Гордая птичка Воробышек

— Илья, прекрати, — отвечает он. — Тебе известно мое отношение к Ирине. Она тут только из-за Якова.

— Мне все равно, Большой Босс. Мне действительно все равно, поверь, — честно признаюсь. — Я не видел тебя два года и не знаю, захочу ли увидеть вновь.

Я догоняю птичку, и мы молча минуем зимний, освещенный фигурными фонарями парк и вытянувшийся наизготовку пост охраны. Когда мы выходим за массивные раздвижные ворота и оказываемся возле моего автомобиля, я останавливаю ушедшую в себя девчонку за руку и говорю:

— Брось печалиться, Воробышек. Ты ничего никому не должна, слышишь? Наплюй. А слова Ирки — это просто злые слова недовольной жизнью стервы. Я так не думаю.

Мне не нравится выражение ее лица. Оно странно неживое и отрешенное, как будто ей все равно, что происходит вокруг. Но сероглазой птичке не провести меня. Она смотрит так, как смотрит в мир человек, которого оскорбили.

Черт! Если бы я думал, что девчонке будет интересно услышать от меня о сволочной натуре Яшкиной подруги и успокоиться — я бы рассказал. Но боюсь, воробышка мало интересуют хитросплетение моих прошлых отношений.

— Илья, я обещала и это решено, — отрезает она все заготовленные мной доводы. — Я дала слово твоему отцу и вернусь. Но я не обещала, что с тобой, хотя он очень этого хочет. Ты свободен сам решать, где тебе встречать Новый год и с кем, кто бы что ни думал. Ты можешь планировать вечер, как задумывал.

— И как ты себе это представляешь, птичка? — тихо интересуюсь я.

— Очень просто, — пожимает она плечом, глядя мимо меня. — Я приеду, отсижусь где-нибудь в сторонке под елкой часа два и вернусь в город. Возможно, даже наемся отпуза. Как думаешь, я смогу в полночь вызвать такси? Или в праздник это проблематично?

Я не знаю, что на это сказать, какие мысли бродят у девчонки в голове, поэтому просто распахиваю перед ней дверь машины и коротко командую:

— Садись, Воробышек, поехали.

— Но мне... — пытается она возразить, и я вновь настойчиво повторяю:

— Садись!

Она послушно забирается внутрь и дает мне пристегнуть себя к креслу ремнем, растерянно мнет на коленях сумку. Едва я завожу мотор и трогаю машину с места, говорит:

— Илья, если не трудно, мне бы к автобусной остановке на Новотрипольском шоссе. Там где за Черехино Бурый Яр. Я домой.

— Хорошо.

— Люков, ты специально проехал, да?

— Да.

— Но мне в Гордеевск! Вечерние рейсовые еще ходят!

— Я знаю.

— Ты не должен совсем... Праздник ведь...

— И ты...

Она упрямо отворачивается и замолкает, а я смотрю сквозь опустившийся вечер на гуляющую полупустой трассой снежную поземку и веду машину в незнакомый городок, откуда приехала, так неожиданно ворвавшаяся в мою жизнь птицей феникс, гордая золотоволосая девчонка.

— Останови здесь, пожалуйста, — просит меня притормозить воробышек у работающего продуктового киоска, когда мы въезжаем в Гордеевск и минуем центр, выскакивает наружу и покупает два батончика "Сникерс" и связку апельсин.

— Мальчишкам, — почему-то виновато поясняет, пряча глаза. — Они у нас с мамой сладкоежки. А нам на улицу Молодежная, дом двадцать пять.

Навигатор работает исправно и уже через два квартала приводит меня к блочной девятиэтажке, затесавшейся в стройном ряду похожих домов. Возле подъезда, на который указывает девушка, шумно и весело. Новый год еще не наступил, но веселой компании молодежи, давшей название улице, облепившей длинную скамейку возле парадного, похоже, все равно. Заметив секундное смятение в лице воробышка: нахмуренный взгляд и закушенный кончик губы, напряженную спину, я невежливо предлагаю, отбирая у птички из непослушных рук апельсины:

— На чай напроситься можно, Воробышек? Я здорово замерз.

