— Почему не подключилось отделение? Стрелялись ведь висораты.
— Отделение проходит боком, — ответил Мелёшин. — Одно из условий димикаты* — неразглашение. Пострадавший берет вину на себя, иначе — позор на фамилии.
Своеобразные понятия о чести. Мужские. Или детские.
— А у кого было право выбора?
Проще говоря, мне захотелось узнать, кто являлся ответчиком, а кто — истцом. Оскорбленный имел право выбрать три заклинания, и противнику запрещалось отвечать ими же.
— Какая тебе разница? Думай о том, как будешь ворочаться полночи в душном чуланчике, — сказал Мэл.
— Не буду. Отрублюсь и начну храпеть. Сразу вставляй затычки в уши.
Мелёшин в ответ рассмеялся. Все-таки хорошо, что он встретился. Я и подумать не могла, что увижу его шатающимся у ограды института, в то время как танцинги в клубах простаивают. В самом деле, что Мэл позабыл вечером у института?
Не успела спросить. Пока я раздумывала и задавалась вопросами, автомобиль спустился по пандусу в прямоугольный проем и проехал по освещенному коридору в гараж. Мы теперь опытные, чтобы понять, что к чему, достаточно побывать разочек в гостях у дяди одного парня. Знаем, что о машинках нужно заботиться, чтобы на них нечаянно не попрыгали слоны. Интересно, как автомобиль Севолода простоял у института, и его не раздавили в лепешку. Наверное, Мэл прохаживался рядом и охранял с битой.
Когда мы вылезли из машины, он спросил:
— Заберешь сумку?
— Конечно! Завтра будешь спать полдня, а мне надо домой.
— Точно! — хлопнул Мелёшин себя по ноге. — Успел забыть.
Вытащив мое богатство из багажника, пошел к лифтам, я — за ним.
— А машина?
— Ее увезут, — махнул он в сторону.
И правда, заработала транспортерная лента и утащила автомобиль в неизвестность.
В скромное обиталище Мэла вели аж шесть лифтов, однако меня несколько удивило, когда мы вышли не на лестничной площадке, а в небольшом застекленном фойе с приглушенным светом.
— Мы где? — поинтересовалась шепотом.
— Это парадное, — пояснил Мелёшин. — Архип, привет! — поздоровался рукопожатием со здоровяком за стойкой. — Правый починили?
— Починили, — пробасил Архип, — но не совсем. Заедает, завтра буду повторно вызывать. Лучше езжайте по левому.
Мэл уверенно двинулся к левому из лифтов.
— Это кто? — спросила я тихонько, когда мы застыли в ожидании, и обернулась на здоровяка, склонившегося за стойкой.
— Ну... консьерж, наверное. Не знаю, Папена.
Из приехавшего лифта вышла пара, Мелёшин поздоровался, и я тоже кивнула для приличия. Женщина взглянула на меня, оценив за долю секунды, подхватила спутника под локоть, и они направились к застекленному выходу. Куда людей несут ноги, если ночь на дворе?
— Зачем куча сложностей? — проворчала я, когда мы заняли освободившуюся кабину. Мэл нажал на кнопку "18", и створки сошлись. — Прыгаем как кузнечики.
— Потому что правый не работал с утра. Он как раз едет напрямик.
Кабина шла мягко, без дрыганий и покачиваний. Мелёшин молчал и я тоже, потому что не знала, как себя вести: вешаться ему на шею за проявление заботы и внимания, или делать вид, что ночевки у парней — дело привычное.
Дверь квартиры Мэла оказалась обыкновенной, без инкрустации алмазами и золотом. Лестничная площадка занимала маленький квадратик площади, на все четыре стороны которого — три двери и лифт. Действительно, скромно и без лишней помпезности.
Мелёшин провернул ключом в замке и распахнул дверь:
— Проходи.
__________________________________________________________
aireа candi *, аиреа канди (перевод с новолат.) — воздушный сгусток
dimicata*, димиката (перевод. с новолат.) — схватка между двумя, дуэль
traheri, трахери (пер. с новолат.) — притяжение
9.3
Никаких проблем. Ты живешь и думаешь, что мир принадлежит тебе. Повзрослев, узнаешь, что рядом с три окаянного желающих урвать кусок побольше. Пусть рискнут отобрать. За свою долю порвешь глотку любому, потому что имеешь право, потому что у тебя — фамилия, потому что ты — часть семьи.
