Русский шпион-инопланетянин

— Браво! — невольно зааплодировали мы с Ларьком.

— Два года упорных трудов! — актерски раскланялась Горгона

— О, моя голова! Что б ты сдох, Гера, со своими этиловыми эквивалентами! — не унимался белый попугай, теперь голосом, чуть напоминающим голос хозяйки.

— А это он уже сам, гнида, выучил... У меня видимо было трудное утро, после бурной, научной дискуссии.

— Мадам, простите, меня прервали. Могу ли я, как Чиф, человек имеющий отношение к морю, звать Вас просто "Кэп"?

— Думаю — да. Только проверю, не самозванец ли? Охарактеризуй мне, м-м-м... ну, бригантину, что ли...

— Мама Жоржи! У кого ты спрашиваешь... — взяла себя за щеки Гейша.

— Тебе, как? В классическом варианте? До модернизации? Ну... бригантина — это небольшой корабль, двухмачтовая шхуна. На фок-мачте устанавливаются прямые паруса, а на грот-мачте косые. Прямые паруса лежат в плоскости перпендикулярной оси судна, а косые параллельны этой оси. Такая комбинация делает бригантину быстрой. Благодаря прямым парусам, которые улавливают много ветра. И маневренной, благодаря косым парусам, которые позволяют кораблю идти под большим углом к ветру.

Ну, что ещё... вооружение до десяти пушек, малого калибра, раньше и весла ставили, пар восемь-двенадцать, в бухты заползать. Появились очень давно, в Средиземном море, веке в тринадцатом. Ваши коллеги, пираты, очень бригантинки любили. Преудобнейшая вещь, для приличных дел-с...

— Во, во... Видела? — покивала головой Гейша. — А теперь спроси, спроси у этого урода, откуда он всё это знает.

— Буона! Сожри лимон, я сказала! Советую, как доктор. А чтобы не лопнуть от гордости, вспомни, что ещё были Эйнштейн, Ньютон, Пифагор со штанами. Они не только про бригантину знали... Ну, Чиф? И? Откуда дровишки? — вопросительно подняла брови Медуза.

— В кружке занимался, в Доме пионеров. Авиамодельном. Мы там, в основном модели кораблей делали. Преподаватель корабли любил.

— Как это ты, юнга, умудрился институт пионеров застать? В твои-то годы... — прищурилась Жора.

— Центр детского и юношеского творчества в Красноярске. Его до сих пор и стар, и млад Домом пионеров зовет.

— Как, впрочем, и у нас, в Одессе! Согласна, молодец, называй Кэпом!

— Кэп! А часто своих работать приходится?

— Да нет, конечно. Человека три-четыре, в два-три года. Когда ещё реже. Просто это в память горьким комком врезается. И кажется, что не три, тридцать три. И хлопот, конечно, много. Надо легенду продумать, выстроить, чтобы комар носа не подточил. Материальное, пожизненное обеспечение пенсионеру организовать. Что б и в глаза не бросался, и не нуждался ни в чем.

Ходоки, говорю, в голове бродят. Житья не дают. "Ой! Жора! А ей там плохо не будет? Может её, куда-нибудь поближе к базе определим?". И не объяснишь ведь, что ты её, свою напарницу и лучшую подругу, больше никогда в жизни не увидишь. Даже если приедешь. Не Тортилла это будет. Тора умерла, перед тобою гражданка Швейцарии фрау Нитке. Она тебя знать не знает.

— А что сразу Швейцарии? Дома нельзя приличную жизнь организовать?

— Чем спокойнее страна, тем меньше риска. Мышечная память порою остается. Когда в Евпатории бабка-дачница семерых вооруженных гопников голыми руками завалила, а потом, на автомате, пошла следы заметать, да по тылам отрываться от возможной погони... Это было что-то, как мы тот косяк заминали...

— Жор! А новеньких большой откат получается?

— Да не особо. Последние годы почти нет. Теперь же с каждым отдельно, предварительно работают. Как с тобою было. Присматриваются. Баб годочков уж шесть-семь ни одной не заворачивала. Ну, и мужиков... лет пять, однако... Да и до этого всего двое было. Самый большой обсир был давно, как раз тогда, при Цитрамоне.

— А до "обсира", как?

— Тоже редко, подбирали по той же методике, — каждого индивидуально.

— Так на хрен же вы полезли экспериментировать?

