| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Инза подхватывает меня за плечи. На Тверди, в Германии ночь. Сколько же это времени?
— В порядке, — говорю я, — и жрать хочется, сил нет.
— Тогда пошли, — говорит Инза, — я сейчас разогрею пиццу.
Меня усаживают. Тащат пиццу. Крепкий чай. Пицца исходит паром. Я жадно в нее вгрызаюсь. С тунцом и луком, как я люблю. Инза разливает "Дорнфельдер". Самое то. Самое то после работы — нажраться и спать.
— Иной раз вот так думаешь, — говорит Инза, — мы тут их держим, как марионеток, на нитях. Мы создаем образы — они их ловят и пишут... и пишут. Думают, что они творцы, а на самом деле...
— А на самом деле люди разные, Инза, — я давлюсь куском пиццы, — есть и творцы. Есть те, кто на наши фантомы, знаешь, кладет с прибором. И это хорошо, потому что иначе земляне бы всякой самостоятельности лишились. Есть те, кто только сам может сочинять. Кто независим и ничего от других не принимает. Просто наблюдает жизнь. А есть — талантливые... гениальные даже. Прекрасные компиляторы. Только вот создавать они могут лишь в реальности, созданной другими. Например, нами. И это еще хорошо, если нами...
— Верно, — согласилась Ашен, — среди доршей есть тоже вполне неплохие писатели... сценаристы. Художники. Беда их только в том, что свое собственное они создать не могут. Они изучают чужое — мифы, например, или созданный чьим-то воображением мир, интерпретируют его по-своему, и... даже хорошо получается. Иногда лучше, чем у самостоятельных творцов. Только одно они не могут — оружие создавать... Для этого самостоятельность нужна. Чтобы создать что-то настолько реальное, что может убить.
— А вы никогда не думали, — Инза режет пиццу неторопливо, аристократически, — что и мы только интерпретируем чьи-то фантомы. Что есть еще и более высокая Твердь, чем Медиана. Или может быть, это Воздух... Что настоящие фантомы создаются — там. А мы их уже ловим.
— Может и так, Инза, — говорю я, — только это бесплодные все рассуждения. Проверить это нельзя все равно. Давайте лучше выпьем за Город!
Квенсен. Год первый.
От занятий в этот день нас, конечно, освободили. Народ пошел отлеживаться и зализывать раны. Я же — куда деваться — направилась в мрачный застенок, то бишь подвальное дисциплинарное помещение.
Пять часов — это не шутка, где я потом наскребу это время? Учитывая, что в воскресенье Господне сидеть под арестом разрешается лишь по особому приказу начальства.
Собственно, ничего такого уж страшного в нашем мрачном застенке нет. Я записала у дежурного время прибытия, сдала все имеющиеся у меня предметы. В арестантском помещении запрещено заниматься чем-либо, кроме молитвы, так что четки нам оставляют при желании. Я села на пол у стеночки — мебель здесь не предусмотрена, под тускло горящей лампочкой, привалилась к углу и почти сразу же заснула. Спать, конечно, в таком состоянии неудобно и холодно, но сейчас я слишком устала, чтобы обращать внимание на мелочи.
Проснулась я от холода. Во сне сползла, конечно, на пол, свернулась калачиком, и ледяной бетонный пол сделал свое дело. Несколько секунд я лежала, стуча зубами и проклиная все на свете. Потом здравый разум взял верх, я встала, кряхтя, и занялась отжиманиями и приседаниями на одной ноге. Вернув себе бодрость и подвижность, я подошла к двери и постучала.
— Да? — лениво отозвался дежурный, пятнадцатилетний пацан из параллельного сена.
— Сколько я сижу уже?
По правде сказать, я надеялась, что проспала весь срок.
— Час двадцать минут.
Опаньки. Холод разбудил меня раньше, чем я успела хотя бы отдохнуть.
Вздохнув, я снова села у стены и стала молиться, поворачивая колечко на пальце.
