— Узнаешь. Экран потухнет.
Я фыркнула.
— А как заряжать?
— Отодвинешь сбоку хлястик, под ним вилка. Вставишь в розетку, будет заряжаться.
— А...
— Всё, мне некогда, — отключился он.
Ой-ёй-ёй, ах, какой я занятой! — выдал экспромтом проснувшийся талант рифмоплетства. Становлюсь, как Стопятнадцатый, гениальным стихотворцем.
А кушать хочется всегда, несмотря на мелкие и крупные проблемы. Разбитое корыто потащилось в столовую, с трудом передвигая ногами.
После пожара в помещении не осталось ничего, что могло напоминать о случившемся. Та же казенная голубая краска, те же столики и стулья, та же раздача и та же угрюмая тетка на кассе. Народу, правда, значительно меньше, а незанятых столов — больше.
Изменилось кое-что другое. В центре зала за столиком сидел Мелёшин, и не один, а с великолепной, незнакомой мне холеной блондинкой.
Набрав еды, я поползла к парочке, поскольку Мелёшин не отменил второе правило. Вроде бы.
В итоге сама оказалась виноватой. Пожадничав, набрала полный поднос тарелок, да еще тяжелая сумка оттягивала плечо. Неокрепшая после вчерашних трудностей рука задрожала, и поднос с грохотом брякнулся о стол. Стакан завалился, и сок вытек, слава богу, в пространство, ограниченное буртиками подноса.
Парочка, увлекшаяся беседой, замолчала. Мелёшин посмотрел на меня так, будто я сошла с ума, посмев приблизиться к их столу и нарушить уединенную идиллию. Блондинка откинула изящным движением тяжелые длинные волосы за плечо, открыв миру ушко с переливающимся синим камушком в мочке. Блеск камня оттенял невероятную синеву глаз красавицы.
На столе перед девушкой красовалась знакомая кучка зеленых листиков. Поднос Мэла остался нетронутым. Смотрите-ка, увлеклись друг другом и потеряли аппетит! Ну, и зачем ходить в столовую? По привычке?
Парочка вернулась к негромкой беседе, сидя вплотную друг к другу и нежно воркуя. Блондинка водила наманикюренным пальчиком по Мелёшинской манжете, а он мял ее ладошку.
Если портить совершенство момента, то полной программе.
— Мне остаться или пересесть? — спросила я грубо.
Мелёшин оторвался с неохотой от своей спутницы и указал пальцем на соседний столик. Я с шумом переставила поднос, куда велели, и уселась боком к шушукающейся парочке.
Невдалеке, в окружении подружек, сидела Эльза с непонятным выражением лица. То ли она расстроилась, что ей нашлась замена, то ли обрадовалась, что Мэл указал мне на мое место.
Наконец, вдоволь начесавшись языком, Мелёшин встал, а вместе с ним поднялась блондинка. Она оказалась очень красивой девушкой: природную красоту усиливал грамотный макияж, а совершенная фигурка притягивала взгляды. Об одежде и говорить нечего — загляденье, обтягивающее прелести. Парочка величественно поплыла к выходу. Ни слова, ни полслова вслед. Ау, тарелки-то за вами прибирать или как?
Компания Эльзы снялась с места, наевшись до отвала кучками зеленых листьев. Брюнетка простучала каблучками мимо меня и, нагнувшись, сказала на ухо:
— Ой, а у нашей собачки потерянные глазки! Ой, нашу собачку позабыли погладить по шерстке! Думала, он обратит на тебя внимание? Давай, приберись, — она шустро поставила поднос на Мелёшинский стол и сбежала с места преступления.
Ах, вот ты как! — сначала разозлилась я, а потом рассмеялась над трусоватой подлостью Эльзы. Брюнетка напомнила моську: куснет и отбежит, проверяя реакцию; снова подбежит, цапнет — и удирать.
Зато я стащила из столовой ложку, тайно засунув в сумку, пока бдительная техничка мутузила у выхода каких-то первокурсников, рискнувших удрать, не убрав за собой со стола.
