Однако даже и на этом фоне самого плавающего флота в мире "золотая" эскадра выделялась тем, что плавала еще больше. Сергей Мефодиевич застал времена, когда на каждый крейсер "золотой" эскадры назначали по два экипажа. Как их еще называли — "правый" и "левый". Откуда пошло такое название — никто точно не помнил, на флоте ходило много баек, а суть наличия двух экипажей была в том, что каждый проводил на крейсере по полгода. Большую часть этого времени (от четырех до пяти месяцев) крейсер, как правило, был в море — в походе в Трансвааль, на севера, Дальний Восток либо куда еще, или участвовал в регулярных учениях на Балтике, а на худой конец, в Маркизовой луже. Вторую же половину года экипаж проводил на берегу, в казармах на базе, отдыхая, занимаясь учебой либо просто оказывая помощь в очередном ремонте собственного крейсера. В это же время офицерам, кондукторам, обер-офицерам и отличившимся матросам предоставлялись отпуска... Правда, так продлилось недолго, всего около пяти лет, — потом число кораблей в русском флоте настолько возросло, что на каждый опять стало приходиться по одному экипажу. Но те времена Брилев-второй вспоминал с ностальгией. Во всех отношениях. Ибо и позажигал он в ту пору, пришедшуюся как раз на его мичманство и лейтенантство, неплохо, поскольку при "базовой" дислокации экипажа свободного времени у офицеров вечерами оставалось много, и в получении знаний и навыков, необходимых военному моряку, также продвинулся. Ну да что говорить, если, например, в период "базовой" дислокации их "правого" экипажа курс радиодела им читал сам изобретатель радио Попов, а артиллерийский курс — офицеры ГАУ и МТК. И ведь не только офицерам читали, а вообще всем, и матросам в том числе. А потом, когда наставала их очередь принимать корабль и выходить на нем в море, все полученные знания и умения, которые отрабатывались на установленных в классах и на учебных площадках тренажерах, закреплялись и шлифовались в дальних походах. За тем же трансваальским золотом, например...
— Ну что там? — спросил Брилев-второй, выйдя из каюты и кивком поздоровавшись с мичманом.
Командир БЧ-4 был молод для такой высокой должности, но и заведование у него было самое малочисленное. Под его началом находились две корабельные радиостанции — основная и резервная, а также команда сигнальщиков. Вообще, на новую организацию корабельной службы по боевым частям и службам флот перешел только три года назад. По инициативе генерал-адмирала. Поначалу все, и сам Сергей Мефодиевич, ворчали — мол, глупости всё и заумь ненужная. Но, как вскоре выяснилось, на тех кораблях, чьим командирам это ворчание не помешало быстро переформировать экипажи по спущенным сверху новым штатам и развернуть учебу согласно новому штатному расписанию, показатели пошли вверх. Небыстро, но вполне заметно для начальственных глаз. А вот у тех, кто упрямо цеплялся за привычное, проведя реорганизацию чисто формально, на бумаге, спустя некоторое время начались проблемы с продвижением по службе. Например, многим офицерам, служившим на кораблях, возглавляемых капитанами-консерваторами, стали задерживать присвоение очередных званий, несмотря на то что они уже выплавали необходимый ценз.[35] Так что вскоре даже тем, кто это нововведение не принимал сердцем, пришлось внедрять его на деле, а не формально. Тем более что оно доказало свою эффективность. Впрочем, возможно, дело было не столько в самой реорганизации, сколько в том, что таким подходом отличались офицеры инициативные, деятельные, открытые новому. А у таких дела всегда идут лучше, чем у других. Ну что ж, значит, эта реорганизация посодействовала тому, что более инициативные люди слегка продвинулись вверх, на очередной шажок обойдя безынициативных. А это неплохо в любом деле. И такие шажки, благодаря генерал-адмиралу, в русском флоте совершались довольно часто. Сегодня Российский императорский флот представлял собой совсем не ту организацию, в которую Сергей Мефодиевич поступал, подавая документы в Морской корпус. И этот флот ему нравился куда больше прежнего... Как бы там ни было, к настоящему моменту реорганизация на флоте уже практически устоялась.
