почему-то обрадовался: однако он против нашего брата так же беззащитен, как и мы против него. Наконец он ощутил превосходство над иноземцем. И хотя сам всю жизнь считал себя чужим в этой стране, впервые почувствовал, что она ему все-таки ближе, чем неведомая страна императора.

Сань-Пао действительно нашел отца Абэ-но Сэймэй, он не казнил его, как сказал императору, а отвез на побережье и тайно переправил в Чосон. Он пытался разузнать у старика хоть что-нибудь о его сыне, но то ли старик действительно ничего не знал, то ли был страшно хитер и неблагодарен — ведь по обычаям за богато накрытым столом он должен был рассказать таратиси кими все-все о своей жизни. Он и рассказал, но лишь о внуке, которого по традиции с малолетства отдали в монахи.

— Как зовут внука? — на всякий случай полюбопытствовал Сань-Пао.

— Кацири...

— Кацири! — едва не подскочил Сань-Пао.

— Кацири... — подтвердил старик, старательно разжевывая беззубыми челюстями рисовый шарик.

— Кацири значит умный? — уточнил Сань-Пао.

— Да, очень умный... очень... — закивал старик, и глаза его наполнялись влагой то ли от избытка чувств, то ли от вкусной еды.

Где-то я это имя уже слышал, стал припоминать Сань-Пао. И к своему ужасу вспомнил — в списках мятежников государственной тюрьмы Тайка. А занимался им никто иной, стал он припоминать дальше, как мой помощник — черный капитан Угаи! Ах, ты!.. — многозначительно произнес Сань-Пао. Ах, хитрец! Заговор зреет под самым носом, а я и не подозревал. На наше счастье третья армия оставила город. Слава Будде! Император в наших руках. Что же делать? Что же делать? С легким сердцем он отправил старика в Чосон да еще одарил его жменей золотых рё и велел никогда-никогда не возвращаться в Нихон. Вечером следующего дня Сань-Пао вернулся в столицу, призвал к себе самых преданных и самых глупых стражников и приказал:

— Идите и приведите мне живым хоть одного мятежника! Слышите, живым!

Никто из семи стражников в казармы не вернулся. Они не пришли ни через день, ни через два. Сань-Пао призадумался. Он не знал иного способа, как договориться с мятежниками, поэтому сказал черному капитану Угаи, придержав его во дворе двенадцатиярусной пирамиды-дворца Оль-Тахинэ:

— У меня было видение. Ты ведь веришь в видения, Угаи?

— Верю, сэйса, — неопределенно ответил Угаи.

Чего он от меня хочет? — удивился он и покосился на корзинщиков у ворот. Один из них явно к ним прислушивался.

— Будто бы третья армия неспроста ушла.

— Неспроста... — согласился Угаи и перевел на начальника вопрошающий взгляд, а потом загородил его от любопытного корзинщика, чтобы, не дай Бог, не прочитал по губам, о чем они разговаривают. — Им нужен Чосон. Об этом все знают.

— Тьфу ты! — в сердцах воскликнул Сань-Пао и объяснил: — Будто бы мятежники убили императора!

— А-а-а... Вот беда-то... — посетовал Угаи, все так же вопрошающе поглядывая на Сань-Пао, пытаясь понять, кто кого водит за нос.

Экий ты недогадливый! — подумал Сань-Пао, и ему стало тоскливо. Если я ошибся, подумал он, то это конец. Следующего дня я не переживу.

— Ну-у! Так-к-к... Кхё-ё-ё... — стал мяться он.

— Убили так убили, — неопределенно произнес Угаи, чтобы помочь ему выпутаться из неловкого положения.

— Ну а мы что с тобой будем делать? — наконец нашелся Сань-Пао.

— А что нам делать-то? — пожал плечами Угаи. — Будем служить другому императору.

А что он мог ответить? Что точно так же ненавидит арабуру, как и Сань-Пао? Это будут его последние слова в жизни. Лучше держать язык за зубами. То же самый корзинщик на них и донесет.

— Мда... — Сань-Пао пожалел о начатом разговоре. — Ладно, иди. Да! Ты поймал Абэ-но Сэймэй?

— Нет еще! — Угаи остановился. — Но вы, сэйса, узнаете об этом первым.

— Спасибо, сынок, я надеюсь на тебя.

— Господи, Иисусе! — прошептал капитан Угаи и направился к воротам, чтобы выйти в город.

Его ожидало самое рутинное дело, которого только можно было придумать — патрулирование базара Сисява и его окрестностей.

* * *

У Кацири не было никаких шансов не то чтобы приблизиться к императору Кан-Чи, а даже проникнуть в лабиринт Драконов под самой пирамидой-дворцом. Конечно, он об этом знал. Суть покушения заключалась в том, чтобы незаметно проскользнуть под носом у стражи. Однако ни один простой смертный не мог этого сделать, а против хонки существовали ширмы, поставленные таким образом, чтобы преграждать им движение — как известно, хонки могли двигаться только по прямой. И хотя император Кан-Чи не верил ни в духов, ни в демонов Нихон, он на всякий случай пользовался ширмами. Таким образом, следовало опасаться только людей и сосредоточиться на определенном виде охраны, что значительно облегчало задачу.

Начальник дневной и ночной стражи — Чичимек, выставил по три стражника на каждом повороте центральной лестницы, по три стражника перед каждой дверью и по три стражника в конце каждой галереи — с таким расчетом, чтобы стражники видели друг друга.

