Осознание

— Так люди только час назад вернулись. Вот упросили открыть. Да мы быстро... — отвечал он, рассматривая наши ухмылки. Ничего ему, не сказав, мы проводили его за проходную, а сами все-таки направились в лазарет.

Там тоже все было не слава богу. Больные, которые по идее были лежачими, оказались на деле не только сидячими, но и даже бегающими. При нашем появлении они все поковыляли в палату из смотровой в которой с медсестрами пили чай. А мы, заняв их место, поприветствовали девчонок. Я впервые смог нормально в обычной обстановке рассмотреть эту Алину. Действительно красавица, действительно очень выдержанная особа, но что такого в ней нашел Василий особенного, чтобы так бегать вокруг нее для меня оставалось загадкой. Они скромно сидели рядом с друг другом на деревянной кровати, на которой проводился врачами осмотр, а я занял место недалеко от Натальи надеясь все-таки поговорить с ней при удобном случае. Случай выдался, когда полковник и Алина ушли в комнату девушек, при лазарете оставив нас наедине. Я спросил, могу ли я чем-нибудь ей помочь. Наталья скорее издеваясь, попросила ей ни за что больше никогда не помогать. Я покивал и, собираясь уже уходить, услышал:

— А сам-то ты как все это время жил?

Я не скажу, что мне так уж хотелось рассказывать про свое житье-бытье, но слово за слово я рассказал обо всем. И как работал на заводе, и как перебрался в привилегированный район глядящих и как женился. Романтическая история про свадьбу в море Наталье понравилась. Видя что, по сути, зла она на меня не держит, я попросил ее рассказать тоже, как она тут жила, ведь я абсолютно ничего не знал про жизнь в женской половине лагеря.

Начав еще с того момента, как ее перевели к нам Наталья довольно скомкано описала свою жизнь. Приехала, работала, ссорилась, мирилась с другими заключенными женщинами, потом перевелась в лазарет по просьбе Алины и вот теперь за больными ухаживает. Рассказала что, не смотря на постоянное общение с другими заключенными с мужской половины, она ни с кем ничего не закрутила. Что из всех желаний у нее только одно, скорее вырваться из лагеря. А так как срок у нее не маленький еще два года, то она и об этом старается не думать.

— Тяжело? — спросил я явную глупость.

— Без мужика тяжело... аж грудь ломит иногда, так хочется. — Смеясь и нисколько не смущаясь, ответила она. — А так терпимо. Здесь не такой уж тяжелый труд. Привыкнуть просто надо. В коровниках хуже значительно. Там в такую рань вставать надо... и стареют там быстро.

Не зная, что спросить я осторожно сказал:

— Олега вспоминаешь?

Грустно усмехаясь, Наталья сказала:

— Нет. — Подумала и поправилась: — Ну, бывает, конечно, но так чтобы часто нет. Хватает проблем, чтобы еще о мертвых думать.

— Понятно. — Кивнул я. Вставая, я сказал: — В общем, я буду к тебе заскакивать, мало ли что понадобится. Если что-то срочное на дежурке спросишь, меня вызовут. Я предупрежу...

Она посмотрела мне в лицо, и я отвел глаза. Не спеша и не медля, я вышел в коридор и прошел в палату. Поглядев на спящего в своих бинтах спасенного, я спросил у других лежачих:

— Как он?

Один из молодых да спелых, вечно косящий на боли в животе, лодырь каких мало, отчего я его и знал лично, подскочил к кровати и склонившись над пострадавшим сказал:

— Нормально, Артем Леонидович. Уже говорит иногда. Ночами только. Днем слова не вытянешь.

Заинтересовано я спросил:

— А что говорит?

— Да бредит, конечно. Все бежать, бежать уговаривает... А проснется так молчит и только зенками своими смотрит и словно не на тебя, а мимо куда-то.

Вошедшая в палату Наталья, сказала:

— Вот с ним да, мороки много. Накормить да напоить еще ладно. Но перебинтовывать его очень тяжело. А каждый день надо повязки менять. А как под себя сходит так перестелить кровать это просто каторга какая-то.

