Зенитчик

— Экспертизу? Где я сейчас вам эксперта найду? Кстати, а почему так давно из личного оружия стреляли?

— Так мы же артиллеристы, у нас для стрельбы пушка есть. Точнее была.

— Скользкий Вы тип, сержант.

— Я — скользкий?!

Праведное возмущение в моем исполнении получилось не очень, но для кабинета провинциальной прокуратуры, надеюсь, сойдет.

— Скользкий, — подтвердил свое мнение прокурорский, — и вся компания ваша тесная у меня на подозрении остается, чего-то вы все не договариваете. Один под деревенского дурачка косит, второй вообще чуть что — моя твоя не понимай, а сам, между прочим, семилетку закончил, хоть и национальную. Остальные двое комсомольскими билетами клянутся, что все так и было, а глаза прячут.

Я только руками развел, показания наши у него есть, а подозрения свои он к делу не пришьет, пускай ищет, носярой своей землю роет. Гаубичники вряд ли сознаются, тем более, что за оружие первыми схватились.

— Ладно, свободен. Пока свободен.

Прокурорский многозначительно выделил голосом "пока". Ох, что-то не нравится мне эта его многозначительность, чую, дальше будет копать.

— Есть, свободен!

Уже на пороге меня догоняют последние слова прокурорского.

— Когда потребуетесь, я вас вызову.

Выскакиваю за порог прокуратуры и только тогда понимаю, как я устал, а ведь просто сидел и на вопросы отвечал. Лучше бы продолжал ящики разгружать — устаешь так же, а на душе спокойнее.

Два дня меня никто не трогал, а на третий опять вызвали в гарнизонную прокуратуру. Едва зайдя в кабинет носатого следователя, я понял — попал. Возле следовательского стола сидел старший лейтенант — артиллерист, у которого я и отнял трактор. Причем, судя по его позе и выражениям лиц обоих, пребывал он явно не в качестве обвиняемого. А если обвиняемый здесь не он, то кто? Я? Подозрения мои подтвердились очень быстро. Прокурорский быстро объявил, что проводится очная ставка, между мной и старшим лейтенантом Ивановым, командиром огневого взвода.

— Итак, — почти торжественно начал следователь, — товарищ старший лейтенант, этот сержант под угрозой оружия отнял у вас тягач и сорвал выполнение поставленной задачи.

— Да, это он, — подтвердил артиллерист.

Вот с-сволочь! Внезапно на меня накатило такое же состояние, как тогда на дороге, только гранаты в кармане не было. Ничего, и без гранаты обойдусь. А прокурорский уже обратился ко мне.

— Вы подтверждаете показания старшего лейтенанта Иванова?

— А то, что трактор ворованный был, дела не меняет?

— Не меняет. Дело о хищении трактора закрыто.

— Как закрыто? — ахнул я.

— В связи с гибелью подозреваемого.

— Снаряд в энпэ попал, — вступил в разговор старлей, — погиб наш комдив.

Внезапно до меня дошло, что здесь происходит. За семьдесят лет в наших органах ничего не изменилось — им просто кого-то надо посадить. А поскольку майор удачно соскочил, то самым удобным кандидатом становлюсь я.

— Не подтверждаю. Я вежливо попросил товарища старшего лейтенанта вернуть технику, похищенную из нашей батареи. Он вернул. Ни к каким угрозам я не прибегал.

— Вы ставите под сомнение показания командира Красной армии? — наехал на меня прокурорский.

— Как я понимаю, здесь нет командиров и подчиненных, а есть равноправные участники следственных действий. Я правильно понимаю социалистическую законность?

— Правильно.

Деваться прокурорскому было некуда, пришлось подтвердить. Используя момент, я перешел в контрнаступление.

— Тогда товарищ старший лейтенант может расскажет, какие конкретно угрозы я высказывал в его адрес.

Здесь их слабое место, ничего угрожающего я не говорил и оба расчета это подтвердят. Старлей замялся, вопросительно взглянул на носастого — спелись сволочи.

— Ну же, товарищ старший лейтенант, скажите, как я вам угрожал.