В самих же покоях императора стражники делились на видимых и невидимых. Видимые ходили по галереям и говорили друг другу: 'Бди!', а невидимые прятались в специальных нишах с ажурными стенками. Уснуть в этих нишах они не могли по той причине, что стены были утыканы гвоздями. И хотя арабуру заставляли жевали коку, спать им хотелось сильно-сильно. Они стояли в своих нишах, что есть силы таращились наружу сквозь решетки и клевали носами. Меняли их каждую стражу. Но даже это не помогало, и порой сонный стражник, исколотый гвоздями, выпадал наружу, как только открывали переднюю ажурную стенку. Хотя таких арабуру перед тем, как отправить в действующую армию, нещадно пороли, ничего не помогало — приходили новые и точно так же засыпали. Да и коки не хватало. Попробовали было выращивать ее в Се-Акатль, да, видать, климат не подходил, вместо пышных кустов вырастали жалкие побеги и высыхали, не набрав силы. Мгновенно кока стала цениться на вес золота. Каждому невидимому стражнику на время дежурства выдавали шесть листочков коки. При такой баснословной ценности они ее не жевали, а предпочитали оставлять про запас, дабы купить удовольствие в Ёсивара — Веселый квартал, где обитали неунывающие хохотушки юдзё.

Тем не менее, считалось, что проникнуть в покои императора Кан-Чи никто не может. Поэтому любой хитроумный план злоумышленников заранее был обречен на провал. Но были еще тайные ходы, которые охраняли совсем другие арабуру — которых кормили через день и никогда не давали ни пива, ни кукурузной водки. А кока им вообще не полагалась, ибо они сохраняли чистоту духа. Эти были смертники — ураканами, жилистые, как стволы акаций, и безмолвные, как тени, они убивали без предупреждения — быстро, подобно молниям. Днем они ходили в кожаных колпаках, чтобы их никто не мог узнать. Ночью же они были бесшумны, как тени духов.

* * *

— Хватайте! Хватайте мальчишку! — крикнул черный капитан Угаи, да было поздно.

Кацири видел, как убили Абэ-но Сэймэй, однако ни один мускул не дрогнул на его лице. Он оглянулся как раз в тот момент, когда молния ударила Абэ-но Сэймэй в грудь, но не остановился. Много раз они говорили об этом с Баном: 'Если со мной или с ним что-то случится, даже очень нехорошее, беги дальше что есть силы и делай свое дело!'

В мгновении ока Кацири оказался за каменной оградой храма Каварабуки. Перед левым крылом от него находился холм с часовней наверху. К беседке меж сосен вела гранитная лестница, истертая ногами монахов. Сотни лет монахи исполняли обет — носили наверх ведра с водой и наполняли бассейн, из которого вода стекала в храм и считалась священной. По этим ступеням и побежал Кацири. Он был подобен быстролетному соколу, но все же не быстрее стрелы.

На Бана никто не обращал внимания. Кому нужен прокаженный? Однако именно он не дал первой стреле найти цель. На всякий случай он побежал за Кацири. Корзина мешала ему, и он кинул ее в кусты. Он видел, как погиб Абэ-но Сэймэй, и понял, что теперь наступил его час. Все пошло не так, как они задумали. Бан должен был проникнуть в лабиринт Драконов вместе с Кацири и помочь ему вернуться назад. Они планировали все варианты, но то, что происходило, было самым худшим из них.

Кацири уже почти добежал до середины лестницы, когда стражник стал стрелять в него из короткого лука. В тот момент, когда стражник собирался отпустить тетиву, Бан ударил его под левую руку. Стрела ушла вверх над деревьями, но Бан уже этого не видел. Он упал от удара мшаго, и смерть его оказалась легкой.

Когда вскрикнул смертельно раненый Бан, Кацири на мгновение замер. Он считал его своим отцом. 'Иначе бы я никогда-никогда его не слушался!' — шептал он. На одно единственное мгновение Кацири забыл, для чего он бежит на холм. Казалось, перед ним разверзлась пропасть и он увидел ее дно. Ему захотелось заплакать — ведь он остался один, совсем один, а дело, которое ему предстояло сделать, было тяжелым, ох каким тяжелым. Он стоял, повернувшись лицом к храму Каварабуки, и уже десятки стражников целились в него. Слезы душили его, он не мог шевельнуться.

— Стойте! — крикнул капитан Угаи. — Стойте! Мальчишка мне нужен живым!

Он один понял, что творится с мальчишкой, и бросился вверх по склону. Капитан Угаи и сам не знал, зачем это делает, просто ему надо было во что бы то ни стало догнать мальчишку. В нем проснулся азарт охотника. Он понимал, что не причинит ему вреда, но, тем не менее, гнался за ним.

Две или три стрелы, пущенные дрогнувшей рукой, прошелестели в хвое, но именно они заставили Кацири очнуться. Он неуклюже повернулся и еще целое мгновение представлял собой прекрасную мишень. Кацири больше ни о чем не думал, кроме того, как проникнуть в лабиринт Драконов.

Вслед за капитаном Угаи бросились десятка два стражников. Напрасно Угаи, пока бежал по лестнице, поносил их самыми черными словами, напрасно проклинал весь их род до пятого колена — когда он влетел в часовню, мальчишки там уже не было, только огромная каменная плита, служившая бассейну дном, в котором теперь не было воды, словно нехотя становилась на место. Оставалась щель между стенкой и плитой. Не долго думая, капитан Угаи прыгнул в эту щель и потерял ощущение времени.