— А ты ещё не понял? Ну-ка, ну-ка... у-у-у... так эти кобылы ничего тебе не сказали? На всякий случай сразу Горгоне, психиатру подсунули... Понятно... Иждивенки! Конечно, Жора всё вывезет!

Медуза Горгона, перегнувшись, вытянула откуда-то из-за границ своего стола, стеклянную, лабораторную колбу, наполовину заполненную жидкостью янтарного цвета. Капнула себе грамм пятьдесят в небольшую, градуированную мензурку и поморщившись выпила. Занюхала корочкой хлеба, принадлежащей, как я понял, им на двоих с Флинтом. И деловито пояснила:

— Чай! Холодный, вот и невкусный. Чаёвничаю, сижу одна, мучаюсь. Гера! Док! Когда ж вы сдохните? Идите, сволочи, сюда! Поухаживайте за дамой!

Намахнув вторую "стопку чая", продолжила:

— Нету их! Отпустила гадов на рыбалку. Пусть развеются.

— Филя! Будешь орать, на ночь, глядя, — о бабе даже и не мечтай! Хрен я тебе попугаиху куплю! — проорал попугай Флинт, голосом Медузы Горгоны.

— Ну, давай тебя радовать. В общем... нет у нас мужиков! Почти. Дефицит страшный! Двести восемнадцать баб и двадцать девять мужчин. Ты, тридцатый. О! Помнишь, фильм был: "Тридцатого уничтожить"? Тьфу-тьфу-тьфу!!! Типун мне на язык, дуре старой! Так что попал ты, паря, в "женский батальон"! Ну-у... и как ощущения?

— Господи! Жора, Буона! Что вы тут шапито-шоу устроили? — "телевизор" у меня в башке немного разделился и в верхней части появился Боня. — Парень не из спецуры, с чего вы взяли, что он будет психовать?

— Ты кого из нас троих вызываешь? Господа, Георгию или меня? — пробурчала Ларек. — Я просто боюсь... всего! Вдруг что-то не срастется, и он не останется.

— А я здесь ва-апще левая... Мне никто, ничего не говорил. У него психотип, как у суперэлиты. Совершенно не похож на гражданского шпака... А тут ещё Буона, с глазами влюблённой зайчихи, трясётся в голове, как овечий хвост. Никогда её такой не видела... Дурное дитё всегда жальче... одуревшее тоже.

Я подумала, что парнишка из камикадзе каких-нибудь. Призраков, Хамелеонов, чертей этих... как их... морских. Начнет рвать рубаху: Я герой России, майор Булочкин, а вы меня к бабам, на У-2? Верните домой, к братанам!

Прослушав ихний "междусобойчик", я, честно говоря, очень удивился. Ну, большинство женщины в организации, и что из этого?

— Это ты, Чиф, не слышал, какие тут перлы, бывало, выдавали, — будто услышав мои мысли, усмехнулась Жора. — Филя, изобрази!

— Барр-рдак! Катастррр-рофа! Решай вопрр-рос, крр-руши ур-родов! Потроши Гер-ру! — тут же, с готовностью отозвался Флинт. — Горр-гона не ворона! Жор-рра красавица! Моня, ты упыр-рь! Выбрось свои кар-рты! У меня Джокер-р-р!

— Не то изобразил, глупая птица, — махнула Жора.

— Сррам! Гер-ра вур-рдалак! — немедленно согласился попугай.

— Абсолютно всё нормально, — начал спокойно и толково разъяснять крашенный Боня. — Специфика в "женском батальоне", конечно, есть. Во-первых, имеет место быть матриархат. Слегка. В каком смысле... — носятся с нами, как с писаной торбой. Если группа при какой-то войнушке состоит, никогда тебя штурман старшим тройки не поставит. Чтобы не рисковать твоей драгоценной жопой. А командир, Ундина, например, постоянно бубнит тебе в голову: "Боня, ещё раз башку высунешь, я сама тебе её прострелю!". И это я ещё не самый худший вариант вспомнил. Уна умничка, попусту не истерит.

Обычно в тройке две женщины и мужчина. И сам понимаешь, что не всегда. Нас не хватает. Так что, если вновь созданной тройке достался мужик — девчонки страшно довольны. Это автоматом обозначает, что кинут на что-то интересное.