— Гранатой. Ты вырвал чеку и начал пальцы разгибать, требуя отцепить орудие.

— Потрудитесь соблюдать уставные нормы обращения, товарищ старший лейтенант! Значит, гранатой? Без чеки? И куда же она потом делась?

— Ты сам мне ее отдал!

Старлей повысил тон, видимо, ощущение готовой к взрыву гранаты в руке оставило в его душе неизгладимые впечатления.

— Выходит три дня назад, товарищ старший лейтенант утверждал, что никакого трактора в глаза не видел, а, следовательно, никто у него ничего не отнимал. Сегодня он уже показывает, что я у него трактор все-таки отнял, да еще угрожая ему гранатой, которую ему же потом и отдал. И где здесь логика? Вам не кажется, товарищ военюрист третьего ранга, что товарищ старший лейтенант Иванов просто заврался, пытаясь избежать наказания за украденный в нашей части трактор?

— Да как ты... я тебя... Убью!

Дальше сплошной мат, старлей подорвался со своего стула и схватился за кобуру.

— Прекратить!

Прокурорский треснул кулаком по столу и, видя, что старлей продолжает хвататься за кобуру, завопил.

— Конвой!

В распахнувшуюся дверь влетели два лба, которые и утихомирили расходившегося гаубичника, когда он уже держал пистолет в руке. У него точно нервы не в порядке. Я прикинувшись смирной овечкой, с места не сдвинулся, только лоб покрылся холодной испариной — нелегко мне далось это спокойствие. Мог ведь и в меня пальнуть, придурок.

— Прошу внести в протокол безобразную выходку товарища старшего лейтенанта и его угрозы в мой адрес.

— Да, да, конечно.

Прокурорский, не ожидавший такого исхода, был заметно разочарован. Конвой ведь, небось, для меня был приготовлен, а пришлось свидетелю руки крутить. В следующий раз будешь внимательней их подбирать, а не всяких неврастеников.

— Подождите в коридоре. Оба.

Ждать пришлось минут двадцать. Сидели под присмотром этих же конвоиров, ТТ старлею так и не отдали. Он бросал на меня злобные взгляды, но рот открыть не решился. Наконец, нас пригласили в кабинет.

— Распишитесь в протоколе. "С моих слов записано верно", и подпись.

Старший лейтенант черканул свою подпись не глядя, а я прочитал внимательно. Вроде все правильно, даже про угрозу упомянул, но как-то вскользь, умеют крючки прокурорские сформулировать так, что на хромой козе не подъедешь.

— Пока свободны.

Это он мне. Вот именно что пока. Только когда порог гарнизонной прокуратуры остался позади, меня начало колотить от нервного напряжения — посадят, как пить дать, если только к стенке не поставят.

Способность нормально соображать вернулась ко мне, только когда я к станции подходил. Итак, что у них против меня? Показания лейтенанта. Его слово против моего. Показания артиллеристов? Они почти ничего не видели. Свои? Их еще надо расколоть. В суде присяжных, да при хорошем адвокате... Вот только до присяжных еще больше полувека, да и адвоката не предвидится, а трибуналу и показаний лейтенанта плюс его архаровцев вполне может хватить. Да и на моих могут так нажать, что кто-нибудь не выдержит. Плохо все, очень плохо. Но про Рамиля и его карабин никто и не вспомнил, а вот это хорошо, может, и дальше не вспомнят. Не вспомнят, конечно, не вспомнят. Пока у них есть я.

— Ну что? Как?

Встретили меня на станции. Волнуются.

— Да так.

Обрисовал им ситуацию. Приуныли.

— Ладно, еще побарахтаемся. Если сильно прижмут — валите на меня, не стесняйтесь. А пока попробуем отсюда свалить, авось пронесет. Я к комбату, засиделись мы в грузчиках.

Пронесет, не пронесет, а увеличенное расстояние работу прокурорскому осложнит, дело затормозится, а там и двести двадцать седьмой приказ подоспеет. Насколько я помню, до него еще неделя — другая. Что это дает? К стенке не поставят. А в штрафной роте, писали, можно выжить. Бывали случаи. Мечты, мечты.