— Телеграмма из нашей миссии в Сеуле, — сообщил Штыров. При этом голос его слегка дрогнул.
Брилев-второй посуровел лицом и протянул руку за бланком. Когда он быстро пробежал взглядом написанные мичманом от руки кривые строчки, его сердце дало сбой.
— Как это... Подробности сообщили?
Мичман мотнул головой. Капитан первого ранга крепко стиснул зубы, чтобы не выругаться, а затем молча развернулся на каблуках и стремительным шагом двинулся к трапу, ведущему в ходовую рубку.
Появившись на мостике, Брилев-второй выслушал доклад вахтенного офицера, которым в этот час был второй штурман лейтенант Белли, и, подойдя к боковому иллюминатору, некоторое время смотрел на огни порта Чемульпо, где его крейсер находился в качестве стационера.[36] Чемульпо являлся портом столицы Кореи — Сеула, так что иностранных кораблей здесь было достаточно. Вон светятся в предрассветном сумраке огни американского крейсера "Филадельфия", чуть дальше — британского "Эклипса", а еще дальше виднеются мачты итальянского стационера — "Калабрии", французского — "Фрианта" и единственного корейского боевого корабля на этом рейде. Хотя назвать последний полноценным боевым кораблем у капитана первого ранга язык бы не повернулся.
Брилев-второй еще несколько мгновений вглядывался в огни на рейде, а затем повернулся и резко приказал вахтенному офицеру:
— А ну-ка дайте мне бинокль!
Вахтенный тут же прянул к нему, протягивая мощный морской бинокль МОФ — Магнитогорской оптической фабрики. Отличный прибор. Не хуже тех, что производит немецкая фирма "Carl-Zeiss-Stiftung". Ну да, по слухам, на этой фабрике великого князя чуть ли не каждый второй работник — немец, а большинство мастеров и вовсе из Йены.
— А японца-то нет... — напряженно произнес капитан крейсера после десятиминутного изучения рейда.
— Так точно, господин капитан, — отозвался лейтенант. — В ноль сорок три японский крейсер покинул рейд и вышел в море. Все отмечено в вахтенном журнале.
Брилев-второй несколько секунд переваривал эту новость, после чего развернулся к лейтенанту:
— Дмитрий Андреевич, кораблю — к бою и походу изготовиться!
Лейтенант моргнул раз, другой, а затем порскнул к ревуну, закрепленному на стенке боевой рубки, и с силой дернул за рычаг. По всему кораблю мгновенно загудели электрические колокола громкого боя, заменившие собой боцманские дудки. Ну, не совсем, конечно, — снять дудки с боцманов в русском флоте можно было, пожалуй, только вместе с их головами, — но в подаче этого сигнала точно заменили.
Через полчаса, когда поднявшиеся на верхотуру дальномерщики, осмотрев горизонт, сообщили капитану крейсера не очень приятные новости, а все командиры боевых частей тщательно проверили готовность подчиненных, замерших на боевых постах, капитан приказал дать отбой тревоги и построить экипаж.
— Братцы, — негромко начал он, выйдя перед строем моряков, — дурную весть должен вам сообщить...
Строй замер, настороженно вглядываясь в капитана. Относились к нему без особой любви, но с уважением. К команде он был строг, спуску в случае любой провинности не давал, однако попусту не гнобил и за бытом и питанием рядовых матросов приглядывал. Впрочем, среди тех, кто прошел школу "золотой эскадры", считавшейся "придворной" эскадрой генерал-адмирала, такое поведение было скорее правилом, чем исключением. За ними и кличка такая водилась — "трансваальцы". Суровые, сухие, но специалисты — высший класс и на дело злы. Служить под их началом в мирное время тяжеловато, зато в бой лучше идти именно с таким капитаном. И тут вдруг такое обращение — "братцы". Ой, что-то недоброе случилось, если "трансваалец" так к команде обратился...
— Вчера поздно вечером, — продолжил Брилев-второй, — на генерал-адмирала Российского императорского флота и наместника государя императора на Дальнем Востоке великого князя Алексея Александровича совершено покушение...
