Mortal Kombat: Icedpath

Дерево раззявило пасть — огромную, с годичными кольцами зубов, источающую болотные газы. И крючья ветвей потянули майора к жуткому провалу...

-Убирайся! — проорал Джакс.

-Джакс?! Где ты?! — голоса Лю и Китаны рассыпались незагоревшимися угольками. Лю метнулся обратно — наощупь, растерянно. Где-то на дне мозга уже значилось "Оставь его. Он мертв".

(Нет! Не так сразу, проклятый Не-Мир!)

Лю Кэнг вновь призвал его Стихию — и на сей раз она подчинилась на краткий, растерянный миг. Джакса он не обнаружил.

Зато обнаружил кое-кого другого.

Того, кого тьма вполне устраивала. Того, кто был трусоват, но во мраке обретал особую подколодную силу.

Рептилия.

Лю Кэнг скривился от отвращения. Он уже встречался с ящером — перед битвой с Шэнг-Цунгом на первом Турнире, и бой с негуманоидом вспоминался Лю... грязью. Вот именно, словно вымазался в иле или загаженной луже.

-Ты! — бросил Лю. Китана подскочила, ее вееры отразили слабый отблеск огня, созданного Чемпионом.

С челюстей Рептилии капала ядовитая слюна. Он ухмылялся.

(эй, а почему мы можем разглядеть что делает гаденыш?)

Своевременная мысль.

Да, теперь Живой Лес не представал непроницаемым траурным крепом черноты. Потому что за спиной Рептилии, охраняя Дерево, схватившее и обвязавшее Джакса лианами, стоял Кэйно с коптящим фонариком. Кэйно тоже усмехался, и Лю подумалось, что уголовник с ящером обладают поразительным сходством... и что наемник успевает спеться со всеми — что с Лин-Куэйевскими киборгами, что с рептилоидами...

-Попалиссссь! — торжествующе прошипел Рептилия. Он едва не прыгал на месте в какой-то пародийно-отталкивающей манере. Он явно имитировал человеческие жесты, и от этого выглядел еще фальшивей, неантропоморфней и чужеродней.

-Ага, попались! — подгавкивал Кэйно. — Классная была идея — приманить вонючий лес! Рептилия, ты гений! И Шэнг-Цунг тоже, хоть и колдун!

Ярость — такая горячая, словно вены у кончиков пальцев — выплеснулась в свежий залп огня. Ничто не остановит его, даже мутная гуща псевдожизни.

Рептилия легко увернулся от атаки Лю, скаля зеленоватые зубы. В тусклом освещении коптилки они напоминали два гриба. Поганки.

-Отпустите Джакса! — рявкнул Лю.

(и деритесь как мужчины, правда? Но Рептилия — не мужчина... а Кэйно — он не способен и сунуться на Мост, он — шакал...)

-Отпустите его, прихвостни Шэнг-Цунга, — с булькающим кипятком лже-спокойствия повторил Чемпион.

Его проигнорировали. Он мельком оглянулся.

Лес загустел сплошной стеной. Никаких вариантов.

-Нет! — Китана вспорола веерами ветви и кору. Бесполезно. Они попались, ибо так и задумано. На дне любого рая таятся Змеи... Рептилии...

Ящер плюнул. Лю уклонился, но плевок был не нападением — издевкой, ибо раб некроманта праздновал победу. Легкую. Очень.

-Ну че, теперь и этих духам на подкормку? — осведомился Кэйно. Рептилия кивнул.

-Чудненькие червячки! Ха-ха, самый перегной! — ржал уголовник.

За спиной Лю и Китаны, задавленных плетеной корзиной ветвей, началось шевеление. Финальная фаза пробуждения Леса. Его жизнь — это их, его, Китаны и Джакса — смерть. Все живое существует за счет гибели, вот печальная истина...

Сучья, подобные иглам или рыбьим костям, обвили Лю плотными кольцами. Он потерял из вида Китану, он исступленно позвал ее, но тьма и Лес пожрали его крик.

Ветви, вздрагивая голодными змеями, подгребали к горлу. Скользкие, поросшие мхом отростки хлестали по лицу и ковырялись во рту. Лю выплюнул гнусную щепку, но три новых выросли взамен первой.

Плесневые побеги — бамбуковая казнь и паучье высасывание. Гибрид.