— Да-а, заварилась каша. Надо было тихо сидеть.

Филаткин поднялся с нар. Землянка у него неглубокая — он почти доставал до потолка макушкой, а мне приходилось стоять согнувшись.

— Давай так. Завтра наше орудие из ремонта выходит, его сразу передают в артиллерийскую группу, а одно из их орудий отправляется в ремонт. Вот я и предложу передать орудие вместе с расчетом. С вашим расчетом. Думаю, командование возражать не будет.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант.

— Да не за что. Я вас не к теще на блины отправляю.

— Для нас сейчас чем ближе к фронту, тем безопаснее. Разрешите идти?

— Идите.

Сполохи сварки освещают фермы мостов, перекинутых через Воронеж. Сегодня вечером немцы подтянули тяжелую батарею и выпустили по мостам четыре десятка снарядов. Снаряд перебил один из элементов фермы, и движение по мосту прервалось. А через них постоянно шел поток грузов для частей, сражающихся на северной окраине города. Сейчас железнодорожники пытаются сварить поврежденные конструкции, но сполохи сварки вызывают усиление обстрела, немцы бьют, ориентируясь на них.

Вчера ночью, сразу как стемнело, трактор Петровича притащил наше отремонтированное орудие на позицию в пойме реки и забрал другое в ремонт. Прежде, чем увезти пушку, Петрович выбрал момент и отвел меня в сторону.

— Меня опять на допрос дернули.

— Прокурорский?

— В том-то и дело, что нет. Энкавэдэшник какой-то мордатый, в петлицах шпала. Подписку с меня взял.

— О неразглашении?

— Ну да. А самое главное — он не случаем с трактором интересовался, а тем как мы с тобой год назад встретились. Я все, как было, рассказал.

— Правильно сделал. Скрывать нам нечего.

Я попытался сохранить невозмутимую морду. Петровичу скрывать нечего, а мне есть. И очень даже много есть чего скрывать. Плохо, совсем плохо. Сколько веревочке ни виться...

В сполохах сварки поблескивал металл лежащей рядом со мной СВТ. А что? Вот же оно решение всех проблем! Сапог с правой ноги снять, затвор передернуть, ствол под челюсть и большим пальцем на спусковой крючок нажать. И все, никаких проблем. Вообще никаких. Я даже ощутил, как упирается в горло холодный стальной надульник. К черту! В холодных проблесках сварки винтовка показалась мне вытянувшейся ядовитой змеей, приготовившейся ужалить меня в бедро. Хрен тебе! Я поднялся с бруствера, стряхнул прилипшую землю и травинки со штанов. До рассвета еще почти четыре часа, а утро вечера мудренее.

— Командир, а командир.

Кто-то осторожно тряс меня за плечо. С трудом разлепив глаза, я уставился на Рамиля.

— Чего тебе?

— Командир, комбат зовет.

— Зачем?

— Не знаю. Он не сказал.

Вот черт! Только заснул. Вообще-то сейчас утро, только что закончился завтрак, но этой ночью наш расчет был дежурным и сейчас мы имеем полное право отдыхать. И какого хрена ему могло понадобиться? Минут двадцать всего как разошлись. Однако делать нечего, надо идти. Вбил ноги в сапоги. Поизносились уже изрядно, надо бы где-то новые найти. Да где их найдешь, тем более такого размера? Затянул ремень, согнал складки за спину, натянул пилотку.

— Ладно, пошел я.

Рамиль выскользнул из землянки следом за мной.

— Подожди, командир. Когда комбат тебя звал, у него глаз больно нехороший был, — в голосе Рамиля проявился акцент, а это значит, что он волнуется, — он что-то нехорошее задумал.

— Спасибо за предупреждение. Черт не выдаст, комбат не съест.

