Ночь в тоскливом октябре

— Ой, я тебя умоляю, — сказал Киркус.

— Это правда.

— Американский, — вмешалась Айлин, — Величайший американский роман в истории, может быть. Если не трогать британцев, и ирландцев, и русских, и французов...

— Что вообще французы написали хорошего? — спросил я.

— Дюма? — сказала Айлин, — С добрым утром, Эд. "Три мушкетера", может слышал? И Де Мопассан.

— А еще Сартр(2) и Камю(3), ну и на забудем о Симоне(4), конечно же, — сказал Киркус.

— О, а мне нравится Симон, провозгласил я, — Он и правда хорош.

— Она, — сказал Киркус.

— Мне нравится этот его сыщик, как там его, Мегрэ.

— Это Сименон, — поправила меня Айлин, — Жорж Сименон(5).

— Старичок, я говорил про Симон де Бовуар.

— А. Ну разумеется, про кого ж еще. Ну это чушь, конечно.

Айлин засмеялась.

— Тебе, должно быть, очень нравится изображать дурачка, — сказал мне Киркус.

— Как бы то ни было, — сказал я, — Если мы вернемся все-таки к "Гекльберри Финну", то я скажу, что величайший американский роман...

— Сильно переоценен, — перебил Киркус.

— Хемингуэй говорит, что лучший.

— Чем только доказывает мою правоту.

— А как по мне, "Атлант расправил плечи"(1), — сказала Айлин, — Как минимум, для меня это лучшая книга, что я читала в жизни, а ее ведь даже нет в учебных программах.

— Да ладно?

— Ни в одной программе, про которую мне известно. А все потому, что учителя ее ненавидят. Врут про нее. Отказываются рассказывать про ее книги, — нахмурившись, Айлин размазала немного сметаны по дымящейся горячей тортилье, — Боятся каждой ее долбаной книги, как черти ладана. Большинство учителей у нас коммуняки, если вы не заметили.

С этой стороной Айлин я еще никогда не сталкивался — вероятно, это была ее пьяная сторона.

— Коммуняки? — переспросил Киркус, — М-да, без комментариев.

Прищурившись на него одним глазом, Айлин сказала:

— Мой папа воевал с чертовыми коммуняками во Вьетнаме. Ты думаешь, тут есть что-то смешное?

— Я извиняюсь, если наступил тебе на больную мозоль, дорогуша... ну, или на боевые сапоги твоего достойного отца. Но серьезно, коммунизм? Ты должна признать, что этот дискурс несколько морально устарел в наши дни. И таким образом, Айн Рэнд со своими книгами также морально устарела.

— Ты хоть одну читал? — спросила она.

— Никогда не стал бы тратить времени на такое.

Она указала на меня вилкой:

— А ты, Эдди?

— Боюсь, что нет. Но хотел бы попробовать.

Она повернула вилку к тарелке с говядиной и положила несколько кусочков жареного стейка на свою тортилью.

— "Атлант расправил плечи", "Фонтан идей", "Мы, живые"(2). Нас заставляют читать каждую чертову книгу, что вышла из-под пера немногих избранных. "Великий Гэтсби", мать его! "Жемчужина"(3), мать ее!

— "Алая буква"(4), — добавил я.

- Не говоря уж про "Мадам Овари"(5), — продолжила она, — Это что за херобора вообще была?

Киркус молча качал головой и смотрел на нас с видом крайнего разочарования.

— Сотни, буквально сотни книг, — не умолкала Айлин, — Книги любого хрена с горы, что додумался приложить ручку к бумаге, в программу попадают, но Айн Рэнд? Нет, нееет! Только не это! Она лучше большинства из них, да вообще никого нету лучше нее, но нет, ее стремятся спрятать от нас, потому что ненавидят ее идеи.

— Ее единственная идея — это эгоизм, дорогуша, — сказал Киркус.

Айлин посыпала свою говядину тертым сыром, затем начала сворачивать тортилью.

— Вот видишь, тебя уже в этом убедили, а ведь ты даже ее книг не читал. А все почему? А все потому, что и не хотят они, чтоб ты читал их. А вот ты знаешь, какая ее настоящая идея?