Лю захрипел: пережали горло. Впрочем, пока Дерево удовлетворилось: Рептилия невнятно приказал потерпеть. Ты получишь свой ужин, растение, но не раньше, чем я наиграюсь.

-Круто, круто, лягушка ты рогатая, — загибался от хохота Кэйно. — Как ты ими командуешь, просто овечки у тебя! Ой, прикажи той дубине выдавить кишки из Джакса, эй, Рептилия, давай!..

Ящер зашипел.

Кэйно осекся.

Рептилия подскочил к уголовнику, и хохот моментально стих — испуганным мышонком забился в норку. Дежа-вю бунта машин хлестануло Кэйно прутом. Или карой в наручниках.

-Эй, ящерица, чего... — Кэйно отступил на шаг назад.

-Я голоденссс, — безапеляционно заявил Рептилия. — Ты — моя еда, человексс...

-Ты сдурел?! — Кэйно запнулся о корягу, вывихнул ногу. Или сломал — смачно хрустнула кость. Он заревел от боли и ужаса, ибо Рептилия надвигался на него. — Ты сдурел?! А как же Хозяин?

-Я голоденссс, — повторил ящер. — А Хоззссяин — не узззсснает!..

Кэйно истошно заорал. Фонарик покатился прочь, еще тлея.

Брызнула кровь.

(вот тебе и справедливость... Кэйно должен был убить Джакс — в честном бою, ведь они враги много лет... или Саб-Зиро — Кэйно хвастался, что "прикончил" какую-то его знакомую... а сожрал преступника его союзник...)

Справедливость — это насмешка. Деревянная. Не остроумная. Голод ящериц замещает ее в любых химических реакциях.

Рептилия громко зачавкал.

Кости и ошметки плоти взметнулись дымящимся фонтанчиком.

Лю отвернулся. Ветви и так сплющили его, а от этого зрелища... стошнит еще.

Лю скривил губы в гримасе предельного отвращения. Живой Лес — грязная разлагающаяся темень, и Рептилия — ее сын. Мерзость.

Окончив трапезу, Рептилия облизнулся.

-Теперь вашшша очередьссс, — сказал он.

Деревья будто ждали приказа. Рептилия — их коммондор, сгусток извращения со дна миров. Они слушались его.

Целый Лес — одну тварь? Маленькую гадкую ящерку?

Лю Кэнг горько усмехнулся. В прошлый раз Рептилия был столь жалок, крохотный и несчастный. Забитый нелюбимый хозяином пес.

Но из псов мутируют самые низко-жестокие тираны.

Рептилия шипел Деревьям, и язык вымершей расы риплоидов оказался родственным Живому Лесу. Илистая не-тьма — их начало, уродство — их суть.

Братья по крови.

Лю дернулся. Зря. Ветвей слишком много, много...

Петля-лиана грызла его горло, он был связан, словно паутиной. Он мечтал позвать Китану... услышать, что она еще жива, но в плесневидной мгле существовал только он — и растения-кровососы. Вурдалачья ночь.

Рептилия проверещал непонятную сентенцию.

И исчез, предоставив Лесу самостоятельно судить пленников.

Деревья загудели отчетливей. Где-то на окраине слышимости взвизгнула Китана, и Лю забился в судорогах

(пожалуйста, отпусти... или убей меня — но не ее!)

Рэйден, где ты? Где все Древние Боги? Почему Чемпион сейчас — жертва голодного вампирского Леса, и безобразные рожи морщатся в хищном предвкушении. Чемпион ведь всегда-достигает-конца... иногда финальный столп Тьмы поглощает Героя вместе со Злодеем, иногда цена победы над Врагом — душа... и он согласен на такую цену.

Но — не Китану! Это — слишком дорого...

(даже за Землю, Лю Кэнг? Ты явился на Турнир из мести — в первый и второй раз, но сначала тебе удалось одолеть гниль и сумрак внутри тебя... второй раз не пройдет, ибо в болотах растут лилии, не так ли?)

Да. В болотах берут начало лилии. Имя его лилии — Китана, что соприкасается с изначальной тьмой души самого Лю. И никогда бы не захотел изменить он это.

-Отпусти — ее! Убей меня! Но — не — ее!

Он не кричал. В рот набились колючки и прелые листья, одуряюще-горькие, оскильзкие... Рожи лыбились Лю Кэнгу.

Не ее? Посмотрим, Чемпион. Ну-ка Герой, что ты скажешь умершим?

