— Янка, ты совсем дурак — кто же о таких делах вслух говорит? За такое можно и без языка остаться.
— Значит, это правда?
— Может, и правда, — отрезал Первушка, — я им свечку не держал. Однако наш государь — человек молодой, а царица Катерина из неметчины носа не кажет. Так что если грех и есть, то небольшой! И государь наш если и блудит, то по-тихому.
— Но ты ведь знаешь?
— Да все знают, — отмахнулся Анциферов, — но вслух не говорят, потому как у боярина Ивана Никитича Романова катов в приказе много, а язык у каждого все-таки один!
Услышав рассказ Первака, Агнешка загадочно улыбнулась. Ну конечно, она права. Да, у него была женщина, но разве может какая-то маркитантка сравниться с ней? Наверное, он не раз пожалел, что отверг ее любовь. Что же, теперь герцог может исправить эту ошибку. Она не будет слишком уж строга к нему и даст возможность заслужить прощение. Скоро он придет, и ей нужно подготовиться. Волосы расчесаны, наряда все равно нет, что же делать? Не придумав ничего лучше, девушка прилегла на оттоманку, постаравшись принять самую соблазнительную позу. "Ты все равно будешь моим, Странник", — подумала она и... скоро заснула.
Проснувшись утром, панна Карнковская поняла, что ее ожидания не оправдались, и, по крайней мере, нынешней ночью ее никто не посетил. Это было обидно. За ночь воздух остыл, в шатре было холодно, а надеть все еще нечего. К тому же мочевой пузырь настоятельно напоминал о своем существовании, а каким образом его можно опорожнить, было совершенно неясно. Ее слуги, или охранники, бессовестно дрыхли у входа в шатер, завернувшись в тулуп. "Им-то, наверное, тепло", — разозлилась Агнешка и страшно захотела пнуть кого-нибудь из них в бок. Однако осуществить это желание не получилось, потому что московит проснулся и, увидев стоящую перед ним закутанную в плащ девицу, сладко потянулся и поприветствовал ее:
— Доброго утречка, боярышня!
Слова эти показались панне Карнковской настолько бесстыдными, что она не нашлась что ответить и, фыркнув, ушла на свою половину. На ее счастье, скоро заявились маркитантки, принесшие ее выстиранную одежду. Кроме того, с ними пришла женщина, назвавшаяся портнихой, и принялась снимать мерку с Агнешки.
— У вашей милости очень красивая фигура, — льстиво заметила портниха, говорившая по-польски гораздо лучше своих товарок. — У меня есть прекрасный атлас, в котором вы будете выглядеть великолепно!
— Все это хорошо, — не слишком любезно отвечала полячка, — но нельзя ли побыстрее?
— Кажется, у вас какие-то проблемы? — проницательно посмотрела на нее немка. — Ну, конечно, у вас есть свой шатер, но нет служанки, а эти мужланы и не подумали, что у фройляйн бывают надобности! Эй вы, кумушки, ну-ка сводите госпожу в отхожее место, да смотрите, чтобы солдатня не чесала на этот счет свои языки. Наш Ганс верен себе, он хорошо знает, зачем нужны женщины, но совершенно не догадывается, как устроить их быт.
— Что-то непохоже, чтобы он побывал здесь сегодня ночью, — пробурчала одна из маркитанток.
— Вот уж не твое дело! — отрезала портниха. — Давай помоги госпоже и возвращайтесь обратно. У нас много дел.
Снова переодевшись в мужскую одежду, Агнешка почувствовала себя гораздо лучше. По крайней мере, она могла выйти из шатра, не привлекая к себе особого внимания. Немки снова ушли, пообещав вернуться, когда платье будет готово. Янек и Примус заботились о ней и всячески угождали, но лишь одна вещь омрачала ее пребывание в московитском лагере: он не проявлял к ней ни малейшего любопытства. К царскому шатру постоянно подъезжали какие-то люди. Одни входили туда, другие выходили, третьи толпились рядом. Иоганн Альбрехт и сам частенько отъезжал куда-то, осматривая войска или укрепления. И посреди всех этих дел у него не нашлось и минутки, чтобы подойти к ней и спросить, как она... Нет, это решительно невыносимо! И как она только могла сравнить мягкого и обходительного Владислава с этим бесчувственным чурбаном! Мало ли что вокруг война, а может, ей скучно!!!
