Иван Оченков Приключения принца Иоганна Мекленбургского

— Врача-а-а!

— Ваша светлость, — шепчет Мэнни.

— Что, что ты говоришь, мальчик? Молчи, тебе нельзя говорить...

— Можно, мне теперь все можно... я всегда хотел идти за вами в бой... а мне доставалась бумажная работа... я счастлив умереть за вас!

— Ты не умрешь, Мэнни, врача! Дайте же врача! Я перевешаю всех эскулапов в этом городе, но ты будешь жить.

— Нет, ваша светлость... — шепчут мертвеющие губы. — Я ухожу... простите...

Где эта сука Фридрих Адольф, я ему сейчас кишки выпущу... Поздно: застреленный мною злоумышленник уже преуспел в этом.

Некоторое время спустя

Фридрих Адольф с сереющим лицом лежит на кровати. Рядом сидит герцогиня София и держит его руку. Рядом толстяк Иоганн Альбрехт настороженно поглядывает в мою сторону. Мне сообщили, что умирающий хочет видеть меня, и я пришел. Я спокоен как надгробие, которым накроют моего кузена. Надеюсь, он сдохнет сам и мне не придется... Да спокоен я, спокоен!

— Кузен, вы ведь не поверите, что пистолет разорвался случайно? — слабым голосом спрашивает меня Фридрих.

— Нет, я видел ваше лицо. Вы все знали, не так ли? Кроме того, когда покушение сорвалось, один из ваших людей схватился за шпагу. Кстати, какого черта вы стали ему мешать?

— Это не был мой человек. Он прибыл недавно с этими проклятыми допельфастерами. Не спрашивайте, как он меня заставил, да он и не заставлял. На пороге смерти я могу сказать, что ваша безвременная кончина не слишком бы меня огорчила. Но он мне ничего не объяснял, а я сделал вид, что ничего не понял. Он просто предложил подарить вам эти пистолеты и просил представить его вам как искателя службы. От него за милю пахло смертью, но я сделал вид, что поверил. Зачем я схватил его за руку? Не знаю... мне вдруг показалось отвратительным то, что он пытался сделать... а он ударил меня кинжалом, и теперь я умираю. Я знаю, что вы ничем мне не обязаны, но хочу вас попросить...

— Просите, герцог, и дано будет вам... может быть.

— Странно слышать от вас не солдатскую брань, а цитату из писания... не убивайте моего брата! Он ничего не знал — ни прежде, ни сейчас.

— Больно надо мне его убивать! Если уж я не пристрелил его под горячую руку сразу, уж точно не стану делать этого теперь.

— Он защищал жену и еще не родившегося ребенка, — тихо проговорила герцогиня София. — Бедняжке Маргарите Елизавете дурно, и она вот-вот родит.

— Нельзя защитить то, чего не хочет защитить Господь. Простите, тетя, но любой лошадник знает, что, если случать кобылу и жеребца, когда их родители близкие родственники, могут родиться такие ублюдки... и только у европейской аристократии упорно сочетаются браком родственники. Я не желаю зла ни Иоганну, ни Маргарите, но от их союза вряд ли будет толк.

Снаружи раздался шум, и в спальню вошла моя мать, герцогиня Брауншвейгская.

— Иоганн, что ваши люди себе позволяют! Я пока еще герцогиня, чтобы испрашивать разрешения у ваших бородатых варваров.

— Чего вы хотите, матушка?

— Я хочу знать, что здесь вообще происходит и что вы хотите предпринять?

— Ну, сначала я все-таки узнаю, кто же так хочет моей крови. Итак, господа, мы выяснили, что к одному из моих кузенов явился какой-то проходимец, и тот без всяких вопросов стал ему помогать в благородном деле избавления от меня. И теперь у меня только один вопрос: какого черта?

— Это долгая история, Иоганн, — проговорила герцогиня София.

— А я никуда не тороплюсь! — ответил я и, подвинув себе кресло, уселся в него и устроился поудобнее.