— Наташ, но мы же помогаем! — чуть обиженно сказал молодой симулянт.

— Ну, да. — Покивала Наталья, признавая заслуги парня.

В это время страдалец открыл глаза и разжал губы. Я еле различил его просьбу пить, и Наталья налила из графина на столике у окна в стакан обычной кипяченой воды. Поддерживая одной рукой забинтованную голову, она наклонила стакан к губам и держала его так, пока обгоревший не выпьет полностью. Потом, уложив его опять на подушку, она сказал мне:

— Теперь хоть по часам... через минут сорок можно бинты на паху менять, если не простыни.

Присев на корточки у кровати, я спросил, у смотрящих на меня из под повязок глаз:

— Ты меня понимаешь? Слышишь меня? Моргни.

Но пострадавший только глупо рассматривал мое лицо, ничего не говоря. Поняв безнадежность пока любых вопросов я воздержался от выяснения имени и вышел из палаты, попрощавшись с заключенными. Наталья проводила меня на крыльцо, и я сказал ей:

— Василий выйдет, попроси его, если домой придет разбудить меня. — Она кивнула и я, подумав, повторил ей: — В общем, держись тут и если что вызывай. Не стесняйся.

Что еще сказать ей, я не знал абсолютно, и просто побрел в сторону ворот прочь с административной части лагеря. Из дежурки у выхода мне помахал лейтенант и отвел ворота в сторону, позволяя мне выйти за КПП. Я даже не заметил его жеста и не ответил на него, что, наверное, показалось ему невежливо. Но я слишком был занят мыслями о происходящем.

Настя и правда не спала, не смотря на довольно позднее время. Ждала меня. Накормив нехитрым ужином из яичницы с помидорами она порасспрашивала куда я ходил, и я почти не соврал, сказав что навестил спасенного мной. Она удивленно спросила, неужели он уже говорит, но я отрицательно покачал головой и высказал предположение, что он и не заговорит нормально никогда. Абсолютно не реагирует на речь. Настя все еще чувствовала себя почему-то виноватой, что погнала меня на спасение этого человека. И сколько я ее не убеждал, что и сам бы полез, она твердила, что тогда бы она должна была отговорить меня.

— Настюш, не говори ерунды. Сумасшедший или нормальный... главное живой. Пусть живет. — В очередной раз сказал я и, взяв ее за руку, повел в спальню. Следующий день обещал быть не скучным. Мне предстояло заняться с одним из строителей, из заключенных, планировкой участков под застройку новыми домиками.

Сон четырнадцатый:

— Вы опять здесь? — спросил меня мужчина в строгом костюме.

Вместо ответа я пригляделся к его немного раздраженному лицу. Подумал немного и спросил:

— Я ведь сплю?

— Конечно. — Быстро ответил мне мужчина и махнув рукой сказал: — И давайте просыпайтесь. Нечего вам тут еще делать. Вас никто не вызывал.

— А могут вызвать? — удивился я.

— Обязательно вызовут, если понадобитесь... — заверил меня многозначительно незнакомец. Подумав, он сказал искреннее: — Но лучше чтобы не вызывали. У нас тогда с вами другой разговор будет.

— А вы кто? — спросил я оглядывая еще раз его странный кабинет.

Мужчина с интересом поглядел на меня и сказал:

— А вам-то какая разница?

— Да, просто так. — сказал я. — Просто обычно мне снятся кошмары. Ну, там я умираю... но обычно не я, а словно я в чьем-то теле. В звере... или птицы. Другое мне не снится никогда. Или я другого не помню...

— Это вам к врачу. К психотерапевту. — Подсказал мне мужчина.

— ... а тут вы. Я даже удивлен.

Мужчина с каким-то странным интересом достал из прозрачной папки со стола перед собой бумаги и, перекладывая их, что-то вычитывал. Отложив все бумаги, он заявил уверенно:

— Нет. Вас в списках нет. Так что это ошибка, какая-то. У нас тоже ошибки бывают. Непогрешимых нет.