Подтянутые шеренги взорвались возбужденным гулом голосов. Великого князя на флоте любили. Причем все — от офицеров до простых матросов.
Во-первых, он, несмотря на свое высокое происхождение, был свой брат-моряк. Он плавал, и много. Пусть часто по своим делам, но все знали, что к использованию кораблей Российского императорского флота в собственных целях генерал-адмирал относился весьма щепетильно. И если от сумм, которые он вносил в казну, простым матросам не было ни тепло, ни холодно, то все горячо одобряли тот факт, что на кораблях, ходивших по делам великого князя, в разы улучшались питание и снабжение. И не только потому, что Алексей Александрович нередко доплачивал за это из своего кармана, но и просто вследствие того, что он был мужчина дотошный и за любой непорядок жестоко карал. Так что там, где появлялась даже тень генерал-адмирала, интенданты сразу становились такими честными и заботливыми, что аж тошнило. А к любому, кто способен "построить" интендантов, отношение в среде военных очень уважительное... Да и вообще, паек на флоте был куда там армейскому — гора-аздо сытнее. И опять же благодаря генерал-адмиралу.
Во-вторых, всем нижним чинам было известно о том, что именно генерал-адмирал протащил в правительстве программу страхования морских чинов, по которой любой моряк в случае потери трудоспособности в момент пребывания на службе во флоте получал весьма неплохую страховую премию, позволяющую, скажем, вложиться в какое-нибудь дело типа скобяной лавки, открыть свою сапожную мастерскую или прикупить пару лошадей для крестьянского хозяйства и тем самым заиметь источник к существованию. В случае же гибели страховая премия выплачивалась семье.
Ну и в-третьих, всем было известно, что именно за счет генерал-адмирала содержится приют для сирот моряков, в котором детей погибших нижних чинов флота не только всем обеспечивают, но еще и учат. Эвон среди унтер-офицеров крейсера двое как раз выпускники этого приюта.
Так что отношение к великому князю у нижних чинов было почти благоговейное.
— Вашскоблаородие! — взревел кондуктор Голубенко, здоровенный малоросс, служащий на флоте тринадцатый год. — Это ж кто такие ироды выискались?
— В телеграмме сказано — социалисты, — ответил капитан крейсера. — Убийца и его сообщники захвачены на съемной квартире взводом морской пехоты, выделенным жандармам по первому требованию. При них обнаружено оружие, из которого стреляли в великого князя, а также взрывное устройство, которым они попытались взорвать морпехов.
— А что с благодетелем-то? — по-крестьянски простодушно спросил матрос Коротченя, подносчик зарядов носовой полубашни главного калибра.
— Жив, но в себя не пришел, — сухо отозвался Брилев-второй. — В него попали две пули. В голову и в легкое. И еще рядом бомба взорвалась. Адъютанта — в клочья. Причем считают, что он сам на бомбу бросился, чтобы генерал-адмирала защитить. Но уж больно бомба мощная оказалась. Так что и великому князю тоже досталось.
— Эх ты... — Строй на мгновение ошарашенно замер, а затем загомонил.
— Но это еще не все, братцы! — повысив голос, чтобы перекричать гомон, продолжил капитан.
И то, что "трансваалец" не приказал резко замолчать и не отдал команду "смирно", а лишь повысил голос, дабы быть услышанным, привело экипаж в такую оторопь, что все замолчали и без команды.
— Сдается мне, братцы, — в абсолютной тишине продолжил капитан крейсера, — что неспроста на генерал-адмирала покушались. Сами небось знаете, что японцы против России-матушки замышляют. Давно уже о том слухи здесь ходят. И подтверждение этим слухам мы почитай каждый день видим. — Он вздохнул. — И боюсь, ныне нам с вами предстоит на собственной шкуре испытать самое убедительное подтверждение тому. — Капитан замолчал и окинул взглядом стоящий перед ним строй моряков.
