— Ну... Это самое, — и Аймер тихо засмеялся, обводя невнятным жестом повозку, Гальярда, мешок с книгами — и завершая жест на своем довольно грязном хабите, на святом скапулире и деревянном распятии с четок, завернувшихся ему на колени. — Орден случился, короче говоря.

...История призвания Аймера началась совершенно неожиданно для него — как, наверное, почти всякая история призвания. Во время веселой воскресной пьянки в Ажене, когда после мессы компания студентов-теологов закатилась в знакомый кабачок, Аймер впервые увидел вблизи хабиты своего Ордена.

Конечно, он уже знал о существовании доминиканцев, слышал об их влиянии на Парижский университет, помнил, что это орден не столь давний и особенный своей нищетой и бродячестью... Знал, и не думал о них никогда, как и вовсе не думал о монахах — отец готовил дорогому чаду карьеру кафедрального каноника, но также не против был и преподавания. Собственный отцовский брат был деканом собора в крупном аквитанском городе, и процветание дядюшки подавало Аймеру радужные надежды на будущее. Тем более что красивый и талантливый юноша легко завоевывал сердца и без труда овладевал знаниями: самое большое, что от него требовалось — это не особо лениться.

Итак, Аймер гулял в кабаке в компании пяти друзей со своего факультета. Был конец лета, прекрасный прозрачный день; следует запомнить, что дело происходило именно в конце лета, потому что Аймер получал из дома деньги на учебу четырежды в год, и один раз из четырех приходился на начало сентября. Поэтому пили они, можно сказать, на последние гроши — и больше шумели, чем пили, ибо собранных по пятерым друзьям денег хватало разве что на кварту для каждого. Конечно, хотелось еще; конечно, хозяин нехотя отпустил в кредит еще пинту на всех пятерых — и больше подавать отказывался... Ради пущего веселья исполняли всепьянейший Sanctus — "Хват, хват, хват Господь Вакх Хапаоф! Полны кубки и трапезные славы твоей..." Тогда-то и нарисовались две белые фигуры в пыльно-солнечном мареве, висевшем над городом, и друзья, сидевшие за столом на открытом воздухе, у самых дверей, отпускали шуточки по мере их приближения.

— Ты разве таких еще не видел? — спросил нашего ваганта друг Рауль, тот самый, которого ему годы спустя так напоминал рыцарь Арнаут. — Тогда познакомься, братишка, прошу любить и жаловать: эти почтенные клирики понаехали сюда учить нас мудрости.

— А чего ж они тогда по кабакам ходят, учители наши?

— Не за тем ходят, зачем мы с тобой, о мудрейший Платоникус, — хохоча, отозвался еще один друг. — Они благим, богоугодным делом заняты — Христа ради побираются!

— Они ж из Ордена этих самых, как их — перипатетиков, — скаламбурил Рауль. — Прохаживаются туда-сюда, деньги клянчат, а за деньги спасение нам вымаливают, и сам Папа им такой промысел своею буллой разрешил.

— Не-не, не перипатетики они, куда важнее называются — Ordo Peccatorum!

— Час от часу не легче!

— И давно они тут? — спросил позабавленный Аймер. — Разных я попрошаек видел, а таких почтенных — еще не приходилось!

— Года уж точно не будет... Ну, полгода-то есть! Или нет — они дом для своей компании только в мае у канониката выпросили, — и друзья заспорили, как давно в Ажене обосновались доминиканцы, а двое все приближались, и уже было видно, что один из них пожилой, а второй — много моложе, наверное, Аймеров ровесник, но в отличие от него парень весьма хилый и малорослый. Оба несли кружки для подаяния; оба периодически останавливались и сгибались в поклонах, когда кто-нибудь кидал в кружку медную монетку.

— Эй, перипатетики! — весело окликнул их хмельной Аймер. — Да, да, дедушка, к вам обращаюсь! Не ответите ли мне на один вопрос?