Нас ждут великие дела и эксперименты.
Это могла быть 20 глава
У меня было окно в занятиях, и я смотрела в окно. Чердачное.
После звонка забрала куртку из раздевалки и, пройдя по пустынным коридорам, кое-как вскарабкалась по вертикальной лестнице с тяжеленной сумкой на плече. Как ни странно, на люк не удосужились повесить замок, хотя особой надобности в запирании не было: прямоугольный квадрат прятался в скудно освещенном углу потолка, делаясь незаметным. На неподъемном пути я успела ободрать руку и оббить сумку обо все мыслимые места.
Обойдя закоулки чердака, провела рукой по столу, собрав пыль трехсантиметровой толщины. Зачем-то нарисовала на столешнице два сердца, похожих на несостоявшийся шедевр Симы. В распахнутое окно ворвался порыв холодного ветра, переворошив рулоны со свернутыми картами и схемами.
Я долго любовалась заснеженным городом: белыми крышами, "парящими" вентиляционными шахтами, черными проплешинами голых деревьев, крошечными точками мчащихся машин, воронами, пересекающими размыто-голубое небо по важным птичьим делам. Вдыхала влажный свежий воздух и городские запахи, заносимые на чердак со сквозняком. Эхо доносило гудки клаксонов.
Прокрутив в памяти разговор с дознавателем Бобылевым, начала выгребать осадок из уголков души. Насобирала кучку грязи и выбросила из окошка да еще встряхнула рукой для верности. Скатертью дорога. Не для того я ревела вчера, чтобы теперь раскисать. Как бы нас не затирали, будем живы — не помрем. И прорвемся.
Вытащив столовскую ложку из сумки, подошла к окну, глубоко вздохнула и... вышвырнула, что есть мочи, в свободный полет над заснеженным институтским газоном. Ложка с удовольствием улетела вдаль, словно ей захотелось уподобиться галкам и воронам.
Я представила, как она летит в поднебесье и кричит: "Смотрите, птицы, и ложки тоже умеют летать!". Поморщилась — то ли мороз влияет на отупение, то ли холодный пирожок, но подобного бреда в голову мне еще не приходило.
Смотрела на удаляющуюся точку, смотрела и вдруг сообразила, что точка вовсе не удаляется, а приближается, причем с невероятной скоростью! Ложка, испугавшись открытого пространства, предпочла вернуться в уютный институтский дом. Я заметалась в оконном проеме и едва успела присесть, как столовый прибор ракетой ворвался в распахнутые створки, ударился в преграду в виде стены и упал на пол, скупо звякнув плоской лепешкой.
Институт не желал расставаться со своей собственностью.
Почесав голову, вернее, шапку, я взяла лепешку и оглядела. Ложку сплющило до блинообразного состояния.
Итак. Первый эксперимент плавно перетекал во второй. Поскольку произошло невосстановимое изменение первоначальной физической формы предмета, вряд ли его можно считать принадлежащим к казенному имуществу.
В качестве следующего опыта я решила не закидывать блинчик подобно томагавку, а отпустить, вытянув руку из окна. Такая великая вещь как сила тяжести, обязательно заявит о себе, и бывшая ложка упадет в рыхлый снег.
Высунув руку, я зажмурила глаза и отпустила. Досчитала до десяти и осторожно приоткрыла один глаз. Блинчик висел в воздухе, колтыхаясь на невидимых волнах. Я быстренько схватила его, пока внизу кто-нибудь мимо проходящий не поднял голову и не обратил внимание на неопознанный объект, висящий под институтской крышей.
Непродолжительные раздумья дали наиболее подходящее объяснение. Вис-потоки, обтекающие институт, искривлялись особым образом и позволяли зданию исполнять роль огромного магнита, притягивавшего любую вещь, которая принадлежала ему по праву. Магнит распознавал выбрасываемые предметы, разделяя их на личные и казенные
Взяв холодный пирожок с капустой, я быстренько обкусала и бросила вниз. Он улетел и утонул в снегу. Давясь, набила полный рот столовской плюшкой и выкинула объедок. Через мгновение тот влетел в окно, будто за окном стоял некто и отбивал ракеткой, возвращая обратно.