Между тем вокруг действительно бушевала война. Пока русские отступали, их иногда тревожили, нагоняя, небольшие конные отряды поляков или литвин. Но они были слишком немногочисленны, чтобы представлять угрозу отборной царской кавалерии. К тому же Михальский и Панин пару раз устраивали засады на преследователей, и те, угодив под плотные залпы и острые сабли, бежали прочь, теряя товарищей. Но на следующий же день после возвращения царских полков под Можайск, показались передовые отряды их преследователей, а за ними и вся польско-литовская армия. Увидев укрепленный лагерь противника, Ходкевич приказал остановиться и ставить табор. Мекленбургский дьявол уже показал, на что способен, и гетман не хотел, чтобы его еще раз застали врасплох.
Пока главные силы готовились к предстоящей битве, отряды легкой кавалерии с обеих сторон гарцевали на виду друг у друга, иногда перестреливаясь, а иногда и устраивая яростные сшибки, пытаясь выяснить в кровавых схватках, кому покровительствует Господь, а кто взялся за оружие по наущению нечистого.
Шатер Агнешки стоял на возвышенности, и она часто могла наблюдать за польским лагерем и храбрыми шляхтичами, вызывающими московитов на поединок. Как ей показалось, обычно в сабельных схватках верх одерживали всадники Речи Посполитой, но в перестрелках неизменно побеждали воины Иоганна Мекленбургского.
— Так и есть, — подтвердил ее догадку Корбут, — у русского царя много стрелков, и ружья у них самые лучшие. Про артиллерию же и говорить нечего, его пушкари просто великолепны.
— Лучше наших? — прищурила глаз панна Карнковская.
— Прошу вашу милость простить меня, а только у кого угодно пушкари лучше, чем у бедной Речи Посполитой... — горестно вздохнул Янек. — Разве что те немцы, которых нанял королевич, могут сравниться с русскими.
— Так ты думаешь, что они одолеют наших?
— Не знаю, панна, а только царь Иоганн до сих пор не проиграл ни одного сражения.
— Почему ты называешь его царем? Ведь всякому известно, что единственным законным московитским государем является королевич Владислав!
— А отчего вы, ваша милость, не зовете Владислава царем, если он законный? — парировал Корбут. — Я маленький человек, госпожа, а только вижу, что Иоганн Альбрехт, или как его теперь зовут, царь Иван Федорович, создал большое и сильное войско и не отдаст так просто то, что полагает своим. А еще я сам видел, как его разведчики ходили по нашему лагерю, будто у себя дома, и потому думаю, что все наши планы ему хорошо известны.
— Так ты думаешь, что они победят? — повторила вопрос Агнешка.
— Не знаю, панна... я, правда, слышал, что сюда Сагайдачный ведет на помощь королевичу запорожцев, и русские воеводы и сам царь крепко этого опасаются...
— Ты знаешь, Янек, — неожиданно встревожилась девушка, — мне кажется, что с казаками не все ладно.
— Что вы имеете в виду?
— За день до того, как мы подошли к Можайску, к герцогу Иоганну приезжали какие-то люди. Было уже довольно поздно, и они, наверное, думали, что я сплю, а потому говорили вполне свободно. Я кое-что услышала и теперь беспокоюсь.
— Простите, о чем вы?
— Они говорили на русинском, и я не все поняла, но, кажется, среди казаков есть предатели!
— Что вы говорите — неужели Сагайдачный осмелился бы...
— Нет, не он. Пришедшие к герцогу люди постоянно сетовали, что Петр Конашевич-Сагайдачный слишком предан Речи Посполитой и никогда не пойдет против нее. Однако среди запорожцев есть те, кто не желает воевать против Москвы. Они собираются убить своего предводителя и ударить королевичу в спину.