— Боюсь, что ты сейчас нам поведаешь.

— Никто не имеет никакого долбаного права, — сказала она, — Брать то, что ему не принадлежит. Вот как государство, например. Государство ни фига не имеет права нас чего-то там заставлять делать... даже ради того, что они называют "общим благом". Мы не рабы чьи-то. Мы имеем абсолютное право на плоды нашего труда, и мы ни хера лысого не обязаны обществу. Как Джон Голт, ты про него слышал когда-нибудь?

— Разумеется, — со вздохом сказал Киркус, — Кто такой Джон Голт?

— Кто такой Джон Голт? — спросила его Айлин.

— Очевидно, порождение твоей литературной богини.

— "Он погасил огни мира". — при произнесении этой фразы, ее голос немного охрип, а на глаза навернулись слезы.

— И это значит... что? — спросил Киркус.

— Вот они-то как раз и не хотят, чтобы ты это узнал, — сказала Айлин. Она вытерла глаза, затем отхлебнула из бокала и сказала, — Прочитай книгу! — после чего подняла ко рту свернутую тортилью.

— Это "Атлант расправил плечи"? — спросил я.

Она кивнула и шмыгнула носом.

— Возможно, попробую, — сказал Киркус, — Роман, способный довести крепкую Айлин Дэнфорт до слез...

— Слышь, это что сейчас было насчет "крепкой"? — возмутилась Айлин.

— Этот эпитет касался твоего характера, а не телосложения.

— Что-то не так с моим телосложением?

— Вовсе нет, моя дражайшая Айлин. С точки зрения стороннего наблюдателя, оно вполне выдающееся, осмелюсь сказать.

— Спасибо.

— Разве оно не выдающееся во всех смыслах слова, Эдуардо? — спросил он меня.

— Я бы сказал, что да, — согласился я, и потом, слегка встревожившись насчет частицы "не" в вопросе, добавил: — В смысле, выдающееся, точно.

— Разумеется, он ничего другого и не способен сказать — ведь парень в тебя уже обкончательно, ой, простите, окончательно втюрился. Тогда как я представляю собой подлинно нейтральную сторону, и говорю правду без боязни последствий. С точки зрения абсолютной объективности, я могу сказать, что твое телосложение поистине выдающееся. По крайней мере, та его часть, с которой я знаком. Уверен, что Эдвард имеет надо мной преимущество в данном аспекте.

— Едреть... — пробормотал я.

Он поглядел на меня.

— Твое красноречие поистине легендарно, старина, — вновь обращаясь к Айлин, он продолжил, — Кстати говоря, я так понимаю, целая банда малолетних подонков в среду вечером имела удовольствие лицезреть твои явленные всему свету сисечки? Такое ощущение, что их уже все видели, кроме одного меня.

Уставившись на него, она склонила голову на бок.

— И откуда ты взял такие новости?

Киркус поглядел на меня и улыбнулся.

— Надо понимать, я не должен был говорить этого?

— А как же "молчок, могила"? — спросил я.

— Ты не пояснил, что к прекрасной Айлин моя клятва тоже относится.

Я простонал вслух.

— Да ничего страшного, — сказала Айлин. Затем запихнула в рот край тортильи и откусила большой кусок. Она принялась жевать, и с каждой секундой ее глаза все сильнее увлажнялись. Она проглотила еду и вытерла рот салфеткой. Затем произнесла:

— Мне надо выйти, извините.

Она рывком отодвинула стул, встала и покинула кухню.

Со своего места, я видел, как она широкими шагами прошла через гостиную и в коридор. Спустя пару секунд, хлопнула дверь. Очевидно, она зашла в уборную.

— Охохонюшки, — сказал Киркус, и улыбнулся, — Как полагаешь, она, наверное, съела что-то не то?

Глава 49

— По-моему, это ты ляпнул что-то не то, — сообщил я ему.

С плохо скрываемым восторгом, он сказал:

— О горе мне!

— Ну и сволочь же ты...