Не зная, что еще сказать я помялся и спросил:

— А вы можете мне еще показать... ну там за дверью.

Мужчина нахмурил лоб и сказал:

— Тут вообще-то не цирк и не зоопарк...

Я по настоящему расстроился, но мужчина, решившись, поднялся и сказал:

— Ну пойдемте. Только не долго. А то тут один товарищ должен пожаловать. У него тоже проблемы со сном. Но вот он действительно умирает во сне. Каждый раз... Совесть, что тут еще скажешь. — Пока мы дошли до двери, мужчина предположил: — У вас наверняка тоже совесть не спокойна.

Я кивнул и вдруг как на духу признался этому незнакомцу, что так уж жизнь сложилась что кажется, я предал друга и подругу.

Открывая мне, дверь в тот странный мир с неслышимыми почти машинами мужчина только многозначительно хмыкнул.

За дверью шел дождь. И судя по прохладе, была поздняя осень. Но мужчина, поясняя мне, сказал:

— Зима. Мерзко.

— Зима? — удивленно переспросил я.

— Ага. — Ответил мужчина. — Так говорите, совесть, значит, тоже мучает? И сны про смерть снятся? Это не хорошо. Совесть не должна мучить. Совесть это инструмент тонкий и он не для стыда предназначен.

— А для чего же? — Удивился я, рассматривая сквозь пелену дождя высоченные здания с почему-то абсолютно темными окнами.

— Для определения действия в ситуации, когда разум бессилен. Это своеобразный компас. Стрелка компаса намагничена на "север". И у совести, так скажем, свое намагничивание.

Мимо проехала одинокая машина и ослепила меня своими фарами. Я в который раз удивился, что почти не слышу ее.

— Если совесть мучается это значит компас сбивается. На что-то новое намагничивается. — Пояснил мне мужчина, чуть отступая от порога, который заливался сильными ударами дождя.

— И что делать? — Спросил я.

Мужчина пожал плечами и сказал:

— Были бы вы в моем списке, вами бы занялся я. Но так как вас в нем нет, то сами решайте что делать. Очень помогает труд от всех этих эволюций души. Некоторые находят утешение в боге. Вы верующий?

Я неуверенно отрицательно покачал головой и как-то оправдываясь, сказал:

— Раньше по молодости думал к абсолютистам примкнуть. Но я не такой. Не могу иногда удержаться...

— Абсолютисты? — переспросил мужчина и что-то вспомнив, покивал головой. — Да уж. Примкни вы к ним, и не мучила бы вас совесть. Все что делается, делается Богом, а не вами. И не вам останавливать его деяния.

Он поглядел на лужу на пороге, и спросил:

— Насмотрелись?

С сожалением я кивнул. И когда мужчина закрывал дверь, я спросил его:

— Мне теперь просыпаться?

— Ага. А то мои гости пугаются, видя даже меня, а уж если других гостей увидят, то и подавно струсят. И как с ними в таком состоянии работать? Им ведь искреннее раскаяние надо проявить, а не под страхом чего-либо.

Кивнув и изобразив понимание, я сосредоточился и проснулся.

В июне, когда все посевные давно остались позади, когда на наших огромных полях уже вовсю зеленели всходы, а заключенные уже выходили на первые прополки, Настя узнала к кому я хожу в госпиталь чуть ли не каждый день. Трудно скрывать что-то в нашем обществе. Мы чуть не перессорились с ней раз и навсегда. Я чувствовал себя виноватым только за вранье, но она хотела, что бы я еще признался, что изменяю ей с Натальей. Я упирался и говорил, что такого не было. Почти сутки мы не разговаривали, пока не пришел Василий и как лицо якобы независимое не рассказал ей ситуацию со своей стороны. Он рассказал, что я испытываю чувство вины перед той девушкой, хотя повода для этого по большому счету и нет. Настя, покивав, спросила его, а не меня, отчего же я врал почти полтора месяца, что хожу проведывать уже идущего на поправку моего подопечного "подводника". Пришлось Василию пускаться в пространные рассуждения о том, что я якобы боялся, что она начнет ревновать. И типа я был прав — Настя начала ревновать. Она хотела разозлиться на него, но вдруг передумала и сменила гнев на милость после обещания познакомить ее с этой Натальей. Василий сказал, да без проблем, и повел ее знакомиться. Я остался, дома опасаясь, что не смогу вести себя адекватно ситуации.