Правами наделила тебя сила, перекатывающаяся по мышцам, не изуродованным инъекциями. Сила, данная предками, ставит тебя на ступеньку выше, выделяя из толпы подобных. Подобных, но не равных.
Тех, кого топчут, ты не видишь. Тебя воспитали не замечать чернь, используя её. Приучили смотреть сквозь подобострастные взгляды и низкие поклоны. Жизнь как рулетка — кому и кем повезло родиться. Или не повезло.
У тебя есть всё, что нужно для жизни. По списку: тачки, скорость, друзья, адреналин и девочки. Элитные и избранные. Самые лучшие и отборные. Никаких проблем.
Однажды появляется интерес. Мгновенно, налетев со сквозняком, занесенным новенькой в лекционную аудиторию. Твой интерес подогревается, и не нужно оборачиваться, чтобы полюбоваться на нежные тонкие черты лица. Ты видишь кожей, и, кажется, волны искривляются вокруг девчонки, щекоча тебя за загривок.
Вдруг бац! — случайно узнаешь её тайну, позорную и грязную. Кому предназначено ползать, тот никогда не взлетит, и ей не изменить свою судьбу. Как бы она ни тянулась к солнцу, выше не станет, и её тщетные попытки вызывают твое презрение. Вдвойне задевает, что ты повелся на свой интерес и прошляпил подвох, хотя должен был почувствовать в новенькой фальшивку. Стекляшку. Обидно.
Её следует проучить за обман, чтобы знала свое место. Совершенно случайно — лгунишка настолько безмозгла, что не видит за собой шлейфа, который ты привязал, — становишься её хозяином и играешь её страхами, управляешь её жизнью. Игрушка смеет высказывать собственное мнение, и тебя неимоверно злит её самоуверенность. Чернь не должна забывать, что у нее нет прав.
Случайное происшествие в столовой ставит тебя перед неожиданным фактом — ты мог потерять девчонку и, не сдержавшись, показал ей свой страх. Клин вышибают клином — рядом с тобой новая красивая кукла, а по вечерам тебя рады видеть в лучших приватных клубах.
Твоя игрушка по-прежнему считает, что имеет право жить, как ей хочется. Пусть попробует. Ты можешь убить коренастого лилипута одним словом, найденным в зачитанной до дыр дряхлой книге из отцовской библиотеки, но не собираешься унижаться. Тебе плевать изо всех сил. Ты старательно отводишь глаза от стройных ног под развратной юбкой и тут же замечаешь искушающую чувственность движений. Удачно выбираешься из плена серых глаз и через мгновение забываешь, о чем говорил, потому что загляделся на улыбку с ямочками. Замкнутый круг, мать твою. Провокация.
Однажды вечером в библиотеке ты узнаешь о себе нелицеприятную омерзительную правду. Тебя обуревают не презрение и ненависть. Это что-то другое, и нужно найти этому название, чем скорее, тем лучше, потому что ты чувствуешь — оно поглощает тебя и вынуждает совершать непредсказуемые поступки. Оно разрушает твою крепость, незаметно подтачивая твердыню, и разворачивает раком твои принципы. Оно застилает рассудок красной пеленой, выбивая дыхание из легких, и заставляет бояться — за неё.
Взмах ресниц и румянец, разливающийся по её щекам, делают тебя уязвимым и пробивают бреши в обороне, которые стремительно разрастаются. Ты специально дразнишь её и испытываешь терпение, потому что из вас двоих ты хладнокровней. Смеешься над её наивностью и неуверенностью, а потом замечаешь, что пялился на нее, не отрываясь, добрых пять минут.
Силу воли начисто сметает в полутемном коридоре, и твое тело творит нечто невообразимое, хотя ты не хотел. Ни капельки. И ни разу не думал об том, как мог бы с ней в лифте или в машине. Её согласие выбивает почву из-под ног, и ты понимаешь, что тебе нужно. Необходимо попробовать с ней и сравнить с другими. Всего-то делов.