— Все началось, когда ваш отец и его старший брат и мой муж герцог Иоганн Седьмой, будучи молодыми людьми, вступили в одно странное братство или организацию. Я не знаю, да и не хочу знать, какими мерзостями они там занимались. Но, очевидно, ничем хорошим, раз уж за разглашение этих тайн по законам этого братства полагалась смерть. Прошло время, братья отошли от дел братства, но оно, как видно, про них не забыло и продолжало приглядывать за своими бывшими "братьями". И вот то ли ваш отец действительно разгласил какую-то тайну, то ли совершил еще какой-нибудь предосудительный проступок, но братство его приговорило. Однако он умер раньше, и братство решило, что за его грех ответите вы.

— В жизни не слышал большего вздора! Если уж им нужно было уничтожить меня, не было никакой нужды ждать, пока мне исполнится шестнадцать лет!

— Кто знает, что делается в головах этих негодяев. Может, они сомневались в вашем законном происхождении? А, что скажете, сестрица? — И герцогиня София зыркнула в сторону моей матери.

— Попросила бы вас, голубушка! — не осталась в долгу Клара Мария. — Похоже, самоубийство вашего мужа тоже не от внезапного помешательства.

— Вы можете не верить, Иоганн, — вновь подал голос Фридрих Адольф. — Но это чистая правда, во всяком случае, та часть ее, которая нам известна.

Мать моя женщина! Жидомасонский заговор против бедного меня! Охренеть!

— Ну, хорошо, наши родители нагрешили и нам отвечать за их грехи! Но каким образом этот негодяй проник к вам? Не думаю, что в Шверине к вам пускают всех подряд. Хотя если вспомнить, как охранялся Гюстров, то ничего, наверное, сложного.

— Иоганн, — неожиданно подал голос молчавший до сих пор толстый кузен. — Иоганн, наш батюшка показывал нам один перстень, точнее рисунок, который должен быть на перстне. Он говорил, что если придет человек с таким перстнем, то лучше оказать ему содействие, ничего не спрашивая.

— О как! Фридрих, вам, очевидно, показали такой перстень?

— Да, — откликнулся умирающий.

Так, а где перстень? В смысле где труп этого негодяя с перстнем? Надо бежать, пока не оприходовали.

— Куда вы собрались, Иоганн? Вы так и не сказали, что собираетесь делать.

— Матушка, ну что я могу сделать в этой ситуации. Не могу же я объявить на всю империю, что мекленбургские герцоги по наущению какой-то дурацкой секты перегрызлись как собаки за кость. Так что все просто: какие-то паписты по наущению дьявола устроили покушение на светоч протестантизма в северной Германии — семью Мекленбургов. Покушение увенчалось успехом. Звезда моего кузена закатилась, не успев подняться! Вся семья в трауре.

— Вы знаете, я ведь католик, — потерянно проронил мой тезка.

— Вы, кузен, простите, болван! Абсолютное большинство ваших подданных лютеране, а вы корчите из себя элитария. Кончится все тем, что вы перестанете быть герцогом, и моей вины в этом не будет.

Когда мы вышли, матушка спросила меня:

— А как вы полагаете, надо разделить владения вашего несчастного кузена?

— Да он вроде еще жив. Впрочем, чего там делить, на две равные половины, разумеется. Одну мне как наследнику, вторую — тоже мне, в качестве моральной компенсации. Пожалуй, так будет справедливо.

Увы, серьезные происшествия на этом не кончились. Вечером в Гюстров прибыли посланники польского короля Сигизмунда с требованием прекратить вербовку войск для шведского короля. Поначалу я, услышав это, оторопел. Заявление было, прямо скажем, наглое. Да, поляки воевали со Швецией, но империи это не касалось никоим образом. Мекленбурга, кстати, тоже, поскольку служил я шведскому королю как частное лицо. Еще большей наглостью отдавало то, что следом за послами следовала польская кавалерия. Очевидно, с целью вразумления, если кротким увещеваниям послов не внемлют.