Ах, так! Я раскрошила остатки плюшки и высыпала за окошко. Они повисли пылевым облачком напротив чердака. Батюшки, прямые улики для гуляющих внизу! Высунувшись наполовину, я лихорадочно собрала плавающие в воздухе крошки.
Парадокс! Если проглочу кусочки столовской булочки, они уйдут в желудок по назначению и автоматически спишутся, а пока же, хоть в пыль их растирай, а клеймо институтской собственности будет кружиться надо мной роем.
Ну, что за институт? Другие ВУЗы как ВУЗы, а этот — столичный. Соответственно, и изюминки особенные, доставляющие кучу неудобств.
В течение дальнейшего часа я пыталась выбросить из окна: ножку от сломанного стула, уголок от рулона с анатомическими схемами, самолетик из тетрадного листа, взятого в нижнем ящике стола, поролоновый клоунский нос на разорванной резинке и колбу с отколотым краем, найденную на дне коробки с театральным реквизитом.
Из всех подвергнутых испытанию объектов лишь самолетик, спланировав в воздушных потоках, покружился над снегом, после чего исчез, залихватски завернув за угол здания, и назад не вернулся.
Остальные предметы не решались падать и выбрасываться, предпочтя рассыпаться в столетний прах на институтском чердаке, нежели гордо воспарить над просторами и геройски погибнуть, утонув в глубоком снегу. Вывод: со своей собственностью институт не расставался до ее смерти.
Нос начал подмерзать, пальцы на ногах — подстывать. Я грызла ногти, а мозг лихорадочно работал.
Таким образом, все пути вели к Монтеморту, бдящему на посту. Каким-то образом пес сортировал личные и институтские вещи и давал указания магниту, окружающему здание, пропускать избранно.
Мысль о том, что лохматый страж позволил выйти через парадные двери со столовскими расстегаями и библиотечным блокнотиком, казалась фантастической. Но ведь факт налицо? Налицо. Вопрос: зачем? Вдруг Монтеморт решил дальновидно заманить наглую студентку в ловушку? Я расслаблюсь, попрусь двухтомником Блюхермахера под обеими мышками, а меня хвать! — и растерзают не хуже плюшки.
Эх, выяснить бы поподробнее у Стопятнадцатого о ментальной связи Моньки с институтским магнитом, но декан сразу заподозрит неслучайный интерес.
Размышляя, я спустилась с чердака и, сдав куртку в раздевалку, переждала звонок в женском туалете. Со мной дожидались две расписные куколки с другого факультета. Они подкрасили губы, подрумянили щеки и принялись шептаться в уголке, поглядывая на меня.
Желающих стереть надпись с кабинки про наши отношения с Мэлом не нашлось. Наоборот, рисунок стал ярче и жирнее, а под ним появились многочисленные комментарии в столбик.
Прогорнил звонок, и следом пронеслась воздушная волна, сотрясши дверь туалета. Радуйтесь и трепещите, уважаемые учащиеся! Вас ждет гроза завравшихся крысок — великий и ужасный Альрик Вулфу с теорией символистики, которую начинаю тихо ненавидеть.
Я пришла в аудиторию одной из первых и заняла место под солнцем, вернее, перед Мелёшиным. Вскоре нахлынул поток студентов, а вместе с ними и Мэл поднялся ленивой походкой по ступенькам, уткнувшись в телефон. Ясно, обменивался сообщениями со своей белокурой красавицей, она ведь учится не с нами. Ах, какая трогательная привязанность! Не могут жить ни секунды друг без друга.
Альрик принес рулоны под мышкой и попросил одного из парней повесить у доски на струне, но вместо него, сшибая друг друга, на помощь бросилось с десяток студенток.