— Что? — переспрашивает девушка, словно отвлекшись от одолевающих ее мыслей, и тут же облегченно выдыхает, высвобождая пальцы. — Да. Да, Илья, конечно.

Мы вместе выходим из машины и направляемся к дому. Девчонка коротко кивает кому-то, поприветствовавшему ее со скамейки, поздравляет в ответ с наступающим Новым годом, и под короткий многозначительный свист в спину, впускает нас в подъезд. Здесь не было того, кого она боялась увидеть, считываю я информацию с ее лица и запасливо оставляю это невольное откровение на потом.

Лифт старый и тесный, и на седьмой этаж поднимается слишком медленно. В какой-то момент воробышек, почти упершаяся носом в мою грудь, поднимает глаза и порывается что-то сказать, но встретившись с моим взглядом, сразу же отводит их в сторону.

— Если хочешь, я подожду тебя на площадке, птичка. Или спущусь в машину, — догадываюсь я о ее смущении.

— Нет, не надо, — отвечает она. Выходит из лифта и останавливается возле темных дверей. Жмет, выдохнув, на кнопку звонка. — Неужели все разошлись по гостям? — говорит, решительно вставляя ключ в щелку замка, распахивает дверь и заходит внутрь квартиры. Включив свет в длинном коридоре, служащим и прихожей, приглашает меня войти.

— Пожалуйста, Илья, проходи, я тут живу. Мам? Бабуль? Вы где? — окликает тишину, затворив дверь, но не дождавшись ответа, озадаченно поворачивается ко мне. — Никого нет.

На ее лице проступает такое искреннее удивление, что я спешу развернуть птичку в сторону старенького комода-трюмо, располовинившего коридор, и лежащей на нем записки.

— Кажется это тебе, Воробышек. Вон там.

— О!

Она подходит к трюмо, берет в руки блокнотный лист и читает; кивает отрицательно:

— Не мне, мальчишкам. Мама с бабушкой к знакомым ушли, и они тут же сбежали. Если не вернуться к одиннадцати часам — будет им от мамы нагоняй. Она у нас женщина серьезная, шутить не любит. Опоздают, могут и по затылку схлопотать. Да, жаль, что не получится им позвонить, я номер наизусть не помню... Ой, Илья, раздевайся! Давай помогу, — спохватывается девчонка, стремительно возвращается и с готовностью принимает из моих рук куртку. Убирая одежду в раздвижной шкаф, невозмутимо вешает поверх куртки дарованный мне шарф.

— Проходи в зал, пожалуйста, — приглашает меня в центральную комнату, проходит вперед сама и включает свет. — Ох! — охает, споткнувшись об откатившуюся от стены спортивную гантель, видимо, оставленную одним из братьев, и тут же смущенно краснеет. — Извини, Илья, как видишь, у нас далеко до порядка.

Да, вижу. Нормальный дом, где живет семья. Небогатая семья, но вполне себе настоящая: кажется, каждый встретивший меня предмет в небольшой трехкомнатной квартире кричит о том. И полусервированный для праздника стол, с традиционной бутылкой шампанского во главе и вазой с фруктами; и ветка зеленой ели, обмотанная серпантином, торжественно водруженная на полку с телевизором; и сложенная вдвое телевизионная программка, полуприкрывшая собой очки на чуть смятом диванном пледе. Отложенное вязание на журнальном столе, и рыжий толстый котяра, разлегшийся в кресле. Как же его зовут...

— Борменталь! Привет! — радостно тянет Воробышек руку к коту и тот, словно девушка никуда не уезжала, лениво вытягивает лапу, позволяя ей почесать грудь. Заметив меня, тут же схватывается на лапы и напряженно застывает, выжидающе сверкая зелеными глазами. — И чего испугался спрашивается? — удивляется хозяйка, виновато оглядываясь за плечо. — Знакомься, Бормик, это Илья. Он свой.

"Свой", — вот так запросто произносит птичка, как само собой разумеющееся, словно для нее это давно установленный непреложный факт, и меня тут же что-то сжимает изнутри. Еще один алеющий уголек, вспыхнув под кожей по воле воробышка, сгорая, оставляет по себе болезненный след.