Ты никогда не связывался с девчонками её сорта, потому что данный сорт для тебя раньше не существовал. Намекаешь, что не прочь, и любая уцепится за хорошее предложение. Любая, но эта — упрямая и гордая, хотя не в её положении оскорбляться при просвечивающей от недоедания коже. Гордость нужно вовремя складывать к ногам благодетеля. Ты обойдешься без нее, у тебя есть кукла. Замороженная.
Злой невыспавшийся друг подтверждает догадку: "Ты зациклился. Поимей, оцени и топай за следующей". Вот оно, подтверждение твоих метаний. Почти.
Тебя беспокоит другое, засевшее глубже. Ты изломал голову, размышляя над причинами её лжи и притворства, и вдруг сознаешь, что думаешь совершенно о другом: как она живет, с кем здоровается каждое утро, что делает каждый вечер, о чем сплетничает с соседкой и чем питается — святым духом?
На занятиях сидишь ниже, чем она, но чувствуешь, что её взгляд устремлен в твою сторону. Ты слышишь, как бешено стучит её сердце, когда намеренно провоцируешь её. Она твоя — приходи и бери, но взять становится мало. Взять и уйти — мелко и скучно. Хочется больше. Тебе нужно, чтобы она ложилась спать и просыпалась с мыслью о тебе, а еще лучше — чтобы лежала ночами без сна. Также как и ты. Да, это будет достойным наказанием для девчонки, обманувшей всех, но не тебя.
В каком-то нищем клубе внезапно открывается истина, почему тебя выворачивало наизнанку долгое время. Понимание приходит поздно, когда она умирает на твоих коленях. Ведь у вас могло получиться, — думаешь ты. В лифте и в машине. И в душе. Важно ли, что она другая? Совсем другая. Ни одна из девчонок не похожа на нее.
Она верит, что может спасти мир, но кто защитит её от мира, полного жестокости и боли? Только ты, и когда она со стоном выдыхает твое имя, ты клянешься себе, что услышишь от неё не раз, и наср*ть, что бы там не думали другие.
А потом узнаешь, что тебя использовали. В воспитательных целях, как нашкодившего щенка, потыкали носом в сделанную лужу. Преподнесли урок. Тебе не следовало опускаться до черни и валять имя в грязи. Не забывай о своей ступеньке.
Она не поймет и не станет слушать, потому что за последствия твоей выходки отвечают шестнадцать кварталов и сто тысяч человек, которые желают тебе "добра", и среди них козел, с которым она целовалась у ворот института. За это ты с удовольствием выбьешь ему зубы в следующий раз.
Ты придурок. С девчонками себя так не ведут, — говорит друг. Ты полный придурок.
Ты стоишь посередине зала и смотришь на нее, растерянную и потерявшую дар речи. Она. У тебя. Дома.
И тут тебя осеняет, что с некоторых пор в твоем списке иной порядок приоритетов.
* * *
Скромность закончилась за дверью, захлопнувшейся за моей спиной. Заливший помещение свет явил взгляду высоченный потолок сложной конструкции с обрывающимися ломаными линиями, стены терракотового и кукурузного цветов, мебель, разбросанную по огромному залу, и слева от входа — многогранное окно от пола и до потолка, около которого незнакомое растение в кадке раскинуло высоченные листья-лопухи.
— А... разуваться надо? — спросила я неловко.
— Как хочешь, — бросил Мелёшин ключи на тумбочку у входа. — Полы теплые.
Пожалуй, сниму сапоги.
— Когда мы говорили о скромности, то имели в виду разные понятия, — сказала я, поставив обувь в углу, зонированном как прихожая, хотя огромное помещение не делилось перегородками или стенами. От двери проглядывалась небольшая кухня у стены, противоположной окну.
Мэл, раздевшись, прошел к дивану в центре зала и поставил сумку.
— Не бойся, Папена, никто тебя не съест.