Сколько время не тяни, а идти все равно придется. В конце концов, лучше к комбату, чем к прокурорскому на допрос. Удачно денек начался. Надеюсь, вечер повеселее будет. Прошел огневую позицию батареи с шатающейся по ней фигурой часового и спрыгнул в окоп, ведущий в землянку комбата. Откинул брезент, заменяющий дверь.

— Разрешите, товарищ лейтенант?

Я сразу их увидел, и сразу понял, зачем они здесь. Только поэтому мне удалось сорвать захват первого и толкнуть его на второго. Воспользовавшись их заминкой, рванулся на выход. Зачем я побежал? Не знаю, действовал чисто рефлекторно. Бежать мне было все равно некуда. Не к немцам же, в конце концов. Впрочем, уйти мне и так не удалось. Кто-то из нападавших успел схватить меня за правую ногу, и я во весь рост растянулся в окопе за порогом. Не глядя, наугад, лягнул пространство левой и куда-то, судя по вскрику, попал. Нога освободилась, я успел встать на четвереньки, но тут на меня навалились сверху, видимо те, кто прятались снаружи землянки. Прижали к земле, до хруста в суставах, до дикой боли, лишающей всякой воли к сопротивлению, вывернули руки. Не сдержался.

— А-а-а!

Рот тут же заткнули кляпом, ловко это у них получилось. А вот руки вязали долго, пыхтели, путались, мешали друг другу в тесноте окопа. Наконец, справились.

— Воротник! Воротник!

Рывком подняли на ноги.

— М-м-м!

Опять не удержался и замычал от боли. Перед глазами блеснуло лезвие ножа, инстинктивно дернулся назад. Меня встряхнули.

— Стой, не дергайся, кабанюка.

Как выяснилось, схватившие меня просто хотели проверить наличие ампулы с ядом, зашитой в вороте гимнастерки. Идиоты, совсем мышей не ловят! Если бы у меня там что-то было — давно уже воспользовался, и не один раз. Только зря воротник испортили, заодно и петлицы ободрали, сволочи! Руки стянули так, что ни шевельнуть, ни двинуть.

— У-у, вражина!

— Отставить!

— Товарищ лейтенант, да он мне нос сломал!

— Отставить, Петров! Ты приказ помнишь? Без повреждений брать, поэтому потерпишь. Подумаешь, юшку ему пустили, в следующий раз подставляться не будешь.

Действие происходит за моей спиной, поэтому могу только предполагать, что там происходит. Видимо, получивший каблуком в нос, решил отыграться на мне, а командир группы его одернул. Только приказ, о котором упомянул невидимый лейтенант, какой-то странный. Взять вражеского агента, тем более оказавшего сопротивление, и не намять ему бока?

— А вот это правильно, товарищ старший лейтенант, содержание приказов надо не только помнить, но и выполнять.

А это что за знаток уставов на мою голову выискался?

— Вытаскивайте его.

Меня вытащили из окопа так, что я опять замычал от боли, зато смог, наконец, увидеть участников действа. Так и есть, это группа из дивизионной или армейской разведки. Скорее дивизионной, в армейской разведке народ пошустрее должен быть и, как мне представляется, лучше подготовлен. Командир группы невысокий крепышок — старлей. А вот и Петров со своим расквашенным носом, и остальные четверо, что интересно, все без оружия, видимо, чтобы не было соблазна пустить его в ход.

— Грузите его. Да, и ремень снимите.

Однако распоряжался здесь не старший лейтенант, а какой-то хомяк со шпалой в петлицах, видимо, тот, что Петровича допрашивал. Как выяснилось при ближайшем рассмотрении, щекастый — лейтенант ГБ, он же великий знаток приказов и уставов. Кобура ТТ воинственно расстегнута, но готов поспорить на свою свободу, что он его с начала войны не чистил, а не стрелял из него и того дольше — типичная канцелярская крыса, точнее канцелярский хомяк. Невысокий, полненький, щекастый, исполненный важности, порученной ему миссии — вылитый хомячина. Про себя я его сразу окрестил: капитан-лейтенант. Пилотка слетела еще в окопе, с меня сняли ремень, выдернули из шаровар тренчик и потащили к чужой полуторке.