Посидел над планами построек подправил первоначальные задумки с учетом того, что в действительности у нас получалось. Решил, что на неделе уже надо будет ехать за кровельным железом в один из разрушенных поселков. Стены новых небольших домиков уже стояли и даже окна вставили, и даже было ясно, кто первым в них заселится, но с монтажом кровли дела откровенно затянулись. Да и с трубами для канализации и подачи воды в дома дела обстояли проще сказать никак. А демонтировать коммуникации в разрушенных селениях в округе было делом бесперспективным абсолютно. В общем, без помощи районного центра кажется, в этом вопросе нам было не обойтись, но в последнюю очередь мы хотели идти к руководству и клянчить дефицитные трубы. Не видя быстрого решения этой проблемы, мы решили пока даже о ней не думать. Поставим дома, и это главное, удобства сделаем снаружи. Воду в дома новоселы, ничего страшного, потаскают ведрами. А к зиме мы решим эти проблемы, как и вопрос с отоплением от котельной.

Воодушевление в лагере среди заключенных так и не спадало. Как начали они еще весной всем сами заниматься, так и продолжали. Даже внутренняя охрана после сноса стены отделяющей женскую и мужскую половины лагерей состояла из самих заключенных. Не столько ограничивая передвижения, а словно сами себе не доверяя, они зорко следили, как бы, где, чего не случилось.

Побеги превратились в такую редкость, что Василий даже мер по ним не принимал. Только отписывал, как положено рапорта в район и получал обязательный нагоняй от руководства. Но специфика нашего учреждения была такова, что даже последний писарь в районе понимал, что без побегов не обойдешься. Но что радовало, что люди возвращались. Словно нагулявшись и насмотревшись на кошмар, вокруг они жались к нашему островку хоть какого-то порядка и больше не помышляли о побеге.

Самое забавное, что вернулся к нам и доктор, которого мы отправили в район по окончании срока его заключения. Вернулся и долго уговаривал Василия принять его на работу на пункт санитарной обработки вновь прибывших. Василий принял его конечно. Скорее от удивления он согласился, чем от действительной необходимости. Новеньких обрабатывали довольно примитивно. Помывка в бане, присыпки против паразитов, стрижка... Врач настоящий на таких процедурах был не нужен и Василий принял доктора в наши ряды с условием, что он продолжит работу и в лазарете. Возвращению доктора радовался весь лагерь. И даже мой мученик хоть еще и плохо говорил, не говоря о движениях, поднялся с постели и обнялся со своим вторым спасителем.

Другие освобожденные тоже правдами и неправдами возвращались в наш поселок. Василий, голову ломал, как их всех размещать и где. Работу-то он находил этим возвращенцам. К примеру, даже в поездку за кровельным железом я собирался брать только освобожденных. Не особо раздумывая, Василий приказал освободить в поселке один из домов побольше и предоставил его в пользование тем, кто к нам вернулся. Было довольно удобно сразу зайти и набрать людей на дневные работы. Платил Василий им сущую мелочь из бюджета лагеря. Что-то двадцать или двадцать пять единиц за довольно непростые задачи. Я даже вспомнил, как сам за такие же крохи пахал на разборе завалов в городе или на разгрузке пришедшего транспорта.

Когда Настя и Василий довольно поздно вернулись, я все еще предавался воспоминаниям над планами застройки пустыря за бараками. Она не сразу в тот вечер простила меня и заговорила. Но когда все же смилостивилась, то первое что она спросила, правда ли что я виноват в злоключениях своего друга и этой бедной девушки?