В общем, представь, в нормальном гарнизоне две-три девушки завелись. Как к ним бойцы будут относиться? Вот здесь, то же самое. За исключением того, что реально, по природе, девочки намного наглее мальчиков. Так что если "поле" случилось буквально, то есть в одном блиндаже или номере гостиницы — готовься к специально забытым трусикам, лифчикам и громкому реву: Не подсматривать! И принятой перед криком наиболее соблазнительной позе. И вообще, "не подглядывать", звучит сразу, если ты вдруг случайно перестал смотреть. Тебе напоминают, чтобы не филонил.

— Спасибо! Боня, ты гениальный объясняльщик. Я только что с девочками знакомился, что-нибудь упустил?

— Пожалуй, нет. Разве что не рассказали, как Тень чудесно матерится. На военной базе ребенок вырос. Господа российские офицеры при детях, конечно, не выражаются. По крайней мере, пытаются этого не делать. Но Тень субстанция неуловимая, она, где только не присутствует.

К примеру, случай был... Они тогда в Мурманске, на учениях, атомную подводную лодку захватывали, чтобы группу свою "эвакуировать". Тюха матросиков по отсекам с таким звуковым сопровождением запирала, что старый контр-адмирал, который наблюдателем от командования был, — слезу, умиления смахнул и рявкнул: Учитесь, бакланы! Вот это кроет! Талант! Даром, что сухопутчица...

Ладно, давай, Чиф, у меня тут... — и Боня исчез.

— Ну, и ладушки! Расскажи, Жора, напоследок что-нибудь мирное, и будем мы с Лорой отбиваться баиньки.

— Мирное? Тоже мне, нашел пацифистку... А о чём?

— Не о чём, а о ком. Расскажи о Доке. Как он странником стал?

— Моня? Мы с ним земляки. Оба коренные одесситы. Ты хочешь послушать байки за Моню? Их есть у меня! Ну, внимайте...

Это, действительно, была мирная, душераздирающая история...

Соломон Моисеевич Абрамсон — вслушайся в музыку слов. В отличии от твоей не кошерной, полукровной срамоты... Я о тебе, о тебе говорю, Гея! Моня настолько сын своего народа... что я бы даже сказала: он родился сразу уже старым, бедным евреем. Шучу, конечно. Мальчик из очень хорошей, правильной семьи. Его дед, известный одесский портной, Лейб Пейсахович, принимал участие в знаменитых, еврейских погромах. Как участвовал? Его громили.

Папа, Моисей Лейбович Абрамсон, доктор наук, член-корреспондент медицинской академии. Удивительный гинеколог. Мама Меира Яковлевна, кандидат медицинских наук, домохозяйка.

— Тоже офигенный гинеколог?

— Мейра? Терапевт, никакой. Моше чисто для приличия, чтобы она его не завидовала, протолкнул её "девичью" диссертацию. Девица ей одна писала.

Она хорошая, еврейская мама и супруга. Для чего ей надо, быть нормальным доктором?

Сам маленький Моня никогда не ходил гулять с мальчишками футбол во дворе. Когда пришедшая в гости тётя Фира однажды спросила, почему он не идет на улицу, играть с ребятами, то шестилетний Моня ответил:

— Зачем? Драть сандалики, и ходить в драных? Ждать пока мама не купит новые? Ей это надо? Пойду, почитаю букварь, когда-нибудь мне тоже придется кормить семью.

Он САМ в пять лет попросил маму отвести его на скрипку! И честно отбарабанил весь курс музыкальной школы. Не бросил и не расстроился, когда ему сказали, что гением и лауреатом он никогда не станет.

"Ничего страшного! По крайней мере, я смогу сыграть для коллег, во время чествования меня на юбилее!" — спокойно сказал семилетний Моня.

В двенадцать лет сын попенял папе, что у него очень неудобная специализация.

— Детям не принято смотреть на женские гениталии. А то я мог бы временами Вам ассистировать. Для адаптации к крови и человеческому телу. Я пойду в медицину! — заявил мудрый, маленький Соломон.

Снял отцу, растерянно ищущему очки, предмет поисков со лба, одел на нос и продолжил:

— Папа! Я Вас умоляю! Почему Вы так смотрите, как удивленный? Мой отец светило медицины, а я пойду учиться на юриста? Я идиёт? Идите, собирайте маме, и мы поедем в гости к Марку Иосифовичу. Ректору мединститута. На посмотреть, действительно ли их дочь Ривка, так страшна, как мне показалось в восемь лет. Возможно, я был не прав.