— Этого не может быть!
— Я говорю только то, что слышала.
— Если все так, то королевич обречен! Разве что он разгромит герцога до прихода казаков.
— Но ты же говорил, что у московитов много пушек?
— Это верно, вот только пороха у них не так много...
— О чем ты?
— Я сам слышал, как Иоганн обещал повесить князя Пронского, приведшего обоз в лагерь. Как оказалось, порох, привезенный им, отсырел и никуда не годится. Так что на большое сражение его может и не хватить...
Возвращаясь после очередной поездки, я снова увидел перед своим шатром Агнешку. Уж и не знаю, что она опять себе вообразила, но девчонка всячески старается попасться мне на глаза и обратить на себя внимание. К тому же чертовка реально хороша, а я уже почти месяц в походе. Даже в мужском наряде она выглядит чрезвычайно соблазнительно, а скоро будет готово ее платье... Вот черт бы взял этих маркитанток! Какого, спрашивается, нечистого они взялись за ее гардероб? И самое главное, кто будет за это платить! Нет, понятно, что я, но с какой стати? Она мне что, близкая родственница, жена или любовница? Ладно, за последним дело не станет, только зачем оно мне? Хорошо, знаю зачем! Только из-за этой профурсетки я когда-то Болика потерял. Как вспомню его раненого, когда он мне в предательстве признавался... Интересно, живой он там?
— Ваше высочество, — кричит мне она, радостно улыбаясь, как будто в лотерею выиграла.
— Приветствую вас, прекрасная панна, — отвечаю я, постаравшись придать лицу радость, которой не чувствую.
— Вы совсем забыли обо мне, — пытается кокетничать девушка.
— Как можно! Всякий кто увидит вас хоть раз, никогда не сможет стереть ваш облик из памяти... — Господи, что я несу!..
— Ах, вы так галантны! Может быть, вы как-нибудь навестите меня? Я так скучаю...
— Как мило. Я просто теряюсь, пытаясь угадать, чем заслужил вашу благосклонность.
— Вы так жестоки, ваше высочество... разве вам не известно, что я всегда испытывала к вам сердечную привязанность?..
— Что же, решено! Как только я разгромлю вашу прошлую "сердечную привязанность", непременно навещу вас. Если мне особенно повезет, то вас навестят сразу две ваших "сердечных привязанности"!
Бессердечно улыбнувшись в лицо готовой расплакаться девушке, я быстрым шагом направился к себе в шатер, чувствуя, что если задержусь еще немного, то схвачу ее у всех на виду, и прямо там, и... и чтобы кричала от страсти!
Тут можно остаться хоть ненадолго одному и попытаться успокоиться. К черту девок, у меня сражение на носу, а мысли в голову лезут — только о всяком непотребстве! Через некоторое время начинают собираться мои ближники. Сначала Вельяминов с Михальским, затем недавно приехавший Ван Дейк, и наконец бочком протискивается Пушкарев. Рутгер оживлен и с довольной улыбкой рассказывает о своих делах. Ну, молодец, что тут скажешь. Завод поставил, руду копает, чугун льет. Целый обоз ядер и картечи притащил к нам. Очень вовремя, кстати. С ядрами у нас просто беда! Их сейчас изготовляют либо из камня, либо из железа. Поставщиков много, но главный из них — Устюжна, тот самый городок, где я в свое время нашел Марьюшку. Тогда мой верный Никита еще крупно повздорил с местным земским старостой, и, похоже, что с тех пор нас там немного недолюбливают. И вот теперь тамошний воевода получил приказ заказать у кузнечных дел мастеров кованые ядра. Собственно, дело совершенно обычное, но в этот раз отчего-то нашла коса на камень. Кузнецы дружно заявили, что поставлять ядра по цене в восемнадцать алтын за пуд никак не могут, ибо самим в убыток.