Белые монахи быстро приближались. Вокруг рта старика лучеобразно разбегались морщины, будто он все время улыбался; молодой, напротив же, нес свое нищенское служение с непреходящим достоинством, словно, побираясь, этим делал всем одолжение.

— Мир вам, возлюбленные во Христе Господе, — старик отвесил пьяным студентам почтительный поклон. — Не подадите ли слугам Божьим ради Христа на пропитание братии Ордена Проповедников?

— А вы мне объясните, почтенный, — вопросил Аймер, качаясь на толстоногом стуле, — вы мне ответьте на давний мой вопрос: почему это мы вам должны подавать ради Христа, а вы нам — нет?

Студенты дружно заржали. Рауль под шумок долил себе в чашку остатки вина.

— Видите, мы клирики не хуже вас, и в деньгах тоже стеснены, — Аймер досадливым жестом перевернул свою собственную чашу. — Судите сами — даже выпить не на что! У вас вон в кружке что-то звенит, а у меня в кармане только вошь с клещом остались, и тех тутошний злодей хозяин в уплату не возьмет...

Молодой монах отошел бы — но старый с места не двинулся, как-то виновато улыбаясь, заглянул в свою кружку.

— Вот вы бы нам что-нибудь подали ради Христа — а мы бы помолились за ваше здоровье, — продолжал веселиться Аймер, чувствуя себя в центре внимания. — Молиться мы умеем неплохо, особенно действием: поднимаешь чашку — и говоришь, пошли, мол, Господи, здоровья такому-то благодетелю...

— Ежели ради Христа просят, так нельзя не подать, — мирно согласился старик и выудил из кружки круглый серебряный су. — Вот, возьми, возлюбленный сын, и пошли вам с друзьями Бог всемогущий всякой благодати!

Аймер смутился, не сразу нашелся, что ответить.

— Стойте, да ладно вам, братие! — он вертел монету, не зная, что с ней делать. — Не надо нам! Пошутил я...

Но белые монахи уже не слышали их, пробираясь между столиками. Аймер встал было, чтобы их догнать — но смутился еще больше, и так стоял с монетой в руках, глядя вслед старику и юноше, бок о бок уходившим вдаль по улице.

— Полно тебе, садись, — Рауль дергал друга за модный висячий рукав. — Подали — так подали, они сами виноваты, извлечем же свою выгоду, то есть закажем еще винца! И я бы давно не прочь чего-нибудь пожевать под это дело...

— Неловко как-то получилось, — заметил один из друзей. Аймер нарочито рассмеялся, махнул рукой.

— Брось ты, Андре, считай, что Бог нам посылает выпивки, снисходя к нашей клирической нищете. Давайте-ка, ребята, исполним свои посулы и хорошенько помолимся действием за неизвестных благотворителей, да не иссякнет у них дома еда и выпивка, а на лекциях — умные слушатели вроде нас! Помните, как во Всепьянейшей Литургии: Во шкалики шкаликов!

— Опрокинь!

— Пир вам!

— И со духом свиным! — отозвался стройный хор...

Веселье продолжалось по новой, Аймер вроде бы даже подзабыл неловкую историю... Однако на следующий день, и на послеследующий, и к концу недели — чем дальше, тем больше он нежданно для себя мучился совестью. Он и сам не ожидал, что будет так неприятно: казалось бы, пошутил, что тут особенного? Никому же вреда не причинил, греха не было, а добрую шутку Господь ценит... Но Аймер сам себя ловил на том, что вздрагивает, увидев на улице светлую фигуру. В следующее воскресенье до Аймера добрался слуга с деньгами от отца. Сидя по кабакам, Аймер невольно выискивал взглядом — не приближаются ли двое, старый и молодой, оба в белых туниках со скапулирами... Юноша уже решил, что при случае кинет им в кружки каждому по серебряному су, ровно вдвое больше, чем получил от старика: мол, вы мне помогли — а я помогу вам, возвращаю должок, и без обид, добрые братья! Более всего его беспокоило, остро отдаваясь в сердце, воспоминание об улыбке пожилого монаха, о лучах, расходившихся от его рта. Так улыбаются глупому ребенку, яростно думал он, и уже получалось, что он не столько посмеялся над нищенствующими монахами, сколь выставил себя круглым дураком. Да еще и хамом притом. Аймер, скрывая смущение, расспрашивал знакомых о братьях из нового Ордена — и узнал, что они в Ажене появились совсем недавно, у них даже монастыря пока нет. Каноникат им отдал для жизни старую пристройку к своему дому, больше напоминающую сарай. Братьев видели в квартале каменщиков, они там покупали камень для перегородок, известь и паклю для утепления стен; нанять мастеров им не по средствам, вот и будут все делать сами, камней немало перетаскали к себе на носилках. Носилок и то своих нет — заняли у кафедральных каноников. Сперва Аймер удивлялся, почему такого старого человека отправили побираться — разве других не нашлось? Теперь ему становилось понятно: в свободное от учения и молитв время большая часть молодых братьев занималась ремонтом дома, чтобы к зиме сделать его пригодным для жилья.