Ну, сам понимаешь, в институт Моня поступил, с блеском. Профессор Зельтен, сидящий в приемной комиссии, шепнул находящейся по соседству Раисе Львовне:

— За мальчика так хорошо говорили солидные люди... я уважаю его папу... Готов был поставить балл ничего не слушая... Зачем коллеги беспокоили воздух? За него можно было совсем молчать. Он знает всего больше меня!

Закончил Моня с красным дипломом. Женился на втором курсе, на Ривке. Они, таки-да, любили друг друга.

Соломон выбрал специализацию "хирургия" и был очень подающим надежды. Правда поначалу не мог до конца определиться и малость метался. Начинал, по-моему, лучистым хирургом, в кардиологии точно был, оториноларингологом подвязался. Всяких курсов переквалификации, повышения квалификации уйму закончил... Потом у супруги рак головного мозга обнаружили и он чуть в онкологию не ушел. Она бы выжила, но пожертвовала собой ради ребенка. Долго не могла забеременеть, а тут на тебе. В общем, лечиться она отказалась, беременность отходила, родила, а потом было уже поздно. Зато ребенку жизнь дала, успела. И назвала его сама — Моисеем. В честь деда, Мониного отца. Делали всё, что только могли, но, увы, не спасли. Умерла Ривка. Док, как-то сломался тогда, замкнулся в себе. Потом уехал в Америку, маленький Мойша у деда на попечении остался.

Моня в Штатах ещё малость поучился, в этот раз на уже пластического хирурга. Поработал некоторое время, причем моментально приобрел там очень солидную практику. Это потому, что он художник от Бога. Когда Моня в пятнадцать лет бросил изостудию, ради будущей медицины, Арон Яковлевич, их руководитель, плакал и ходил к маме уговаривать. "Мейра! Сделай что-нибудь! Твой сын лишает меня славы первого учителя народного художника СССР!". Прости, Чиф, я отвлеклась! Короче, в Америке Соломон опять бросил всё и вернулся в Россию. Забыла сказать, они в начале восьмидесятых с Одессы в Москву переехали. Папе правительство Москвы выделило четырех комнатную квартиру на Покровском валу.

В общем, начал он трудиться уже здесь, в клинике. А тогда "пластика" больша-ая роскошь была. Соответственно, блат, взятки, знакомства. И вот сидит Док на работе, время двенадцатый час ночи, за стенкой сестричка-интерн кемарит, пытается отдохнуть, пока не началось. На столе в операционной, с разрисованной мордашкой, молодая дамочка лежит. Дочка нужного человека. Соплеменница и единоверка. Короче, надо носик выправить. Он горбатенький, длинненький, а теперь ещё и кривенький. В теннис на кремлевском корте играла. Эйс, подачу на вылет, носом приняла.

Тут надо упомянуть, что к ночи Моня уже никакой был. Уставший, ушатаный в дрова. Работы невпроворот, вспомни-ка те времена, восемьдесят третий, восемьдесят четвертый год... это сейчас клиники по пластике на каждом шагу наоткрывались.

А от папы той девочки, что на столе находится, мно-ого чего зависело. Железобетонная стена, в случае надобности. Прикрыть, ой как может, недоброжелатели у всех есть. Соломону, когда он с трапа самолета сошел, с Америки прилетевши, первое, что сказали, вместо здравствуй — "а ты, что, назад вернулся?".

И действительно, еврей, с профессией, с английским, востребованный... Готовый "невозвращенец", какого рожна обратно приперся, чего в Штатах не жилось? Уж не завербованный ли?

Подошел Моня к столу, щупает пациентке нос, да работу обмозговывает. Ринопластика, если её хорошо делать, штука довольно кропотливая.

"У этой девочки кожа тоненькая, ювелирненько надо, — думает Док, — с одной стороны хорошо, отеков будет меньше, с другой, под толстой кожей меньше следы ремоделирования хрящей было бы видно". Стоит, по времени прикидывает операцию. Обезболить, вскрыть, вывести хрящи наружу... Это во сколько мы, примерно, закончим? Взгляд, вниз на часы бросил, а заодно и пациентку зацепил. Твою мать... Там совершенно ничего делать не надо! У неё божественный нос! Тоненький, РОВНЫЙ, КАК СТРЕЛА.