Потом поразмыслив, я решил, что таких совпадений не бывает. Если бы покушение удалось, то вербовка явно была бы сорвана. Мои кузены без вариантов распустили бы завербованных мною солдат, и у поляков было бы куда меньше проблем. Хотя зачем распускать: меня нет — и заботливо собранный регимент можно перевербовать. Сигизмунд только что передумал сажать на московский престол своего сына Владислава, поскольку решил сам стать царем. Так что солдаты ему нужны, а вот некий герцог, подающий большие надежды, — нет.

Вот уж не думал, что моя скромная персона и маленькая армия вызовут столько негативных эмоций. И кому же я так не угодил-то? Причем этот кто-то настолько могущественен, что смог организовать поход двухтысячного войска через территорию бранденбургской марки и Померании. Все страньше и страньше...

Запах смерти витал над Гюстровским замком. Первым испустил дух бедолага Мэнни, потом пришел черед Фридриха Адольфа. Мой кузен до конца был в сознании и умер как настоящий христианин, всех простил и у всех попросил прощения. Увы, мне было мало дела до душевных страданий моего беспутного родственника. В другое время я, может быть, проникся бы и растрогался, но я сидел у еще не остывшего тела Манфреда. Сидел и молчал, ни одна мысль по отношению к моей родне, ни добрая, ни злая, не посетила меня в эту минуту скорби. Я вспоминал, как этого рыжего мальчика отдали мне на службу. Как неловко он фехтовал и ездил верхом. И, напротив, умело обращался с цифрами и красиво писал. Я вдруг подумал, что ничего не знаю об этом маленьком человечке, с радостью отдавшем за меня жизнь. У него ведь была большая семья, должна была сестра выйти замуж. Вышла ли? Не знаю. Я обернулся, рядом стояли вечно его изводившие насмешками Лелик и Болик и тоже едва не плакали. Что-то надо было сказать, но никакие слова не приходили на ум.

— Ребята, вы бы женились, что ли, — наконец произнес я. — А то вот так...

Вдобавок ко всему начались преждевременные роды у Маргариты Елизаветы. И без того не слишком здоровая, она плохо перенесла потрясения последних дней. Ребенок ее родился мертвым, а сама она сгорела в огне родильной горячки. В те времена таким исходом родов нельзя было никого удивить, но все вместе эти несчастья, казалось, создали темную ауру у всего замка.

Однако времени предаваться скорби не было. В гостевых покоях замка ждали ответа заносчивые польские послы. Также, прослышав об ультиматуме короля Сигизмунда, в замок стали заявляться депутации дворян и бюргеров. Они не имели ничего против, чтобы я и завербованные мною их родственники и соседи сложили голову где-нибудь на чужбине, но войны в пределах Мекленбурга им не хотелось. Совсем.

Вечером я спустился в подземную тюрьму, где меня дожидался духовник моего тезки падре Игнасио. По национальности падре был испанцем, хотя по его внешнему виду этого и не скажешь. Ни смуглости в нем, ни фанатичного блеска в глазах. Такой живенький толстячок, любитель хорошо покушать и, скорее всего, выпить. Когда первый раз увидел, я его немного попугал, но этим и ограничился. А вот после трагедии, разыгравшейся на смотре, решил пообщаться плотнее. Его поведение во время происшествия не то чтобы мне не понравилось, просто насторожило. Не слишком он был похож на того ленивого толстяка, каким его привыкли видеть. Поэтому по моему приказу казаки во всеобщей суматохе незаметно подхватили священника под локотки и, зажав рот, отволокли в темницу.

— Сопротивлялся? — спросил я у охранявших камеру казаков.

— Да нет, княже, не успел, однако — поглядите ... — С этими словами казак протянул мне распятие, которое падре Игнасио постоянно таскал с собой, и резким движением разъединил. Половина распятия была рукоятью, а во второй пряталось не слишком длинное, но очень острое лезвие.

— Любопытно! Хвалю, ребята, кончится заваруха — награжу, за мной дело не станет. Ну-ка развяжите руки святому отцу. У меня вопросов к нему целый воз и маленькая тележка.