— Не спеши меня так скоро судить, старина. Может, ее просто блевать потянуло. Коктейли довольно крепкие. Я и сам уже слегка нахрюкался.

— Пойду-ка я лучше ее проведаю.

— Ох, не надо так торопиться. Дай ей немного времени. Какой бы ни была причина, она вряд ли захочет прямо сейчас иметь аудиторию. Давай лучше мы оба останемся здесь и насладимся кушаньем, пока оно не остыло? Предоставь Айлин возможность прийти в себя.

— Может, ты и прав, — сказал я.

— Я в большинстве случаев бываю прав.

— Когда она все-таки выйдет, помалкивай насчет того, что было в среду, ладно? Ей и так паршиво, незачем еще сыпать соль на рану. Мы стараемся об этом забыть.

— Резонно, — сказал Киркус, — Признаю свою ошибку.

Мы оба продолжили есть фахитос. К моменту, когда мы доели свои порции, а прошло, наверное, минут десять, Айлин так и не вернулась за стол.

— Пойду проверю, что там, — сказал я, отодвигая стул.

— Передай мои наилучшие пожелания, — сказал Киркус.

Как я и подозревал, дверь в ванную была заперта. Я осторожно постучал.

— Чего?

— Айлин? Это я.

— Отстань.

— Что случилось?

— Просто уйди.

— Это из-за того, что Киркус сказал?

Дверь внезапно распахнулась. Айлин схватила меня за ворот рубашки, затащила внутрь и захлопнула дверь. Ее глаза были красными и заплаканными.

Все еще вцепившись в мою рубашку, она сказала:

— Что ты ему сказал? Ты что, вообще все ему растрепал?

— Нет.

— Мы же договаривались, что это будет наш секрет. Как ты мог проболтаться ему?

— Я ничего ему не сказал. Ничего про то, что реально было. Ничего про то, под мостом. Все, что я ему сказал — это то, что мы с тобой придумали. Как банда подростков на нас напала. То же, что говорили ему в среду ночью.

— Да неужели? А знаешь что? Я как-то не припоминаю, чтобы рассказывала ему, как они сорвали с меня рубашку и "превратили в визуальное пиршество мои явленные белому свету сисечки".

— Это просто Киркус в своем репертуаре. Про визуальное пиршество и все такое. Как будто ты его не знаешь...

— Что еще ты ему сказал?

— Кажется... ну, ты же сама ему говорила, что они якобы обоссали тебе волосы, помнишь?

— Конечно, помню.

— Я ему про это напомнил. И сказал, что ты была очень унижена всем произошедшим, и потому не хочешь, чтобы кто-то еще об этом узнал.

— Что еще?

— Практически все.

— Практически?!

Мое лицо вспыхнуло.

Если она не услышит это от меня, то может потом услышать от Киркуса.

— Кажется, я упомянул что-то о том, как они тебя трогали.

— Трогали меня?

— Лапали.

— Где?

— Наверное, за грудь.

— Ты сказал Киркусу, что они лапали мою грудь?

— Кажется, я упомянул что-то в таком духе.

— Спасибо большое.

— Он гей.

— И что это меняет?

— Ну, я так сказал просто чтобы он понял, почему про это надо помалкивать.

— Что ж, спасибо тебе огромное.

— Извини. Если бы я знал, что тебя это так расстроит, то никогда бы ему вообще ничего не говорил.

— Что еще ты ему рассказал?

— Ничего. Это все.

— Уверен?

— Совершенно уверен.

— Тебе не показалось, что история была бы правдоподобнее, если бы они все меня трахнули?

— Нет.

— Безмерно ценю твою сдержанность.

— Ну ладно тебе, Айлин, не будь такой.

— Какой "такой"?

— Ты раздуваешь все сверх всякой меры. В смысле, мы же это и придумали только для того, чтобы заставить его осознать, насколько для тебя будет унизительно, если кто-то еще об этом узнает...

— Ну так тем более, организовал бы мне групповое изнасилование, что ж ты?

— Перестань.