Не мигая, мы смотрим с котом друг другу в глаза, изучая и узнавая, пока он, наконец, не спрыгивает с кресла и не убирается с сердитым мяуканьем под стол. Не сдав своих позиций, а просто временно отступив. Он странно похож на приблудившегося ко мне Домового (однажды вором пробравшегося в мой дом и больше не покинувшего его), просто удивительно, точно снятая сканером копия. Немудрено, что воробышку единственной удалось поладить с ним.

— Ты присаживайся, Илья, я сейчас, — обращается ко мне птичка, указывая на диван, и неуверенно предлагает. — Может, тебе телевизор включить? А может, ты есть хочешь? Ты скажи, не стесняйся, мама с бабулей наверняка что-то вкусное приготовили. Я ведь так и не успела для тебя ничего сделать...

— Не беспокойся, Воробышек, я не голоден, — я опускаюсь на диван и беру в руки пульт. — Чая будет вполне достаточно. Можно даже без сахара.

Она кивает, рассеянно, как мне кажется. Развернувшись, почти выходит из комнаты, но вдруг возвращается и будто невзначай отворачивает к стене пару фотографий в рамках, что стоят на открытой полке книжного шкафа. Нарушая былой расклад, выдвигает вперед фотографии братьев и проводит вдоль полки пальцами.

Интересно, что там у нее?

Едва девчонка выскальзывает из гостиной, я тут же решаю выяснить это. Я не слишком любопытен, обычно мне плевать на чьи-то семейные истории — какое мне дело до чужих людей? — но воробышка, почему-то, это правило не касается. Ноги сами поднимают меня и подводят к шкафу, рука уверенно находит стеклянную рамку, снимает с полки... Я подношу фотографию к глазам, чтобы увидеть на ней, запечатленную в момент поворота, танцовщицу. Светловолосую девушку с потрясающе красивыми ногами, в мерцающем бальном платье с многоярусным шлейфом и открытой спиной.

Я медленно провожу по этой спине большим пальцем, запоминая плавный изгиб. Вызываю в памяти горячий жар голой кожи, которую уже чувствовал под своей рукой и домысливаю невозможное...

Птичка. Такая уверенная в себе и роскошная. Словно жемчужина, вырвавшаяся в пену волн из плена долгое время сковывающей ее красоту раковины. Сероглазая провинциальная девчонка, однажды уснувшая под моей дверью.

На другой фотографии Воробышек уже не одна, а в компании худощавого русоволосого паренька, преклонившего перед ней колено. Рука вскинута вверх, подбородок поднят, а глаза партнера устремлены на растянутые в улыбке девичьи губы.... Оба запечатлены совсем детьми, лет двенадцати, не больше, и все же взаимная симпатия и доверие между парой налицо.

Я возвращаю фоторамку на место и бросаю внимательный взгляд на ряд книг, утопленный в глубину полки. У боковой стенки, из-под увесистых томов современной беллетристики, виднеется еле заметный белый бумажный уголок. Потянув за него пальцем, я извлекаю на свет любительский снимок кудрявой девчонки и кладу на ладонь: так вот, что ты прятала, птичка. Зачем?

Воробышек. Совсем молоденькая. Простоволосая, смеющаяся, в летнем, вздернутом ладошкой к колену сарафане, по щиколотку в воде. На обратной стороне снимка надпись: "Речка Ярь. Брусникино. Мой пятнадцатый день рождения"...

Черт! Пора бы привыкнуть к шагам девчонки! Она ступает так тихо, что я не успеваю отступить к дивану, но успеваю спрятать фотографию в задний карман брюк, схватить с полки первую подвернувшуюся под руку книгу и ответить спокойным взглядом на удивленное движение ее глаз — чуть тревожное и настороженное.

— Вот чай, Илья. Я сделала тебе с лимоном...