(почему, Рэйден? Это — неправильно...)

Он задохнулся. Бледно светящиеся зенки псевдо-лиц Деревьев уставились на него.

И — на Китану.

Лю был Китаной. Ты хотел — ее судьбы, получи по полной, Чемпион! Вы теперь — навеки вместе, Адам и Ева, только "навеки" сие продлится ой как недолго...

...а кровь ваша горяча. Тела же — восхитительное удобрение, и наша сила увеличится, корни вгрызутся и искрошат ядра земные, и крона вознесется к священной горе Богов, и пронзим мы сучьями самого Рэйдена и Тьена...

Здесь мы — Боги, Лю.

О да. Боги — сгинувшие души...

-Китана!..

Китана. Да, Китана... Узнаешь ли ты нас, принцесса Эдении.

(нет! Не хочу узнавать, потому что я забыла и так-надо, и...)

Тебе — да. Но мы — вглядись в лица.

Лю рыболовным крючком, плацентой, спаявшей его и Китану, воспринял страх девушки.

Она вгляделась.

Было кладбище. Живое Кладбище — истинная суть Живого Леса. Ты можешь убивать и считать себя правой, но капли крови прорастают на каменистой почве, пробиваются сквозь мощь застарелых великанов, и плоды их — костянисты. Помнишь ли ты нас, твоих подданых, о принцесса Эдении?

-Да... да помню, — спазматически вытолкала она. — Но вы — вы были обречены!

Деревья загудели. И глазницы их подернулись желтизной — эденийски-янтарной... светлой, как у первого, принесенного в жертву Рву.

Принцесса, повелительница... ты скормила нас чародейской бездне, ты распорядилась нами, ты посеяла нас, решишься ли теперь выйти на жатву, а удобрения — ненависть, хлеб горчит. Но съешь. А потом — мы тебя.

Таков закон. Таков цикл.

Китана закричала. Ее крик заполонил Живой Лес, сделался единственным значимым пунктом бытия. Ее страх — бредовый, ирреальный, точно перед монстрами из-под кровати, точно печать Каина — обрушился на Лю Кэнга камнепадом. Он бился в нем небом ужаса, словно мертвецы клацали снесенными челюстями у вен Китаны, и он руководил ими...

Он — Лю был Рептилией и призраками эденийцев.

Он уничтожал Китану.

(Спасти ее!)

Не сумеет. Что он — смертный — жалкий и беспомощный, опутанный, как глупая муха. Чемпион, да... но легко вызвать на бой — пусть и всемогущего некроманта, а что делать, если — ловушка, если тьма и ничего, кроме тесноты, боли и предсмертия?..

Тьма...

-Мы безумны, Китана. Не-Мир безумен, Китана. Ты — с нами, Китана...

Тьма... — твердили эденийцы.

Лю извивался, хотя заостренная скорлупа-кора рвала его кожу, и она свисала широкими эластичными полосками. Кровь смачивала ветви-лапы, и они сладострастно подрагивали, хищно впитывая животворную жидкость в вакуоли. Ребра Лю хрустели под искаженными "объятиями", но крик Китаны — он обращал в затерянную галактику какую-либо боль, он переполнял Лю мукой и надломом...

-Тьма, тьма, тьма! — как заведенный повторял он.

Вот руки — они сгнили, они бурые, как прошлогодние листья, принцесса. И еще — сгоревшие, паром ставшие — Ров переварил нас, но души вечны, а трупы — памятливы, и вот ты — наша...

Наша!

(Тьма...)

-Свет! — захлебнулся Лю словом-Стихией, словом-сущностью. Ему чудилось, что кровь хлынула изо рта...

(питая Деревья?)

(Нет!..)

-Свет! Свет! — повторял он, а из кончиков ногтей выдирались стилеты-лучи, и они протягивались — ровные, гордые, будто сам Рэйден одарил своей Силой Чемпиона...

(да! Чемпиона! Я — Свет, и я сильнее тебя, отравленная болотная Тьма!)

Эденийские рожи скорчились, скособочились. Они тлеют, понял Лю Кэнг, тлеют, как сухая древесина в камине! Он засмеялся, а шипы — столь схожие с теми, что проткнули Шэнг-Цунга во время первой победы Лю, только иззолота-алые, выкристаллизованный Свет, фотонами вспарывали чудовищные тела целой толпы врагов — загробных линчевателей.