— А что ты ему про себя сказал? Значит, в твоем рассказе банда подонков срывает с меня одежду, и "превращает в визуальное пиршество" мои "явленные белому свету" сиськи, и лапает меня, а что они делают с тобой? Как-то однобоко, на мой взгляд. Раз уж все равно выдумываешь, почему бы им не сорвать с тебя одежду, и не полапать тебя? Блин, да это сделало бы историю даже лучше, тебе не кажется? Учитывая, кому ты ее рассказывал.

— Может быть.

— Ну реально, он же тебя вожделеет.

— Но ты ведь была в моей рубашке, когда мы с ним столкнулись в среду.

Ее глаза слегка расширились. Рот немного приоткрылся, словно она собиралась что-то сказать. Веки несколько раз моргнули. Затем она сказала:

— А... — пауза, — Да, это аргумент. — снова пауза, — И тем не менее.

Я обнял ее.

— Прости, что я наговорил ему все это.

— Да просто... просто если бы это был кто угодно вместо Киркуса. Он такой говнюк. Мне не нравится, что он про меня такое знает. Или даже думает про меня такое. Представляет меня голой.

— Он гей. — снова сказал я.

— Может быть, а может и нет.

— Я практически уверен, что да.

— И тем не менее. — она прижалась лицом к моей шее сбоку. Ее лицо было теплым и влажным. Она шмыгнула носом. — И я вдобавок еще в этом дурацком платье.

— Это чудесное платье.

— Перед ним.

— Ему все равно.

— Ой, ну конечно.

— Может пойдем и спросим его?

Она помотала головой.

— Мне так стыдно.

— Тебе нечего стыдиться.

— И я так напилась.

— Мы все выпили.

— Но только я одна так опозорилась перед лицом Бога и людей.

— Я уверен, что Бог тебя простит. Я точно прощаю. А что там думает Киркус, всем плевать.

Она погладила меня по затылку.

— Я так люблю тебя, Эдди.

— Вот теперь я точно знаю, что ты пьяная.

— Я серьезно. Я тебя любила с самого начала, еще когда ты был с Холли. Ты об этом знал?

— Не совсем. — звук имени Холли заставил меня внутренне напрячься.

— Ты ведь даже не подозревал, да?

— Да.

— Я знаю. Я никогда никому не подавала виду, что чувствую. Это было только для меня. Но сердце ныло все равно. Ныло по тебе. Мне было так больно видеть тебя с ней. Я так хотела быть на ее месте.

— Ну вот ты и на ее месте, — сказал я. От этих слов я почувствовал себя изрядной сволочью.

Айлин обняла меня крепко и поцеловала в шею.

— И я так рада, — сказала она, — Так рада.

— Нам, наверное, лучше вернуться на кухню, — сказал я, — Тебе станет лучше, когда еще немного покушаешь.

Она кивнула. Потом сделала глубокий вдох и тяжко вздохнула.

— Ладно, — сказала она, — Но я... мне надо сначала переодеться.

— Переодеться во что?

Она засмеялась и шмыгнула носом.

— В одежду. Не хочу, чтобы Киркус еще хоть раз меня в этом видел. Даже если он правда гей.

— Правда.

— Можно я надену что-нибудь твое?

— Все, что пожелаешь.

Мы отпустили друг друга. Я открыл дверь ванной, и Айлин последовала за мной в коридор.

— Я на минутку. — сказала она, направляясь в мою спальню.

— Буду ждать. — сказал я.

Я нашел Киркуса на диване в гостиной, с остатками коктейля в одной руке, сидящего нога на ногу. При виде меня он сказал:

— Я уже начинал ощущать себя покинутым.

— Айлин будет через минуту.

— Как она?

— Довольно расстроена.

— Не мной, я надеюсь.

— Нами обоими. Ей не понравилось, что я тебе все это рассказал. Она считает, что это слишком личное.

— Мы смутили ее?

Я кивнул.

— Как любопытно.

— В каком смысле?

— Возможно, ты — каким-то случайным образом — заметил, во что она одета? И она впала в ажитацию лишь из-за нескольких слов, описывающих те самые атрибуты, которые она сама сегодня столь откровенно демонстрирует всему окружающему свету?

— Это разные вещи. — сказал я.

— Левая и правая?