* * *

Господи, ну почему я так нервничаю? Чуть не разбила чашку. Ведь ничего запредельного и удивительного не произошло: ну, подумаешь, Люков у меня в гостях. Да, несколько неожиданно, да немного неловко за свое скромное жилье, но кому на этот визит пенять: Якову, Роману Сергеевичу или себе? И потом, какая парню разница, где я живу и как? Зачем я себя накручиваю? Судя по невозмутимому лицу Люкова, переступившему мой порог, все вполне соответствует его представлениям обо мне. Успокойся, Женька, не переживай за старенькое бабушкино трюмо и стертую ногами мальчишек ковровую дорожку, а лучше понадейся на то, что парень не заметил, как ты откровенно струсила перед родным подъездом, приметив на скамейке шумную компанию молодых ребят. Не сообразив, что Игорь подобные сборища давно перерос, а Виталику вряд ли бы пришло в голову торчать у дома в возможном ожидании тебя. Нет. Пора учиться жить заново, Воробышек, и оставлять вчерашнее вчерашнему дню.

И все же настоящее чудо, что Люков облегчил мой трусливый пробег, шаблонно напросившись на чай. Вот уж на кого подобные реверансы совсем не похожи. Даже не знаю, что бы я наплела маме, окажись она дома и увидав нас на пороге. Честно бы сказала, что он мой друг и заскочил на предновогодний огонек? Возможно. Ведь то, как парень вел себя сегодня по отношению ко мне — иначе как дружеским участием не назовешь. И все-таки странно.

Я была уверенна, что он не примет моего согласия на предложение его отца и уедет — причина слишком глубоко спрятана, чтобы он сумел рассмотреть ее, а то что видно, иначе как глупым девчоночьим упрямством не назовешь, — и даже приготовилась топать пешком через все Черехино до шоссе, намереваясь сдержать слово и ни о чем не просить парня. А он, не спрашивая, привез меня в Гордеевск. А ведь у него, наверняка, на вечер были планы и, возможно, назначенная с кем-то личная встреча.

Господи, вот угораздило же меня проспать и наткнуться на этого ненормального Якова с его машиной-крокодилом! Хотя, в свете сегодняшнего дня, именно знакомство с ним и его отцом выглядит куда большим сюрпризом, чем присутствие Люкова в моем доме. И почему я удивляюсь? Да, у Люкова есть семья. Есть, как у всех нормальных людей, вот только с не очень понятной историей. А что ты хотела, Женька? Он живой, нормальный человек, а вовсе не каменный, бездушный сфинкс, каким в начале казался. К нему даже девушка "когда-то были очень близки" бонусом прилагается, правда, бывшая, зато в качестве невесты брата.

С ума сойти, как все завернуто. Попробуй без монокля разберись. И, все же, удивительно, сколько за яркой внешностью может скрываться желчи и яда.

Ирина — девушка-змея, расфуфыренная злая кукла, даром, что красивая. Вот уж кто способен разбудить в человеке все самое темное и недоброе. Ей здорово удалось задеть меня: пренебрежение — болезненное чувство, а унижение и того хуже. То, что стояло за ее поведением, я распознала четко — обычная ревность. Вот только оправданная ли статусом невесты брата? Не уверена. Совершенно точно Илья не безразличен ей. Не знаю, жалеет ли девушка, что не с парнем, но голод в ее глазах при взгляде на него я распознала четко. Ей действительно непонятно, почему он с такой, как я (как не было понятно и той девице из клуба — черноглазой Марго). Она ясно дала мне сегодня понять, что очкастая серая пигалица для нее не преграда. И не пара красивому, холодному Илье, меняющему девушек, словно перчатки, сколько бы о том не мечтала.

Возможно, Ирина права, и если вознамерится вернуть Люкова, у нее все получится — напора и хитрости девушке не занимать. Я уверена, что останься она с Ильей один на один, она тут же применила бы к нему весь свой женский арсенал проверенных средств и, кто знает, может, добилась бы своего. Все-таки их объединяет прошлое. Но пусть я помимо сегодняшнего вечера больше никогда не увижу ее, я должна найти в себе смелость признаться: мне больше не все равно, что думает парень и его семья по-поводу чухонской девчонки. Как и не безразличны слова, сказанные отцом Ильи.