В ушах Лю звенел бронзовый гонг. Громадный, призывный, он повелевал сражаться — и Лю подчинялся ему. Он верил, что это Рэйден, игнорируя запрет Древних Богов, спасает его... но главное — Лю спасал Китану!

Что может быть драгоценней? Даже победа над Шао Канном и освобождение Земли — не равноценная награда...

Широкие пласты Света врезались веселыми, бесшабашными солнечными зайчиками в извечный мрак Живого Леса. Деревья гортанно выли, но серебристые колокольчики освобожденных душ вторили гонгу Рэйдена.

Экзорсист. Я — экзорсист, подумал Лю.

Да свершится.

Хватка паутинной толщи ветвей ослабла, но еще корябалась, цеплюче, подобно глубинному монстру. Сучья занозили тело Лю, тонкие кроваые ручейки присоединялись к его Свету... но и они прекрасны, ибо Чемпион Лю Кэнг — эссенция Стихии, полубог...

Не рыцарь Света — но сам Свет.

Обугленная кора отваливалась с Деревьев огромными шматами, похожими на хлопья сажи. Теперь жуткие растительные твари бились в агонии, и они — рожденные в грязной ночи, порождения сумасшествия, склепы душ — ничего не могли противопоставить истинной Силе...

(я — люблю — тебя — Лю!)

Вероятно, этот возглас Китаны существовал исключительно в его воображении, в той лучшей реальности, что он воссоздал из крови и Стихии, но его радость достигла апогея...

Финальным аккордом их победы.

Живой Лес крушился бесполезными обломками, буреломом. Но им ничего не угрожало — даже очередная царапинка.

-Мы свободны, Лю?..

-Да, Китана. Да.

Избранных Земли втянул великий всемогущий Восход...

Этой ночью Саб-Зиро проснулся первым.

Строго говоря, в Не-Мире — включая Зону Сарины — не было дней и ночей в земном их значении, просто мрачная, полыхающая изчерна-алая навь спускалась и поднималась антонимом солнца или луны. Но он научился различать временные отрезки. Сейчас был предрассветный миг — его любимый, самый прохладный, самый...

Одинокий.

Да, на Земле — одиночество было его сокровищем, едва ли не дубликатом Стихии. Брат научил ценить одиночество... но позже, в Сан-Франциско, а в особенности после смерти друзей, он перестал считать так.

Одиночество — это корона. Стальная. Не каждому под силу ее носить, а еще она способна обратить в

(Они)

Лорда Зла. Как в сказках.

...А теперь он жил с Сариной. Он был ее любовником, он Охотился вместе с ней, почти как в Лин-Куэевской жизни... разве, жертвами были странные создания, а не люди.

Саб-Зиро неслышно покинул пещеру. Сел на пепел, зачем-то всматриваясь в небеса. Точно ища что-то...

(что — звезды? В Не-Мире нет их...)

Верно. Зато есть Сарина. Эквивалент. Пока он не жалел.

(и почему — жалеть? Я никогда прежде не любил... и меня по-настоящему не любили... почему я не имею право на счастье?)

Счастье — в аду?

Саб-Зиро набрал горстью гальки. Розоватый гранит покрылся синим инеем, потом образовал неуклюжую фигуру девушки. Саб-Зиро сломал ее. Он давно пытался изваять Сарину, запечатлеть ее странную кошачью красоту, но... но художественного таланта Боги ему явно не даровали. Каждому свое.

Вот именно. А он — забыл о своем. О предназначении. О задании Рэйдена.

(опять? К черту миссии! Я устал... я устал от них, меня все устраивает, она любит меня, я — ее, и пусть провалятся все Боги и сверхсрочные поручения! Я достаточно побегал для других! С меня хватит!)

Он стиснул остатки камешков. Захрустели.

Самообман. В Не-Мире — нельзя жить, как нельзя сочетаться браком смертным мужчинам и демонам. Его брат понимал это, поэтому никогда не пытался разыскивать Сарину.

Тебе — поручения Богов, тебе — Путь. Внемли и следуй, Посвященный Холода!..

(почему?)

Он облизнул губы, вспомнив их безумные — единение пляски адских бликов и северного ветра — ночи любви с Сариной. Демон — совершенство, демон — наслаждение... но все-таки она-не-его. И безотчетно он осознавал, что наступит предрассветное марево, когда он выйдет искать звезды в пустоте Не-Мира, а наткнется все на тот же Путь...