Стали разбираться, в чем дело, и выяснилось следующее: лето было дождливое, уровень воды в болотах поднялся, и криц заготовили мало, отчего они поднялись в цене. По той же самой причине углежоги заготовили меньше угля, и угадайте, что стало с ценой? Плюс ко всему, местные мужики все лето работали над восстановлением деревянных стен города и в связи с этим отбыли все свои повинности, так что напрячь их еще и на пережог угля или поиск болотной руды никак не удастся. Короче, не изволь гневаться, царь-батюшка, а хоть пару-тройку алтын на пуд накинь! Нет, вы слышали? Я вообще-то как-никак самодержец, практически сатрап и некоторым образом эксплуататор. А вы мне такие вещи говорите — да как у вас язык повернулся? Как вас земля носит, паразитов, я спрашиваю! Так что чугунные ядра, изготовленные на заводе Ван Дейка по цене в двенадцать алтын за пуд, мне как бальзам на израненную душу.
— Государь, — отвлек мое внимание заглянувший караульный, — там этот, писарь твой рвется... "Слово и дело" кричит!
"Слово и дело" — это серьезно. Так что если Первак такое крикнул... а вот и он. Запыхавшийся парень тяжело дышит и, войдя внутрь, бухается на колени.
— Казни меня, государь, недоглядел!
— Что случилось-то?
— Ляхи сбежали!
— Какие еще ляхи?
— Ну как же, — в отчаянии едва не рыдает он, — Янек и эта, как ее... Агнешка... мать ее!
— Слава тебе господи, — поднимаюсь я с походного трона и истово крещусь.
На лице у Анциферова такое недоумение, что, кажется, вот-вот болезного паралич хватит. Ну а как ты думал, родной, близ царя служить — и не изумляться?
— Да как же это?.. — бормочет Первак, но я его не слушаю.
— Корнилий, Никита, что расселись? Ну-ка поднимайтесь и вперед, а то еще не добегут, чего доброго!
— Добегут, — коротко хмыкает бывший лисовчик, — я что, зря своих людей расставлял кругом?
Однако я не разделяю его оптимизма и, накинув неброскую епанчу на плечи, показываю всем своим видом, что надо идти — контролировать процесс. То, что у царя случается шило в том месте, на котором всякому уважающему себя монарху полагается лишь сидеть на троне, моим ближникам хорошо известно. Поэтому все дружно подскочили, и мы гурьбой вышли наружу. Совершенно сбитый с панталыку писарь показывает нам дорогу, попутно давая объяснения по поводу случившегося:
— Государь, она больной сказалась, дескать, спать буду. А Янка, чтобы ему, иуде, ни дна, ни покрышки, мне все зубы заговаривал. Латыни учил да счету немецкому. Потом сказал, что ему до ветру надобно, да и вышел прочь. А паненка тем временем полотно разрезала на шатре и выскользнула, гадина. Я ждать-пождать, а его нету! Заглянул за занавесь, а ее тоже нет. Я к коновязи, а двух коней нет. Спрашиваю у караульных, кто взял, а они мне отвечают, мол, думали, что я!
— Это как так?
— Да Корбут проклятый, кафтан мой запасной уволок, а в сумерках его за меня и приняли!
— Ахметка! — неожиданно кликнул Михальский, и на его зов выскочил маленького роста кривоногий татарин.
— Я здесь, бачка!
— Кто коней брал, видел?
— Видел, бачка, — закивал тот в ответ, — Янка брал — ясырь твой, да девка с ним была.
— Да что же ты, нехристь, не задержал их! — в отчаянии воскликнул Анциферов. — Ведь уйдут, проклятущие!
— Зачем задержал, — удивленно спросил Ахмет, — мне бачка Корнилий сказал, чтобы я не мешал, если девка сбежать надумает.
— Вы что же это... нарочно?.. — На лице писаря проснулось понимание.
— Слава тебе, господи, догадался наконец!.. — хохотнул в сторону Анисим.
— Не печалься, раб божий Акакий, — ободряюще похлопал я парня по плечу, — раз ты ни о чем не догадался, стало быть, и они ничего не поняли. Значит, мы все правильно сделали.
— Первушка у нас малый не дурак, — не удержался от шпильки Пушкарев, — но и дурак немалый!