Друзья заметили, что Аймер странно изменился за неделю. Он стал тише, мало пил, вел себя неподобающе душе компании — часто озирался, будто искал кого, не распевал в голос непристойных песенок, то и дело терял нить беседы.

Уж не заболел ли ты, тревожно спрашивал заводилу Андре. Ему и Раулю — двоим ближайшим друзьям — Аймер и рассказал наконец, почему-то страшно смущаясь, о своей никчемной тайне. Мол, сам не знаю почему все время думаю о давешних монахах — как их, проповедники? Хотелось бы встретить того старика и отдать ему долг.

Андре посмеялся и сказал, чтобы он думать забыл о такой ерунде. Подай любому нищему, успокой свою совесть, посоветовал он. А еще лучше — встретить такого же белорясного побирушку, как те двое, и вручить им щедрое подаяние: зачем искать тех же самых людей, все равно деньги на их монастырь пойдут. Рауль, напротив же, отнесся к словам друга серьезно и предложил сходить в дом к доминиканцам, отнести деньги и попросить за шутку прощения. Аймер категорически отказался, но на самом деле был близок к такому решению, когда удача наконец улыбнулась ему: осунувшийся от размышлений, по пути в церковь он наткнулся на двоих монахов — наконец-то тех самых, старого и молодого. Они устало шагали со своими кружками, на вечерню, должно быть, спешили, и судя по лицу парня, денек у них выдался не слишком удачный.

Аймерово сердце пропустило несколько тактов. Мог ли он подумать когда-нибудь прежде, чем будет подобным образом трепетать при виде всего-навсего пары монахов! Но даже сам вид их хабитов — и смешные белые передники-скапулярии, и посеревшие от пыли черные плащи — странным образом волновал его.

Аймер быстро догнал их, преградил дорогу. Две пары глаз пытливо и приветливо смотрели на его красивое лицо, смотрели без малейшей тени узнавания. Аймер бросил в кружку старика целый серебряный ливр, монета звякнула о едва прикрытое дно. И тут произошло нечто, перевернувшее Аймеру всю душу — при виде щедрого подаяния старик опустился на колени прямо посреди улицы, склонил плешивую голову и поблагодарил Аймера за доброту. Мгновение спустя на колени встал и младший.

— Спасибо, возлюбленный во Христе дорогой брат, да благословит тебя Господь и воздаст тебе полной мерой.

Тогда Аймер еще не знал, что многие доминиканцы по примеру своего святого отца благодарят за подаяние на коленях. Он дико оглянулся, сгорая со стыда — уж не видит ли кто? Пара прохожих обернулась на них, но без особого внимания; потом молодой монах поднялся, помог встать старшему, и они продолжили свой путь, такие же мирные и усталые, оставив Аймера одного. Тот же стоял посреди улицы, мешая людям проходить и вызывая нарекания — "Ишь ты, пьяница, среди бела дня стоя заснул!" — и ничего уже на свете не понимал, кроме одного — что давно у него на душе не было так скверно.