Вот Аллин, например, или там Лекки — они вполне могут молиться и пять часов подряд. Но я, видно, по грехам, лишена такой благодати. На один Розарий меня вполне хватило. Я начала следующий, но вскоре мысли мои плавно перешли к совершенно другим предметам, и в конце концов я сдалась. Думалось, конечно, об Эльгеро (а я всегда о нем думаю).
Нет, нередко случается, что девочки влюбляются в каких-нибудь недосягаемых личностей — киноактеров, героев. Влюбляются в учителей и вышестоящее начальство. В моем случае — стоящее настолько выше, что уже ни о какой реальной возможности сближения и думать не приходится. Эльгеро — стаффин, а по земным меркам это примерно то же, что полковник. Я пока не добралась даже до звания действующего рядового гэйна.
Но ведь когда мы познакомились с ним, я и не подозревала об этом. Тогда звание Эльгеро еще не было настолько высоким. Операцией по моему выращиванию он начал руководить, будучи еще только ксатом, а когда я попала в Дейтрос, Эльгеро дослужился до зеннора, но мне тогда это было все равно. Я ничего не понимала в званиях, для меня Эльгеро был просто наставником, учителем-мучителем, с которым мы бок о бок провели три месяца в Килне. Несмотря на все издевательства, которым он меня в то время подвергал, я все же очень ему благодарна, потому что он многому меня научил. Это ведь он ввел меня в Медиану, научил пользоваться шлингом и создавать оружие. Да и вообще научил всему. Можно сказать, сделал совершенно другим человеком. Я ведь по натуре человек совершенно не волевой, до тех пор куда ветер дунет — туда меня и клонило. После общения с Эльгеро, казалось, появился во мне стальной стержень — не сломать и даже не согнуть. Такой стержень, собственно, есть у любого гэйна — это дейтрийское воспитание. Только у меня оно продлилось всего несколько месяцев, и полностью, почти исключительно связано с Эльгеро.
А потом совместная операция, поход в Дарайю, и хотя Эльгеро, конечно, командовал, вел он себя очень демократично. Он вообще такой. Не привык подчеркивать свое начальственное положение. Пользуется им только для дела, по необходимости. А в свободное время всегда болтал со мной на равных.
Откуда же мне было знать тогда, какое положение он занимает в Дейтросе?
Впрочем, ведь и я — дочь шемана, прославленного Вэйна иль Кэррио. Но в Дейтросе родственные связи не значат совершенно ничего. А сама по себе я даже пока не гэйна.
Правда, я и люблю-то его странно. Никаких страданий, например, особых у меня нет. А ведь они, наверное, должны быть? Я просто знаю, что вот где-то есть Эльгеро, что когда-нибудь я его увижу, и мне от этого хорошо.
Хотя вот сейчас появилась какая-то тень, и она мне мешает. Казалось бы — так прекрасно! Эльгеро приехал. Прочитает у нас курс. Почему же так неприятно внутри, так мерзко? Шишинда? Да, опозорила она меня, но с другой стороны, не глупый же человек Эльгеро, не может он все это всерьез воспринять. Или воспримет?
Но даже и не в этом дело. Я вдруг поняла, что мне мешает. Эта красавица фарфоровая, психолог задрипанный. Слишком уж по-хозяйски она взяла Эльгеро под руку. Кто она ему вообще?
Да мало ли кто? Тетя. Кузина. Товарищ по работе. Подруга детства, в марсене на горшках рядом сидели.
Не похоже это на Эльгеро, сказала я себе. Не такой он человек. Конечно же, не такой! Если уж он до сих пор не женился — а обычно дейтрины женятся рано — то вряд ли и собирается. Для Эльгеро главное — его Дело. Можно еще представить, что он случайно женится на какой-нибудь соратнице, между делом. Но иметь рядом совершенно чуждого ему человека (за километр же видно — нет между ними ничего общего, и никогда его эта расфуфыренная кукла не поймет), из другой касты — это на Эльгеро совершенно не похоже. Нет-нет, заверила я себя, надо быть полной дурой, чтобы подозревать между ними какие-то там близкие отношения.