Парни на рядах захихикали и принялись обсуждать вид сзади, открывавшийся, когда девчонки тянули руки вверх, пришпиливая плакаты, и их юбки, соответственно, поднимались выше обычного. Даже Мэл хмыкнул рядом с моим ухом. Я оглянулась. Оказывается, он улегся на столе и, подперев подбородок кулаком, с интересом следил за приготовлениями к лекции. Его взгляд перетек на мое лицо и замер, не мигая. Меня обдало горячей волной, прокатившейся с головы до ног.
Смешавшись, я отвернулась. Может, Мелёшин опять отрабатывал свои иллюзии или, экспериментируя, распылил аэрозольные феромоны, приготовленные на лабораторке у Ромашевичевского? Все же отодвинуться от спинки не хватило сил. И хотя я была уверена, что Мэл не пристегивал меня к ней заклинанием, легкое дуновение от его дыхания, овевавшее шею, заставляло трепетать нервные окончания и отдаваться новому ощущению с поистине мазохистским удовольствием.
Звонок прогорнил, лекция началась. Альрик выглядел бесподобно в темно-зеленой жилетке и с легкой небритостью. Сколько же у него жилеток? Наверное, по одной на каждый день недели. Или по две. Если к рубашке добавить рюшки на груди и на манжетах, он станет похожим на романтичного принца.
Сегодня, водя указкой по схемам и плакатам, Альрик рассказывал об аналогах блюдечка и наливного яблочка, переведенных на язык символистики.
— Не секрет, что во многих сказках упоминается так называемое пространственное окно, показывающее изображение при задании следующих первоначальных условий. Первое: яблочко должно катиться по блюдечку в определенном направлении. Второе: необходимо произносить набор определенных слов. Совокупность двух действий и дает желаемый результат. Благодаря искривлению волн в центре блюдца появляется изображение. Логично предположить, что яблоко, бегающее по кругу, определенным образом закручивает волны в воронку, создавая пространственное искажение. Набор слов привязывает созданную деформацию к объекту, образ которого нужно увидеть. Существенным недостатком данного метода являются, во-первых, скоротечность и размытость изображения, во-вторых, значительное отставание по времени или отсроченность. Событие, отображаемое блюдцем, происходит не в момент наложения заклинания, а гораздо раньше. В-третьих, ограниченность словесной формы позволяет наблюдать один и тот же объект. Девица Аленушка увидит Иванушку и никого более. Иванушка на коне, Иванушка на берегу озера, Иванушка в объятиях бабы Яги и так далее, потому что привязкой словесного заклинания является именно непутевый Иванушка.
Ряды прыснули. В основном, усиленно смеялись девчонки с ярко накрашенными губами.
— Сейчас я приведу наипростейший пример блюдца, переведенного в символьную форму. — Альрик сдвинул в сторону плакаты, развешанные на стальной струне.
Взяв в руку мел, он начал рисовать на доске, сопровождая изображение каждого символа пояснением: почему именно треугольник, а не квадрат, почему вписана одна руна, а не переплетение трех, почему на каждый символ завязано разное количество волн. В итоге получилась затейливая октаграмма. Отойдя в сторону, Вулфу обратился к аудитории:
— Однако отсутствует немаловажная деталь. Чтобы наше блюдце заработало, нужно кое-что добавить. Кто скажет, чего не хватает?
Студентки тупо подхихикивали, не решаясь опростоволоситься перед великолепным Альриком, парни шуршали конспектами.
— Соединить подиагонально боковые символы, — ответил Мелёшин, оглушив мне левое ухо. Оказывается, он так и не поднялся из лежачего положения.
Вулфу посмотрел на ответившего, а мне казалось, он разглядывал меня, внимательно и изучающе.
— Поглядим, верен ли ответ студента Мелёшина, — сказал преподаватель и сделал так, как предложил Мэл.
Часть доски, оказавшаяся внутри октаграммы, начала растворяться, а вместе с ней и стена. В пределах символьного контура наступила прозрачность, и присутствующие смогли полюбоваться на Лютика, стоявшего у зеркала и начесывающего расческой чубчик, периодически сбрызгивая его лаком. Судя по подпрыгиваниям препода и по его двигающемуся рту, он пританцовывал и напевал.