Фыркнув надменно, я выдвинулась в середину помещения. Высота пустого незанятого пространства над головой почему-то давила и пугала. Мне привычнее маленькие комнатушки, прикрывающие бока и тылы, а в Мелёшинской квартире возникло ощущение опасности и незащищенности.
Два креслица с оригинальными гнутыми спинками и столик между ними, очевидно, означали уголок для чтения и приватных разговоров. Хотя сомневаюсь, что Мелёшин сидел в них и беседовал. Когда ему читать, он веселиться не успевает.
В центре стоял большой диван со спинкой и подушками, у окна — дизайнерский стеклянный стол для письма с парочкой таких же стульев. Рядом непонятная лежанка, наверное, чтобы, устроившись на ней, посматривать на город.
Поглядев на часы, я машинально потянулась: гномик сигнализировал начало двенадцатого.
— Хочешь перекусить? — Мэл направился в зелено-серую кухонную зону. Издали были видны столы и многочисленные шкафчики.
— Нет, спасибо. А где твой чулан?
— Вот, — Мелёшин показал на диван бутылкой с яркой этикеткой, зажатой в руке.
Как же так? Мне обещали темный, пыльный чулан с пауками! От огорчения на глаза навернулись слезы.
— Я думала, ты на нем спишь.
— Здесь есть отдельная спальня.
Да, от скромной жизни еще никто не умирал.
— Сам протираешь тряпочкой и моешь полы? — обвела я рукой квартирные просторы.
— Тружусь как пчелка, — подтвердил Мелёшин, отпив из бутылки, и облизнул получившиеся кремовые усы. — Точно не хочешь есть?
— Точно. Спать хочу.
— Хорошо. Пойду, поищу постельное белье, — направился он куда-то в сторону.
— Мелёш... Мэл! Ты здесь, что ли, предлагаешь спать? — крикнула я вслед.
— Могу уступить спальню, хочешь? — обернулся он на ходу. Подойдя к дальней стене, отворил незаметную дверь и скрылся за ней.
Нельзя Мелёшину ни в чем верить. Ни в чем. Хотя почему обвиняю его? У нас разные представления о жизни, поэтому приводить их к общему знаменателю бесполезно.
Пока Мэл отсутствовал, я подошла к окну. Панорама ночного города с большой высоты ошеломляла зрелищем залитых огнями проспектов и высотных зданий-исполинов. Глаза выхватили быстро движущуюся ленту, промелькнувшую вдали и исчезнувшую в темноте — это скоростной поезд канул в подземку. Мелкие точки фар ползли по улицам, растекаясь по своим делам. Столица, которая не спит.
— Нравится? — спросил над ухом подкравшийся Мелёшин, и я вздрогнула от неожиданности.
— Нравится. Поди специально ходишь голышом перед окошком, чтобы на тебя любовался весь город?
— Я бы походил, — ухмыльнулся он, — но стекло одностороннее. С улицы меня не увидишь, а внутри вполне осуществимо. Подушку не нашел, не знаю, куда домработница засунула, так что отдаю тебе свою и одеяло в придачу.
— Мы так не договаривались, — возмутилась я. — Чулана нет, к тому же делишься своей постелью. Сам-то как собираешься спать?
— Выставлю температуру в спальне и буду потеть. А подушек у меня еще три, хочешь проверить?
— Не хочу, — буркнула я недовольно. — Как диван раскладывается?
— Уже постелил, — показал Мэл приглашающим жестом.
И точно, диван оказался разложен и застелен. Я отчего-то засмущалась.
— Не стесняю тебя, Мелёшин?
— Не стесняешь, — подтвердил раздраженно, наверное, недовольный тем, что спросила о неудобстве раз пятьсот. Я, может быть, не хочу выглядеть лисичкой со скалочкой, которая, наспавшись и объев добрых хозяев без меры, спросила: "Не стесняю вас?". А хозяева и спустили её скалочкой из избы.
— Хочешь в ванну? — спросил Мэл. Заметив мои колебания, сказал решительно: — Пошли, покажу.
Он подвел к другой стене и открыл незаметную дверь, похожую на ту, что вела в его спальню. Небольшое помещение, отделанное в светло-лавандовых тонах, отдаленно напоминало ванную в доме Севолода.