Как ни странно, эти мысли меня успокоили.
Однако близился вечер. Я снова замерзла, а двигаться было лень. И хотелось жрать. Просто смертельно хотелось. Мои благие намерения покончить сегодня с дисчасами постепенно таяли. В конце концов я постучала в дверь. Дежурный уже сменился — теперь там стояла девочка из того же сена, неправдоподобно маленькая, с двумя черными косами, а нос густо усыпан веснушками.
Хоть убей — не могу даже представить ее ни в Медиане, ни тем более, с "Клоссом" в руках на Тверди. А ведь она на втором году обучения, как и мы, и тоже участвует в войне. Все-таки дейтры — настоящие изверги и сволочи. Убить нас мало.
— Вам что? — пискнула дежурная.
— Сколько времени я сижу, не подскажешь?
— Два часа пятьдесят две минуты, — серьезно ответила девочка.
— Открой, — попросила я, — через восемь минут.
— Да выходите сейчас, — дверь со скрежетом отъехала в сторону, — я вам запишу три часа.
Прочно вбитая дейтрийская субординация — хотя я точно такой же курсант-второгодок, девочка никак не могла обратиться ко мне, старшей по возрасту, на "ты".
— Спасибо, — я радостно помчалась по лестнице наверх.
Два часа уж как-нибудь досижу завтра.
В общаге — тренте — собрался весь сен. Ну конечно же — как не отметить сегодняшние события? Такой бой не каждую неделю случается, а мы еще и все живы остались.
Настроение в тренте царило приподнятое. Как всегда, мы собрались в женской половине, здесь у девушек нашего сена была отдельная комната на десять коек. Только две из них обычно пустовали в последнее время. Вильде почти всегда уходила спать домой, ей разрешали — все же трое маленьких детей, им по вечерам нужно общение с родителями. А одна койка была тщательно заправлена, украшена вышитым покрывалом и белоснежной полоской свернутой простыни, и никто на нее даже не садился — здесь раньше спала Несса, сейчас казалось — самая красивая, самая талантливая, самая необыкновенная из всех нас, она два месяца назад не вернулась из Килна.
Мы старательно обходили эту койку. Но сейчас об этом не думалось. Сейчас нам было хорошо. В центре спальни, на койку Шеты брошена широкая фанерка. На фанерке сервированы разносолы, которыми ребята разжились, пока я отбывала свое наказание. Неплохо вышло, видимо, кто-то вышел из дейтрийской зоны и закупился у лайцев — а может, посылку получил недавно. Хлеб явно из нашей столовой, а еще копченое мясо кружками, сочные фиолетовые луковицы, груды мелко порезанного салата с яйцами, кольца машани, лайского овоща, свежее масло, длинные рыжие томаты, золотистые гороховые стручки. И конечно, по такому случаю кто-то достал заначенную бутыль шеманки — нашего гэйновского самогона (на русский я бы перевела это название как "генералка"). Градусов пятьдесят — после этого и водка покажется лимонадом. Разливали, как водится, по колпачкам фляжек — они есть у всех, и разлив честный. Только вот несколько тостов уже прошло без меня. Я перекрестилась, опрокинула в себя колпачок огненно-жгучей отравы и быстренько начала набивать живот вкусной лайской едой.