Промаявшись еще около недели, Аймер наконец предпринял решительный шаг. Он постеснялся спрашивать у Рауля, где доминиканский монастырь, так как прежде сам же отказался туда идти; однако обиталище братьев проповедников найти оказалось очень просто — спросить, где дом соборного капитула, и постучаться в дверь маленького кособокого здания, зажатого, как клин в щели, между двумя хорошими домами.

Время было — раннее утро, когда, по чаяниям Аймера, монахи еще не могли разбрестись по городским делам. Брат привратник открыл ему скоро; приветливо спросил, чего ищет собрат клирик. Прибегая к своему искусству всем и всегда нравиться, Аймер выбрал из арсенала улыбок самую солнечную и непобедимую и спросил, нельзя ли ему увидеться с одним монахом этого монастыря. Таким, знаете, старым, сутулым маленько, улыбчивым, которого в последнее время отправляют собирать подаяние. Вот имени, добрый брат, не могу припомнить...

Привратник в ответ просиял не менее лучезарно.

— А, так это вас ожидает брат приор! Проходите, проходите, я вас к нему сейчас же отведу. Он уж несколько дней вас ждет, велел мне запомнить, что должен явиться молодой школяр, высокий и красивый, со светлыми волосами...

— Это какая-то ошибка, — замотал светлой головой Аймер. — Вовсе мне не надо к настоятелю, вы меня с кем-то спутали!

Так он и повторял весь короткий путь от дверей до низкой комнаты, служившей бедным монахам — Бог весть, должно быть, залой капитула. Привратник уверенно повлек его к арке двери, едва ли не силой втолкнул вовнутрь — и Аймер подавился очередным возражением: спиной к украшенной распятием стене в кресле сидел давешний сутулый старик, улыбаясь ему навстречу, как долгожданному родственнику. Аймер никогда еще не видал такой скверной залы капитула: тесная, темная комнатенка, штук двадцать разнокалиберных стульев вдоль стен, на потолке — лишаи торчащей наружу дранки.

— Отец приор, к вам тот школяр, о котором вы предупреждали, — сообщил привратник, приветственно склоняя голову.

— Спасибо, брат! Оставьте нас ненадолго вдвоем, — и настоятель поднялся, чтобы поприветствовать Аймера. Протянул ему навстречу обе руки.

— Вот вы и явились наконец, дорогой сын! Господь недавно открыл мне, что вы непременно придете в скором времени. Но сегодня с утра я вас особенно ждал.

— Отец, это какая-то ошибка...

— Что вы, что вы, дорогой сын. Никакой ошибки, я вас ожидал, вы меня искали...

— Сказать по правде, я в самом деле искал вас, — изумленно признался Аймер. — Искал за одним небольшим делом — может, вы забыли, но я хотел бы...

-Да-да, я знаю, сын мой, конечно же. Господь открыл мне, что вы хотите облечься хабитом Ордена Проповедников, и я готов принять ваши обеты.

Аймер как будто с разбегу налетел на стену. В глазах у него все поплыло, и он, словно спьяну, увидел двух отцов приоров — одинаково плешивых, одинаково улыбавшихся морщинистым ртом. И два распятия над двумя приорскими креслами.

— Это неправда, — выговорил он, мотая головой. — Какие обеты, какой еще хабит? Вы ошиблись, я и не думал никогда...

— Сын мой, не противьтесь Божьей воле о себе...

— Пустите меня! Я хочу уйти, — внезапно охваченному ужасом Аймеру показалось, что стены смыкаются вокруг него. — Что вы придумали? Я тут ни при чем! Я ухожу, я занят, у меня диспут...

Старик приор беспрепятственно отпустил его ладони, извиняющимся жестом поднял руки перед собой — будто собирался говорить Dominus vobiscum.

— Хорошо, сын мой, как скажете... Я и впрямь мог ошибиться. Кто я такой, бедный грешник, чтобы толковать волю Господню о другом человеке? Прошу вас, не уходите так спешно, ведь вы же все-таки хотели видеть меня.