Падре Игнасио потер руки, восстанавливая кровообращение, и вопросительно взглянул на меня.

— Садитесь, падре! — радушно пригласил я его. — У нас впереди долгий разговор.

— Сын мой, если вы что-то хотели спросить, то вам не было нужды силой тащить меня сюда.

— Конечно, конечно. Падре, давно хотел спросить: каким ветром испанца занесло в наши края? У генерала не нашлось немца или он решил вас таким образом спрятать?

— Про какого генерала вы толкуете, сын мой?

— Про генерала ордена иезуитов, падре, кстати, я не ваш духовный сын, а герцог здешних земель. Я не принадлежу к вашей церкви, и у меня скверный характер. Кроме того, меня совсем недавно пытались убить довольно замысловатым образом, и я полагаю, вы в этом замешаны.

— Именно замысловатый образ действий доказывает нашу невиновность! — перебил меня падре Игнасио. — Если бы орден поставил такую задачу, вы были бы уже мертвы и безо всяких ненадежных технических средств. Кинжал, знаете ли, надежнее.

Человек, сидящий передо мной, переменился на глазах. Исчез прежний нерешительный любитель выпить и закусить, вместо него сидел хищный зверь, прячущий до поры зубы, но готовый при необходимости немедленно пустить их в ход.

— Вы меня просто успокоили, святой отец, прямо от души отлегло! Я бы, ей-богу, прослезился, однако припоминаю, что ваша организация собиралась меня поджарить на костре.

— Ваша светлость, даже когда инквизиция действовала в Германии, в ней заправляли доминиканцы, так что и тут ваши упреки не по адресу. Вы спрашиваете, что я делаю в здешних краях? Как бы вам это объяснить, у нашего ордена много задач. Одной из них я и занимаюсь.

— Очень интересно, какого же рода эта задача? Не делайте такое лицо, вы мне сейчас все расскажете в любом случае.

— Есть одна тайная организация, глубоко пустившая корни среди аристократии разных стран. Она провозглашает своей целью распространение знаний и справедливости, но ведь известно, куда вымощена добрыми намерениями дорога. У нас есть подозрения насчет истинных целей этих людей, и мы внимательно следим за ними. Одними из этих людей были ваш отец и дядя, после их трагической кончины меня прислали сюда.

Я бы и дальше слушал падре Игнасио, но нас прервал настойчивый стук в двери.

— То, что вы рассказали, очень интересно, но мне пора. Мы продолжим позже.

— Что приключилось? — спросил я, выйдя.

— Княже, боярин Аникита челом бьет, просит подняться. Пришли до вас.

— Тимофей, — припомнил я его имя, — я сейчас велю Аниките сменить вас. Поедешь с герцогскими егерями навстречу полякам, посмотришь, что там за войско на нас движется. Возьми с собой людей, сколько надобно, но чтобы я все знал.

— Это можно, — осклабился казак. — Проведаю про ляхов все как есть, княже!

На сей раз депутация была от знатнейших дворян герцогства. Увы, желания у аристократов и бюргеров совпадали. Они не хотели войны и имели подозрение, что я могу ее развязать. Я хотел было спросить, не оскорбляет ли их поведение короля Сигизмунда, но, внимательно оглядев, не стал. Ничто их не оскорбляет. Потомки рыцарей, завоевавших когда-то эти земли, хотели только покоя и не собирались видеть дальше своего носа. Сегодня в Мекленбург заявились поляки, завтра своих людей пришлет император, и они выгонят этих сытых котов из их замков. Интересно, вспомнят ли они об этом случае?

Милостиво выслушав господ депутатов, я заверил их, что у меня нет иных желаний, кроме как решить дело миром, и отпустил. Потом мы с Аникитой, давая последние наставления, отправляли наших лазутчиков. Потом были еще какие-то дела, в общем, вернулся к падре Игнасио я только вечером. Камера была пуста. Сначала я не поверил своим глазам.

— Эй вы, лишенцы! Где поп? Где, чтобы вас поперек в господа бога душу мать, и якорь вам в задницу, этот проклятый поп!