Это не часто так бывает, что и бой прошел, и все живы-здоровы. Коррада разве что сидит, радостно улыбаясь и прижимая к животу перебинтованную руку. Обстоятельства и выпитая шеманка сделали свое — в обществе царила эйфория. Эсвин с Реймосом по очереди рассказывали анекдоты, общество радостно и оглушительно ржало, каждый раз при этом я думала, что сейчас прибежит вахтерша и устроит нам веселье. Но сидящий рядом Эйнор подлил мне в третий раз, и опрокинув в себя колпачок очередной раз, уже вместе со всеми ("Давайте за хессина Миро, если бы не он, сидели бы мы сейчас все как люди дома, и ходили бы на нормальную работу!"), я почувствовала, что обстановка вполне клевая, а хохот не слишком тихий и не слишком громкий, как раз такой, как нужно. Все начали вспоминать, где они были бы сейчас, если бы не начальник квенсена хессин Миро. Вот, например, Айза бы сейчас проектировала мосты, а Касс занимался темпоральными расчетами, он у нас великий математик. Коррада заметила, что сейчас бы не ее гоняли на кроссе и занятиях по трайну, а она бы гоняла детишек в тоорсене, занимаясь с ними пятиборьем. А ты бы что делала, Кей? — спросил кто-то, и я начала мучительно соображать, что бы я могла сейчас делать. И где. К сожалению, шеманка не способствовала прояснению ума. Я бросила это нудное занятие, тем более, что никто уже особо и не интересовался моей альтернативной биографией. Мы выпили еще по колпачку, за Триму и ее благополучие, и Эсвин, сидящий рядом, обнял меня за плечи. Правда, при этом он слегка на меня навалился, а Эсвин — это та еще туша, надо сказать. В конце концов я навалилась на Эйнора, сидящего с другой стороны и даже положила голову ему на плечо. Наши музыканты между тем уже подстроили инструменты — четыре клори, двенадцатиструнных инструмента с полукруглым корпусом, две флейты, и забацали мелодию, и мелодия эта показалась мне такой несказанно красивой, что я сидела и всхлипывала, и размазывала сопли по лицу прямо рукой.
Потом мы уже пели все вместе, и получалось даже очень складно и красиво. Пели мы, как водится, привычные дейтрийские песни.
Мы уходим за грань, мы уходим
В серой рвани сверкают разряды.
Сомневаться и плакать не надо,
Мы уходим в белесый туман.
Там опасные призраки бродят,
И со смертью нам не разминуться,
Но возьми, если хочешь вернуться,
Шлинг на пояс, удачу в карман.
Наши клористы старались вовсю. В Дейтросе нигде не услышишь такой музыки, как в компании гэйнов. Нет, конечно, кое-кого записывают официально, остальные касты тоже нуждаются в искусстве. И только мы получаем то самое искусство прямо из первых рук. От тех, кто и должен его творить, и в любом нормальном мире только этим бы и занимался. А здесь занимается смертоубийством. Но об этом легко удается на время забыть, особенно по пьяни.
Мы спели балладу на стихи Аллина, про смелого гэйна Шетана, прославившегося три столетия назад. Потом Вита вылезла вперед.
— Раз уж мы об Аллине, я тут сочинила недавно. Кстати, а где он?
— В церкви, — ответила Лекки. Мы все дружно замолчали и даже слегка протрезвели — от укоров совести. Я, конечно, знала, почему Аллин в церкви. Он всегда так, после боя. В другое время он всегда рад выпить с нами, но сейчас принес это желание в жертву. В жертву за убитых. И за их же души сейчас и молится. Хойта, что и говорить.
— Ну ладно, я все равно сыграю. Это про триманскую святую Агнессу, она была казнена еще в древнем Риме за исповедание Христа.
Вита заиграла вступление, все затихли, только Эйнор сопел мне в затылок.
Голос у Виты был несильный, но очень нежный, да еще и профессиональный, она пела и в церковном хоре у нас.
Ах, тот, кто чувства не скрывал,*
Кольца в ночи не целовал,
Любовь по имени не звал
Украдкой, втихомолку.
Кто тайно крестик не носил,
Кто рыб в песке не рисовал —
Ах, тот, кто тайно не любил,
В любви не знает толку!
Кто уст запретом не смирил,
Их раскрывая лишь в мольбе,
Ах, тот, кто тайно не любил,
Не знает, что за счастье,
На слезы маме, в смех толпе,
В спокойствии или в борьбе
Века молчанья о Тебе
Расторгнуть в одночасье.
Сказать о всем, вступая в круг
Пред тысячами жадных глаз,
Раскрыть любовь в единый раз,
Навек расторгнув узы.
И будет много их у нас,
Свидетелей в наш первый час,
Свидетелей, мои милый друг,
Для брачного союза.
Но каждой тайне — свой черед.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