Несколько сотен человек молча смотрели на него. Брилев-второй поднял взгляд к небу. Еще не рассвело, но висевшие в небе облака уже окрасились встававшим на востоке из океана солнцем в легкий розовый цвет. Брилев-второй вздохнул и перешел к самой неприятной новости:
— Сегодня ночью наш порт покинул японский стационер. А несколько минут назад дальномерщики главного дальномерного поста обнаружили в море одиннадцать дымов. Мы пока не знаем, что это за корабли, но очень вероятно, что к порту подходит вражеская эскадра. Иначе трудно объяснить, отчего к нам приближаются столько кораблей разом. — Капитан крейсера сделал короткую паузу, невольно поежившись от той звенящей тишины, в которой матросы встретили его последние слова. — Если это так, то против стольких врагов нам не выстоять. Но и сдаться мы никак не можем. Вот так-то, братцы. — Он замолчал.
Молчали и матросы, стоявшие в строю. И само море, до сего момента мерно бившее в борт крейсера легкой зыбью, будто бы тоже решило на время угомониться, словно боясь нарушить тишину. А затем с правого фланга выступила вперед фигура в длинной рясе. Это был корабельный батюшка отец Никифор.
— Дозвольте, господин капитан, — негромко попросил он.
Брилев-второй кивнул и четким движением снял фуражку.
— О святый Михаиле Архангеле, — начал трубным басом отец Михаил, — помилуй нас, грешных, требующих твоего заступления, сохрани нас, рабов Божиих, на крейсере сем, корабле флота российского "Гридне" вместе собравшихся, дабы державу Российскую, родину нашу, от вразей нечестивых защитить, от всех видимых и невидимых враг, паче же подкрепи от ужаса смертнаго и от смущения диавольскаго и сподоби нас непостыдно предстати Создателю нашему в час страшнаго и праведнаго Суда Его. О всесвятый, великий Михаиле Архистратиже! Не презри нас, грешных, молящихся тебе о помощи и заступлении твоем в веце сем и в будущем, но сподоби нас тамо купно с тобою славити Отца и Сына и Святаго Духа во веки веков...
К одиннадцати утра Брилев-второй собрал в кают-компании совещание, в котором, кроме офицеров "Гридня", участвовали еще и офицеры второго русского корабля, находившегося в порту Чемульпо, — канонерской лодки "Кореец". Боевую ценность канонерская лодка по сравнению с "Гриднем" представляла весьма сомнительную. Хотя два ее главных орудия и имели больший калибр, чем артиллерия крейсера, но были устаревшей конструкции с малой дальностью стрельбы, низкой скорострельностью и бронепробиваемостью, да и по действию снаряда по цели тоже уступали новым снарядам шестидюймовок "Гридня". Ну а сама канонерская лодка, без брони и со скоростью хода всего в тринадцать с половиной узлов, против японской эскадры могла выступить только в качестве мишени. Так что на коротком совещании было принято решение попытаться отправить "Корейца" из порта якобы с дипломатическим поручением. Об объявлении войны никто пока что не слышал не то что здесь, в порту, но даже и в русской миссии в Сеуле, с которой капитан связался в девять часов утра. Потому шанс уйти у "Корейца" был. Крейсер японцы точно не выпустят, но с представлявшей весьма сомнительную боевую ценность канонеркой этот вариант мог пройти... ну, или за ней могли отправить пару-тройку миноносцев, чтобы потопить подальше от порта. Но опять же, если японцы сделают это до объявления войны — получится нехилый международный скандал. Радиостанция на "Корейце" была. Того же типа, что ставили на новые истребители миноносцев, довольно крупные для своего класса корабли водоизмещением в девятьсот шестьдесят тонн. Ее установили не так давно в рамках программы по оснащению радиостанциями всех кораблей Российского военного флота. Новые-то корабли все шли с радиостанциями, а старые оснастили последовательно — сначала крупные корабли, затем средние, а вот год назад дошла очередь до всякой мелочи и старья... Далеко она не добивала, обеспечивая устойчивую двустороннюю связь на дальности сорока, а при хороших условиях для связи и пятидесяти миль. Но услышать ее радиостанция "Гридня" должна была и на дистанции миль в семьдесят-восемьдесят. И японцы, скорее всего, об этом знали. Так что до такой дистанции "Кореец" мог считать себя в относительной безопасности, ну или не зря погибшим. Как повезет...
